животных; и однажды я не сдержалась – съела остатки салата из крабовых палочек, без ложки, языком и рукой. Надо мной потом долго смеялись охранники, тыча пальцами в видеокамеру. А хозяйка брезгливо уволила.
Трудно мне жить, понимаешь? и умереть самой нелегко. –
Вот так бы рассказала девчонка своему закадычному дружку, если б он был на свете. Но в неё почему-то никто не влюблялся, хотя она казалась мила, симпатична.
А в другом конце города жил один бич – бывший интеллигентный человек.
Ещё лет пяток отсюда назад он работал самым главным в администрации. То ли был губернатором, то ль даже верховным вождём. Во всяком случае, по дороге к простым людям его броне-чайку всегда сопровождали угрюмые мотоциклисты, сквозь тёмные маски которых под сияющим солнцем просвечивали на простых людей недоверие и хитрость. Иногда он возносился над своим любимым городом на большом вертолёте, и тогда в небо глазасто нацеливались пушки-зенитки из боевой стражи военного гарнизона. Потому что восторженные дамы бросали свои цветастые чепчики к самым облакам, оказией цепляя лопасти летучих винтов. Все они любили его до обожания, как счастье - недосягаемое сердцу, но доступное потрогать руками.
Он был очень мужичен да прост: и от этой простоты, попавшей в золочёный каркас надуманной сложности, он скоро пошёл по рукам. Бросил жену с маленькой дочкой, ласковых, добрых - бросил преданных лучших друзей; а пристал как банный лист к своей голой обезличенной свите, коя хитро подсунула ему в койку одну глупышку из молодых журналисток.
Вообще, обманывать сиятельного дурака можно сколь угодно. Прямо хоть целую жизнь: он ведь и немощный, лёжа на золочёных простынях в бриллиантовой спальне, взаправду станет верить что все его любят, молодая жена обожает, а приближённые почитают как бога. Власть любого умника делает глупцом, потому что ежедневная липкая лесть заменяет ему здравые рассуждения о мире и жизни. Он ведь общается только с теми, кто рядом – а рядышком с ним одни холуи, которым от него всегда что-нибудь нужно, поэтому чтобы привести его в хорошее расположение духа и выпросить кучу подарков себе, они врут, лицемерят, и мстят. Конечно же лгут о том, какой он замечательный и мудрый правитель: в то время, как на самом деле народ его презирает, считая беспутным и глупым шакалом.
Так бы и проживал этот мужик, как слепец, в полном неведеньи до скончания дней; если бы матушка не прислала письмо из далёкой деревни, в котором подробно обо всём обсказала. И какой он на самом-то деле бессердечный мудак, и за что его проклинают рабочие люди; а главное, что не сын он ей больше. - Умираю я в страшной тоске – приписала она. И помёрла: наверное, не снеся унижения.
- Ничего себе сказочка, в которой я жил! – воскликнул правитель с широкого балкона своего кабинета прямо на Красную площадь. – Значит, мои приближённые негодяи всё время обманывали, и надо идти к живым людям! Иду, братья и сёстры! –
Он тут же, не мешкая, спрыгнул вниз – боясь что по дороге на золотой лестнице его могут отговорить от рискованной авантюры. Он слегка подвернул ногу, но это ведь ерунда; самое главное, что народ его примет такого, расколдованного от властных заклятий – и радостно обхватит с нежными поцелуями.
Свобода! равенство! братство! – пело сердце бывшего правителя, а ныне вольного человека.
Но народ особенного подвига в том не заметил – ну, всего лишь покойник ожил, так бывает; и дал ему в руки лопату, топор, да десяток советов. Мужик повозмущался слегка, надув губы от негодования; а потом – делать нечего – срубил себе избёнку из отходов на заброшенном пустыре, и посадил огород.
Третий год уж идёт.
В его избе теперь есть маленькая кухонька с обеденным столом, над которым вместо мух порхают разноцветные мотыльки; и кровать, сбитая из досок, но с полным набором постельного белья. У него целых три сменки грубых полотняных простыней, и он в начале каждого месяца собирает их единой кучкой, чтобы простирнуть заболоченными водами близкой реки - зимой даже нарочно пробивая топором полынью. Он и сам раз в неделю купается с мылом, но только на безлюдных местах – не то чтобы он стыдится прохожих людей, а всего лишь чтоб самому не стеснить никого. В его бирючливой жизни давно уже не было друзей да подруг, и он как-то незаметно, прохладно ко всему относясь, поотвык от любого общения.
Поэтому мужик очень азартно, вслух, спорил с еженедельной прессой - особенно с первой страницей, где бахвалились глупые чиновники:
- Дурни! Вы только посмотрите, какая у меня капуста, морковка, свекла! – Тут он обводил своё богатство руками, вспахавшими весь этот прежде загаженный пустырь в красивый и урожайный огород. Но видя, что чёрные костюмы с постными лицами совсем его не понимают, всерьёз принимая за сумасшедшего, он с праведным гневом выхватывал из ведра большую картоху, и тыкал под нос каждому бумажному истукану:
- У меня все овощи один к одному! Вы только гляньте! Дикие розы, сирень, черёмуха – и другие замечательные цветы. -
Цветы. Неприкаянная девчонка их попросту обожала, сравнивая открытую красоту цветочных бутонов с запертыми человечьими душами. Они росли так бескорыстно и щедро, что можно было пасть в обморок от чуточку зачарованного аромата весны, а потом и от тёрпкого запаха предступающего лета. Недаром вся насекомая живность тянулась своими хоботушками к самым пестикам и тычинкам, чтобы хоть разочек понюхать, и быстренько однодневно отмереть до следующего года.
А люди ничем не пахли; они подванивали вечным страхом пред жизнью, почему-то боясь её больше смерти – наверное, они страшились друг друга живыми, и очень желали оказаться на месте тех бабочек-однодневок, чтобы уже не свидеться боле. Их бесполезная гомонящая суета выматывала им сердце и душу: а они думали, будто это им плохо от неуспевания во времени и пространстве, поэтому ещё больше суетились да гомонили на улицах, на рабочих местах, и в квартирах.
Девчонка шла по окраине города, наслаждаясь тишиной и покоем неспешной природы - и увидела прекрасный участок неприкаянного бича. Кусты и деревья уже как снегом опушились майской белой одурью; девушка, подстелив под голову синюю курточку, похожую на лоскут от небес, прилегла под ароматной зелёной сенью, стала тихонько шептать и мечтать, а потом через минутку уснула.
На ту пору мужик, сдвинув ко лбу очки на верёвочке, которыми он почитывал очередную газетку, вышел на огород проверить рассаду своих овощей – и не оборвали ль его цветы шустрые ребятишки.
Да вроде бы нет: пацанята с ним дружат, а он их за это подкармливает настоящим сибирским таёжным супом, который он сам придумал на бродяжьем костре. В супе самое главное, что все овощи режутся кубиками и варятся в бульоне из дешёвых костей – а вкус бабушкиной тёплой печки ему придаёт сказочная оторопь прохладного вечера, шкворчащие угольки головёшек, и звёзды, по своим необъятным туманностям разъезжающие на метеорных каретах. Конечно, это Земля вокруг них крутится – но как было бы интереснее, если бы звёзды вертелись на небе словно заведённые юлы, каждый вечер меняя в своём небесном калейдоскопе мозаичный рисунок мироздания.
Тихо и уютно. Спокойно на сердце. Будто все занозы разом удалил из него поднебесный хирург. Те самые зазубрины, которые вогнал в него дьявол – пламень земной.
Она спит, и во сне похожа на маленького ребёнка, колдовством да обманом заточённого в завшивевшее взрослое тело. Джинсы её грязны, и кофточка давно не стирана, так что кажется будто бы пьяная бомжиха опилась своего зелья и валяется в усладе порока. Но пухлые губы и розовые щёки надуты как у младенца в роддоме, который едва только выполз на свет - и всё для него теперь представляется в туманной дымке первого познания мира, в коем пока ещё нет обид и огорчений.
Девчонка даже улыбается; и мужик, стянувший на нос очки, думает восторженно – ах, какая красавица родилась в моей проросшей капусте! -
По её носу поползла маленькая букашка, вроде бы даже божья коровка – такая жёлтая с тёмными пимпочками на боках, которая почему-то не улетает с указательного пальца, когда её высоко поднимаешь к небу; девчонка чуточку сморщилась – наверное, от щекотки – и прыснула носом.
По верхам этой божьей идиллии плывут кучерявые облачка. И вся эта картинка напоминает детскую мазню художника-примитивиста, кой по трудным обстоятельствам нелёгкой жизни не сумел выучиться на Леонардодавинчу - но рисовать он безумно желает, так что прямо руки чешутся от страсти, напуская на себя маниакальные пузыри вдохновения и таланта.
И мужик, глядя на эту божественную красоту, клянётся себе всеми правдами-истинами своей предстоящей судьбы, что в самое ближайшее время возьмётся за кисти да краски, и сотворит из них на холсте великолепное чудо. Но не для того чтоб прославиться, а просто сердцу невмочь жить без наслажденья души.
С яблони, под которой прикорнула девчонка, свисал толстый увядший сук с сухими костлявыми пальцами-ветками; казалось, что он тянулся к ней, как будто бы в её благочестивый сон крался недобрый колдун, готовый обвить красоту сетью своих паучиных заклятий. А вокруг него в белых цветах плодового древа кружились разноцветные бабочки и мотыльки - отгоняя хмарь прошлых бедственных воспоминаний, и навевая щедрые на удачу фантазии, грёзы, мечты.
Мужику вдруг захотелось самому стать тем самым принцем из сказки, или хотя бы его белым конём.
Он смешливо хмыкнул над собой, удивляясь пришедшим в поседевшую голову мальчишеским тайнам, геройствам, любовям. И девчонка, ещё даже как следует не проснувшись, уже отскочила на заднице в сторону, попирая ногами свою синюю курточку: - Кто вы такой?! Что вам от меня нужно?
- Вот те на, - хохотнув, нарочито огорчился мужик. – Сама приснула на моём огороде, да ещё и так сладко – а вместо спасиба ругаешься.
Девчонка провела ладошками по лицу – как будто бы умываясь, словно котёнок; и присмирев, поджала свой хвост: - Извините, я не знала что это ваше. Я сейчас уйду.
- Есть хочешь? У меня свойский суп, очень вкусный. И кстати, уже время обеда.
- Хочу, - так же просто, как он спросил, ответила она. Почти никогда ей не было легко с незнакомым человеком, при любом разговоре на сердце скребли чёрные злополучные кошки; а сей миг вдруг стало тепло, и уютно.
- Тогда пошли в дом, - произнёс мужик, распростёв перед ней ладони словно мажордом, принимающий высокую гостью. Она тут же рассмеялась, глянув вниз на свою затрапезную обувку без каблучков, а потом подняв глаза на его неказистую хатёнку, совсем непохожую на дворец.
Но её ответный реверанс был таким же достойным: и если бы не совсем сиятельный вид их одежд и причёсок, то посторонний человек, кинув свой взор за зелёную изгородь, принял бы эту парочку за влюблённых из придворной свиты – внезапно вдруг обедневших, но сохранивших свой прежний лоск и манеры.
Вот так они познакомились – благодаря обыкновенному вкусному супу из прошлогодней картошки и других овощей. И теперь девчонка каждый день приходит в эту хатёнку, убирается здесь, очень радуясь, что стала нужна. А мужик удивляется самому себе, и всерьёз беспокоится за свой помутневший
