зацелую, а потом окроплю своим сердечным семенем. Чтобы даже грозные невери, чёрно бродящие по дорогам ненависти с топорами за поясом, вознесли свою первую молитву в томительной стражде:
- Любове, воскресни!!!
Я проснулся от того, что меня пихали ладонями и локтями всякие незнакомые люди.
Это потом я уже понял, какие они незнакомые, когда широко отворил глаза в предутренней серости галдящего вагона – а поначалу, как будто из сна, мне почудилось, что меня весело хватают за плечи и радостно обнимают мои умершие родственники и друзья, которые приснились мне этой ночью.
Словно бы я, батька, и мой лучший дружок, строим огромнейший элеватор – наверно для бога, потому что равных ему ещё нет на земле – и чтобы смонтировать все недостающие железяки на самом верху, мы то по очереди, то все вместе поднимаемся в воздух на невидимых крыльях. Мы легко тянем на руках полутонные балки – потому что в космосе нет притяженья, и труд там гораздо счастливее. Там бог не ворует зарплату, обирая своих же товарищей – в отличие от прорабов этого мира. Мы молчим: нам хватает в усладу работы простых тёплых улыбок, и когда мои любимые мужики глядят на меня, то кажется будто нас поглощает едина душа, в которой под огромными факелами словно пылают начертания несказанных слов.
И вот как раз в этот миг размышления о красотах потустороннего света, меня разбудили пинками незнакомые люди, которые ужасно куда-то спешили.
- Подымайтесь! Просыпайтесь! – закричали они прямо над ухом, словно иерихонские трубы. – Нам пора отправляться, а вы ищите себе для ночлега другое местечко.
- Ох, добрые люди; - и я потянулся руками к солнцу, едва вызривая его в грязноватом окошке. – Мой сон был краток, но спасибо вам и за это.
- Давай-давай, не задерживай поезд! - широко улыбнулся великанистый, и потому наглый малый.
Со всех занятых коек вагона уже вставали неприкаянные люди: кто нехотя да кряхтя, как больные, кто рывком, ещё имея здоровье, а иные походили на трусливых зайцев, сослепу забравшихся в волчью нору. Они покидали свой временный кров; а их места тут же занимали вновь прибывавшие с мешками, чемоданами и баулами - собирающиеся уезжать по делам.
- Лучше бы работать пошли, а то всё бомжуете, - грубо упрекнул один особенный деятель, как видно купец. У него было с десяток больших холщовых сумок; а к ним литые плечи да воловья шея.
- А где её найти, работу-то? – огрызнулся один из неприкаянных доходяг, к тому ж хромоногий.- Мне вот на стройке плитой ногу отбило, и теперь никуда не берут.
- Крутиться надо, - усмехнулся наглый великанистый малый. – Когда быстро крутишься, то в заднице вырабатывается электричество, и его можно продать за хорошие деньги.
- Прощайте, братья и сёстры. Пойду. – Я кинул рюкзак за плечи, и только лишь оглядывал на память своих вчерашних знакомых. Уже без имени, без судьбы.
- А то может, браток, одеколончика на дорожку выпьешь?
- Нет. Не хочу. –
Я легко уходил от них – в то будущее, где обретается Донкихот, и его блаженные мечты. Мне очень не хотелось жить одним лишь желудком, колбасной начинкой утробы. Сердце стучало в ожидании счастья как паровой котёл белоснежного лайнера, отправляющегося то ли в пучину Мирового океана, а может в бессмертие.
Душа возносила хвалу в небеса, аллилую надежды:
- Любове, воскресни!!!
