Тот шкаф

– Вы что-то видите? – я ненавижу когда кто-то мешает мне работать, но, как назло – вселенная испытывает меня, и всё время помещает мне за спину тех, кто спешит задать самые глупые вопросы.
Разумеется – я вижу. Даже если говорить про обычное зрение, а не про внутреннее, я вижу стену шкафа и несколько несчастных плечиков-вешалок.
Я же не слепая, как тебя там…
Но мой наставник и шеф – Волак – в последнее время требует от меня бесконечной вежливости:
– Ниса, я тебя прошу, будь добрее. Представь, что они все идиоты, а тебе нужно объяснить им элементарное!
Это я могу. Представить, не объяснить. Могу, хотя и не понимаю с каких пор Волак, который сам хамил клиентам так, что и меня пробивало на хохот, вдруг стал таким борцом за этику. Неужели повышение так работает?
– Да, вижу, не мешайте, пожалуйста, – но я обещала попытаться. Да, обещала. И неважно, что обещала я не просто так, а во имя трёхдневного отгула, который Волак усердно бы не замечал, утверждая всем, что я на его особом задании.
Впрочем, это даже не ложь! Поваляться в ванной с пеной и солью – это особое задание, потому что в грязную ведь не очень-то и хочется ложиться, а чтоб её почистить, несчастную, мне придётся разгребать всё, что я усердно в этой самой ванной, по бортикам и на полочках скопила.
А я скопила.
Очередной клиент замирает в почтении, но его шумное дыхание никуда не девается. Остаётся только поморщиться – люди, что за манера такая стоять за спиной? Неужели вы сами не понимаете, как глупо и нелепо это выглядит? Вы отвлекаете, шумно дышите, сглатываете слюну, вздыхаете…
Негодяи.
– Короче, всё понятно, – слушать эту какофонию звуков невыносимо и я отворачиваюсь от шкафа.
На лицо клиента смотреть тоже неинтересно, но так он хотя бы не за моей спиной. Как его там? Робертсон? Да, так.
– И что там? – он глупеет на глазах. Уверена, где-то там, за пределами собственной квартиры, он занимает какую-то важную должность, и даже, может быть, пользуется авторитетом среди коллег. Но как же он глуп сейчас! Все живые глупы.
– Призрак, – я пожимаю плечами.
А что он хотел? Уведомления, что у него в шкафу сборная по баскетболу по ночам тренируется? Призраки, они, граждане, явление такое – постоянно-непостоянное. Они постоянно есть, но не постоянно в силе. Я, пожалуй, не знаю ни одного дома, где не было бы даже тени от ушедшей души. Слишком много людей умерло за все времена, что живёт злое человечество, и не все души обрели покой – одни научились только навещать, а другие не могут найти дорогу в покой.
Поэтому и существует Агентство.
Но на лицо Робертсона приятно посмотреть! Он так пугается, словно этот призрак хочет его прямо сейчас сожрать. А ведь призраки зачастую неагрессивны. Их слепая ярость, смешанная с беспамятством или провалами в памяти, помноженная на страх, вызывает лично у меня только сочувствие. Они не виноваты. Они не помнят кто они и что они делают. Они не отвечают за свои поступки.
– А…– но Робертсон теряется. На его месте надо бы бояться больше грабителей – не разбираюсь в украшениях и аксессуарах, но его наручные часы блестят так, что даже мне хочется их цапнуть, а ведь я не сорока и к воровству не расположена.
– Да-да? – я издеваюсь. Не милосердно. Но я и не проявляю милосердия к живым, только вежливость, которую сама определяю или которую мне определяет Волак.
– Вы можете…ну это…– у Робертсона явная проблема со словарным запасом, и я могла бы прийти к нему на помощь, но кто я такая, чтобы вмешиваться в желание человека высказать свои явно бесцельные мысли?
– Да? – изо всех сил корчу вежливость, а мелкие бесята в голове хихикают и царапаются, подбадривая.
– Ну помочь…– находится Робертсон и смотрит на меня так гордо. Как будто только что выиграл какую-то медаль, не меньше.
Могу, конечно, могу. Только не тебе, а душе, что застряла в твоём шкафу. Ты, знаешь ли, сам себе помочь в состоянии. А вот кто душе поможет?
– Да, я могу. Но мне для это кое-что понадобится.
Во-первых, отсутствие всяких вздохов за спиной. Иными словами – исчезни.
Во-вторых…впрочем, всё, что нужно во-вторых, у меня с собой.
– А…вы останетесь здесь? – люди пугливы. Они смешно и одинаково пугаются оставлять людей в своём доме и призраков. Как будто вред между нами один и тот же.
– Вы можете остаться, – киваю я, – но всё, что вылезет из шкафа и пожелает с вами познакомиться поближе, на вашей совести.
Он цепенеет – к такому он не готов. Ну и хорошо, ну и чудненько, значит ножками-ножками, на выход. Давай, человек, это-то ты можешь!
Оставь меня смотреть на призрака с петлёй на шее.
Он смотрит, таращит слепые глазницы, силится разглядеть хоть что-то, не может, хрипит, но воздуха уже давно не выходит, а призрачное тело раскачивается прямо в шкафу, создавая тот самый, тревожный для тебя стук.
Ну а что ты ещё ждал, Робертсон? Призрака моли? Нет, может и есть такое – я не знаю, я всё-таки на людских душах специализируюсь, но, поверь мне, живой ты клоун, в шкафу просто так не останется призраков.
Вряд ли кто-то забыл, как выходить из шкафа-купе, встроенного в уже твоё жилище. Нет, кто-то здесь просто остался. Остался висеть.
***
– Я сяду на пол, вы не против? – с мёртвыми проще, они понятливее, мягче, им некуда спешить. Самое главное – наладить контакт.
И я стараюсь.
Я вычерчиваю на полу квадрат, так, чтобы самой в нём поместиться, проверяю – нет ли зазоров между сторонами? Нет, всё ровно –  руку не обманешь, она тверда, рука-то, и знает вернее глаза, как вести линию.
На каждый угол по миске с водой. Маленькая, пластиковая мисочка. Когда-то мы использовали стекло, но не все души остаются спокойными и открытыми к разговору, так что – страхуемся! В каждой воды поровну. Справа от каждой миски по маленькой свечке белого цвета. Самое главное – установить свечу на кленовый лист. Клён – хороший проводник к мёртвым, что ушли не в свой срок, но по своей воле.
Слева – по лепестку лаванды, да по капле розового масла. Сильные запахи кружат головы живых и мне даже самой дурновато, но сильные запахи – это последнее, что хоть как-то доступно мёртвым, потому я не жалуюсь.
Сосредоточиться, прикрыть глаза. Я – Ниса, сотрудник Агентства. Я работаю с мёртвыми.  Я работаю с неупокоенными. Мои помысли к мёртвым чисты, мои мысли полны милосердия, и я хочу помочь…
– Я сяду на пол, хорошо? – я уважаю мёртвых. Так учил меня Волак, так и я сама чувствовала. Живые позаботятся о живых. у живых есть полиция, служба спасения, врачи, психологи, антидепрессанты, друзья, близкие…кто угодно! А у мёртвых только наши горсти сочувствия, перемешанные с отвращением и жалостью, но такой, что ещё более ядовита, чем презрение.
Потому что такая жалость унижает. Это жалость не того рода, что предлагает разделить тяжести, это жалость к калекам. Они без плоти, их души заблудились, и остаётся только ненавидеть, бесноваться или искать последнего сочувствия.
Благо, сегодняшний из последних.
Он сползает в шкафу ниже, его ноги съезжают как по горке и он остаётся в шкафу, пока его призрачная петля растягивается змеёй, позволяя ему спуститься.
– Меня зовут Ниса, – я вежлива, я смотрю в его пустое лицо, в белые глаза, которые видели что-то такое, что уже не могут смотреть в реальность. – Я могу помочь.
– Кхр-р-р, – скрипит призрак, его полупрозрачная рука касается шеи, пытаясь ослабить хватку мёртвой давно петли. – Кхр!
– Я могу вам помочь, – меня душит сочувствием. Смерть – это не конец, но почему-то люди забывают об этом, не верят, и удивляются, когда внезапно обнаруживают себя ещё существующими.
– Не-ет, не можешь, – он смотрит на меня выцветшими глазницами, но может ли он меня видеть? Не знаю. Наверное, как и я его вижу…
– Я многим помогла, поверьте, – призраки чуют ложь, но зачастую они рады обмануться. – Я помогала и заблудшим подальше вашего.
– Заблу-удшим? – он негодует…или смеётся. Поди, разберись!
Фух, как же сложно сегодня идёт. И эти запахи – розовее масло, лаванда. Бр, благо, хоть над водой немного расходиться всё это дело, но душит, всё равно же душит! А окно не откроешь, нарушен будет контакт, разрушится связь.
– Вы умерли, вы это понимаете?
Он молчит, как будто бы вспоминает что-то. Может быть – значение слова «умерли»? память – она, неверная, привязана больше к плоти, лишь на отпечатки души остаются самые яркие моменты, поэтому многие и не помнят даже своего имени.
– Да, – наконец произносит призрак и его перекошенное лицо будто бы улыбается провалами носа и рта.
Что уж скрывать – хуже петлевых только утопленники. Ну, на мой вкус. Потому что там особенное искажение облика В первом случае, надо и вовсе знать, как и что сделать, а иначе – агония до семи минут. Это мне ещё Волак рассказывал:
– Торквемада, – говорил он, когда мы впервые столкнулись с петлевым призраком, – установил методом проб и ошибок, что человек в таком виде может уходить до семи минут. Если у него не сразу ломается позвоночник, то приходит долгая агония. Записанный им рекорд – семь минут.
Тогда я ещё не знала многого, потому и спросила:
– Кто такой Торквемада?
– Торквемада? Это великий испанский инквизитор, молот еретиков.
– Мерзавец! – не выдержала тогда я.
– Не суди – нет тебе такой власти. Ты должна мёртвых провожать. Им сочувствовать, помогать им спастись, а не тратить себя на то, что было. то, что прошло – оно для живых. а нас живые не касаются.
Не касаются, он был прав. Я отреклась от живого. У меня нет друзей, в Агентстве коллеги относятся ко мне недружелюбно, но это не трогает – они живы и я жива, так что какое мне дело до них?
У сегодняшнего моего клиента лицо страшно перекошено, перебито смертельной агонией. Никак не могу взять в толк, почему люди уходят так страшно?
Зачем им лишнее страдание?
– Я уведу вас, – я верю в это и моя задача убедить призрака так, чтоб и он мне поверил.
– А что там?
Если бы я знала! Покой или Ничто? Ничто или покой? А может одно, переходящее в другое, как реки? А может быть – бессознательность? Блаженная пустота? Невесомость? Свобода от плоти и мыслей? Я не знаю.
Я жива.
Одни верят в ад и рай, другие в вечность и перерождение, а истина, наверное – это какая-то общность всех заблуждений. Но я не могу проверить, я ещё жива.
И обычно я лгу, говоря то, что души хотят услышать. Но перекошенное лицо моего клиента не даёт мне солгать сейчас, поднимается совестью – он себя наказал за что-то? Или отчаялся?
И я говорю правду:
– Я не знаю, честно. Но туда уходят мёртвые. А рад там или рай, перерождение или вечный круг, а может покой или ничто – не знаю. Но мёртвым место среди мёртвых.
Он молчит. Его грудь пытается по привычке жизни вздыматься, дышать, но не может. Он хрипит и страшный звук вырывается из провалов-ноздрей.
– А вдруг там покой? – спрашивает он.
– Может и покой, – я соглашаюсь. – Я не знаю, но…
– Я его не заслужил, – он перебивает меня. – Не заслужил.
А вот это уже интересно. нет, совестливые попадаются, но они, как правило, побыв между мирами, помаявшись безжизненным существованием, стремятся принять наказание или высшую волю, не сомневаясь, следуют за мной и моими указаниями. А этот?
– Я убил человека, – спокойно отвечает призрак. Его голос не хрипит. Конечно, он и не может. Но привычка от жизни, последнее. Что запомнилось душе, перешло на какую-то часть