(*)
Каким-то образом, я всё ещё пытался верить в то, что это не Эва. Да, было глупо. Да, кроме неё не было серьёзных кандидатов в мои прямые враги. Да, она была достойной дочерью нашего отца и, очевидно, не могла мне простить.
Я и сам не мог. Но с собой договориться – это одно. Он был стар, он потерял бдительность и позволил нам, его детям, возненавидеть друг друга во имя власти. Но какая-то часть меня хотела верить в то, что это не Эва.
Нет, не она. Это не она плетёт заговор вокруг меня. Это не она пытается переманить к себе придворных и простой люд.
Но, конечно, вариантов не оставалось. Эва… проклятая сестрица! Если бы она только ушла в сторону…
– То что? – ехидно поинтересовалась Калипсо. Я не озвучивал своих мыслей, но древней ведьме, пленнице Моря и дочери Океана, такой полезной мне, это и не было нужно. – Ты бы отпустил её? позволил ей жить?
Какая-то часть меня хотела сказать: «да, позволил бы и даже отдал бы ей часть проливов, чтобы она осталась там хранительницей». Но это часть была слаба и не имела ничего общего со мной – Царём. Как брат я был бы готов на это, но как Царь? Нет, вокруг неё всё равно будут собираться те, в ком заговорит недовольство. Когда есть альтернатива – власть под угрозой. А я не для того прошёл через буйство собственного моря, обиженное и отравленное моим же преступлением, чтобы так легко всё потерять.
Но я не хотел, чтобы это оказалась Эва. Проклятая Калипсо, которую я ещё не освободил, да и не планировал всерьёз освобождать, хотя именно она и сгубила нашего отца, прислала мне записку с приглашением прийти. Я колебался – идти к ведьме, которая у тебя в плену и которую ты ещё не освободил, прикрываясь тем, что народ заподозрит неладное – это плохая идея.
Но море не всегда разумно. Я пошёл. И она открыла – Эва плетёт против меня заговор. Я это знал, но когда увидел в хрустальной чаше, полной воды Первого Океана её лицо, её тени, когда увидел её ненависть…
Теперь уже нельзя было это игнорировать.
Я не хотел этого знания, но получил. Уворачиваться больше не было возможности.
– Что будешь делать? – Калипсо не задавала вопросов о своём заточении, о сроке, к которому я должен был вроде бы её выпустить, нет, она смотрела на меня и искала ответ.
А какой тут мог быть ответ?
Остатки моего, ещё неосквернённого предательством моря, взметнулись, требуя её покарать. Но я не откликнулся на этот зов. У неё были причины меня ненавидеть. У неё были причины считать мой трон своим. Мы были оба дети Морского Царя – пена ему вечностью.
Но я до последнего, глупец, хотел надеяться, что она стихнет. Я забыл, я захотел забыть, что море не стихает никогда. Даже странно – я, как и Эва, легко отталкивал подальше от трона наших братьев и сестёр. Но когда ко мне в руки пришла власть, и наступил её черёд, я медлил – мне не хотелось избавляться от неё. Она знала моё истинное лицо, знала меня, была любима народом.
Да, я не убивал её из-за народа! Он бы не принял меня. И без того в нашем Царстве цвела, разливались ядом враждебность и недоверие ко мне.
Нет, не из-за этого. Не только из-за этого. Из-за тоски. Эва была единственной, с кем я был честнее всех.
– Убьёшь её? – Калипсо, похоже, получала какое-то удовольствие от моих мук. Может быть так и было, может быть, проклятая и заточённая в плен Моря дочь Океана, понимала, что я её точно не выпущу на свободу, и мстила мне. Вот и сказала правду. Показала. Не забота обо мне толкнула её на эту сомнительную добродетель, нет, не она.
Ей просто нравилось смотреть на то, что я в смятении и в подступающем страдании. Я оставался на одиночестве, уже оставался, ведь с изменниками, если обнажены их имена и поступки, поступать следовало одинаково.
И я больше не могу делать вид, что не знаю имени предателя.
Эва. Моя сестра Эва. Та, про которую я знал и без Калипсо, но без Калипсо я мог этого не замечать, веря, что справлюсь, что у неё не получится, и чем-то ещё убеждая себя.
– Ты этого не увидишь, – пообещал я. Когда-то с этой колдуньей я говорил почтительно. Но теперь она была в моей власти, во власти моих морей растекался её плен.
– Ты нарушил слово, – Калипсо прищурилась, в её глазах полыхнуло тем же, чужим пламенем, которое теперь проступало и в моём взгляде. Я заключил сделку, я должен был выполнить слово. Но вот усмешка – я заключал эту сделку как царевич, клялся собой, как царевичем. А теперь я Царь, и она в моей власти.
– Пожалуйся на меня рыбам, – усмехнулся я.
Она попыталась преградить мне дорогу. Но куда там! Первое, что я сделал, заняв трон, так это поставил новое слово, уже своё, царское, над её темницей-башней. Теперь ей нельзя колдовать без моего позволения.
Ей ничего нельзя. К ней не пускают посетителей. Её вообще как бы нет, и отыскать её башню сейчас ещё сложнее, чем всегда, и прежде, чем эта башня будет найдена, я уже почую волнение в водах.
– Рыбья требуха! – она занесла руку, не как колдунья, не как дочь великого Океана, а как обычная женщина. Также делают и сухопутные в минуту гнева.
Я отшвырнул её. Хватит мягкости.
Она упала, стихла. Не делала больше попыток возмутиться, упрекнуть, дёрнуться.
– Ты понимаешь, что сама виновата? – спросил я. – Зачем ты мне открыла это?
– Живи с этим, – она меня ненавидела. Нет, не так. она ненавидела всё. и хотела, чтобы все вокруг пропитались её ненавистью. Но я не позволю.
***
По-хорошему, следовало бы бросить Эву в темницу. И казнить в скором времени. Но это по-хорошему и неразумно. Разумнее было бы убить её тайно. Но это если не допускать позиции Трона.
Эва почему-то умела нравиться придворным. Её уважали слуги и стража, и даже служанки. Я давно подозревал, что все подосланные к ней в шпионки служанки, каким-то образом переходят на её сторону и не говорят мне ни про её передвижения, ни про её гостей и слова правды. Как-то она умела их обращать на свою сторону.
И это делало даже тайное её убийство невозможным. Моими руками невозможным.
Благо, рук в Царстве всегда много. Я мог ещё выжидать, а это означало, что пока я выжидаю, способности Эвы, а она была способной, пойдут исключительно на благо моего Царства.
Царства, в котором скоро её не станет.
– Бардо! – впервые за всю свою жизнь я сам пришёл в покои к моему брату-полукровке. Я ненавидел его – в нём была лишь половина моря, а другая половина принадлежала земле. Он старел быстрее нас, был слабее, но Отец почему-то, пена ему вечностью, держал его подле себя. Я полагал, что из жалости и думал, что и Эва разделит мои смешки.
А она не разделила. С Бардо у неё были хорошие отношения.
– Он оскорбляет саму силу морей, – я возмущался ещё тогда.
– Он наш брат, – она безмятежно и нагло улыбалась.
Тогда надо было её убить, тогда…
Почему я не сделал этого? Почему позволил ей быть рядом с собой? Почему не скрыл от неё своего лица? Ответ прост – в нас было одно море, мы родились в одной волне, море было в одном настроении и от того мы чуяли друг друга лучше.
– Мой царь, – Бардо склонился в поклоне. Он был напуган моим визитом, и я с удовлетворением отметил это. Мне нравится, когда сухопутные и наполовину сухопутные боятся меня.
– Сейчас я просто твой брат, – я сел в кресло, оглядывая его жалкую комнатёнку. Надо же! Его совсем не тянуло к роскоши моря. Всё здесь было в суровом порядке и отрицании излишества. Разве это по-царски? Одно слово – полукровка!
– Как странно слышать это, – Бардо оставался напряжён и даже не сел напротив. Что ж, знает своё место – это уже что-то.
– Разве? – удивление вышло плохо, я сам ощутил это, но слово не вернёшь. – Что ж, по меньшей мере, в ближайшее время ты будешь послом. Причём на сушу. К своим.
– Наполовину своим, мой царь, – нет, напрасно я подумал о нём хорошо, не знает он своего места.
– Сухопутные напали на нашу сокровищницу, – напомнил я и море во мне царапнуло, закровило, напоминая, что это тоже сделала Эва.
Это она, дрянь, указала через какие-то вторые-десятые руки своих бесконечных сторонников на место моей сокровищницы. Чтобы я показался слабым своим же подданным. Чтобы море смеялось надо мной.
Но оно не смеялось – оно бесилось, требовало кары.
– Поэтому я и иду на сушу, передать наши послания, чтобы сухопутные вернули награбленное и выдали нам воров, – Бардо не боялся меня. Справившись с первым изумлением, он обрёл уверенность. Конечно, не так страшно даже умереть, если Эва и ему промыла мозги. А она ему промыла, потому что я побрезговал сделать это прежде неё.
– Ты царевич, Бардо, – я вздохнул, говорить с ним было тяжело и неприятно. Всё-таки, он чужак, в нём половина от моря, – и это значит, что на тебе большая ответственность, даже больше, чем на любом другом после.
Он ещё не понял. Но я и не ждал, что он поймёт.
– Я хочу, чтобы ты дал мне клятву, клятву морем, что ты останешься предан мне.
– Я предан Морскому Царству, – напомнил Бардо. Глупец даже во имя здравомыслия не мог переступить через преданность Эве.
– Морское Царство – это я, – пришлось напомнить.
– Это море и люди моря, – возразил Бардо.
По-хорошему он не хотел.
– Что тебе пообещала Эва? – пришлось идти напрямую.
Я надеялся, что он ради приличия испугается, возмутится, но он неожиданно хорошо и отчётливо понял, куда я веду и усмехнулся:
– Царевна Эва, моя и твоя сестра, мой Царь, ничего мне не обещала.
– Тогда почему ты предан ей? – я никогда не умел общаться с сухопутными.
– Она моя сестра, – напомнил Бардо легко и просто, словно это было объяснением.
– А я твой брат.
– И это твой стыд, мой Царь.
Он был прав. Сама мысль, что мой отец – Морской Царь связался с какой-то сухопутной душонкой, да ещё и позволил ей родить сына, меня отвращала. Море должно принадлежать морю, а не тем, кто не знает его величия и грозы.
– Доброй дороги, Бардо, – я поднялся из кресла, братец так и не сел, оставался стоять за весь наш разговор, но зато он неожиданно был спокоен, словно предвидел весь этот разговор. – Выполни волю Царства, стань послом, это я тебе приказываю как Царь. А как брат советую не возвращаться, иначе я тебя здесь же и утоплю.
Я знал, что море сверкнуло в моих глазах предвестием, той силой, которая недоступна полукровке. Я был доволен. Больше ничего не держало Бардо подле меня. если он не глупец – он не придёт назад. А если придёт…
Кто и когда заступится за полукровку?
***
Эва, почему ты просто не могла быть покорнее? Почему ты не могла стать малой рекой? Почему не стихла, когда поняла, что я сильнее? Почему, Эва? В тебе то же море, что и во мне, я знаю, но я не поддаюсь ему, а ты? К чему приведёт твоё упрямство? Уже ведёт…
– Алана, – позвал я мягко, входя в покои сестрицы.
Она была младше всех нас, последняя любовь Морского Царя была такой же лёгкой и такой же скорой, как и плод этой любви. Лёгкая на подъём Алана, распевающая морские песенки, плетущая венки из ила, смешливая, так привязанная к своему отцу…
Я ненавидел её. знаю, что Эва тоже её ненавидела. Но Эва терпела, предавая своё море, терпела её, видела какую-то выгоду. И чем это обернулось? Алана, любимица отца, не просто не приняла меня, она – такая маленькая, такая слабая попыталась на меня напасть с десертным ножом.
И Эва не заступилась за неё. Не заступилась и не остановила, хотя, конечно, знала, что у Аланы получится меньше, чем ничего.
Просто она ненавидела Алану. А та к ней, дура, тянулась.
Но сейчас
