Дина тихо дышала, не плакала. Она поняла какой-то частью себя, что случилось нечто страшное. Такое, что уж точно изменит всё вокруг и не будет больше ничего. Но неужели совсем ничего?
«Боже, боже, помоги нам…» – пронеслось в мыслях у Ганки, хотя она прежде никогда не обращалась к богу с такой интонацией. Не было в ней просительности детства, было что-то чужое, совсем Ганке несвойственное.
– Тихо! – шикнула Ганка на и без того тихую Дину, но та кивнула, да, мол, буду ещё тише.
Надо было слушать. Слушать лес, сучья, треск, птиц…
Пусто, как же пусто было! Мир без звуков, выбитый тишиной, был неприятным, чужим, холодным. Оказалось, что тишина – абсолютная тишина – это неприятно и дико, и что когда вокруг так тихо, что ты слышишь, как стучит кровь в твоих венах, это даже страшно.
– Мамка вернется, а нас нет! – вдруг охнула Дина и Ганка посмотрела на неё как-то безумно, словно впервые увидела. Не думала в этот момент Ганка о маме – это было слишком невыносимо представлять, как войдёт она в пустую избу, как увидит муку, что они оставили, спохватившись, что ягод в доме осталось мало, и как поймёт, что ушли в лес.
А они кому-нибудь сказали? Нет. Знали, остановят. Не послушались наказа в лес одним не ходить, решили, что беды не будет – толпою же ходят со старшими девчонками, песни поют, венки плетут, и ничего! Со старухами ходят – медленно плетутся, каждому кусту кланяясь по их примеру, посмеиваясь за их спинами – ничего!
Обвыклись вроде. Лес знали. А тут тропа исчезла и не вернуться на неё.
Ганка посмотрела вверх – над ними растиралось серое небо. Ещё недавно оно было голубым и легко было под ними шагать, а теперь небо было плотным, да и просвечивало лишь слегка через тяжёлые макушки мёртвых чужих деревьев.
– Ганка, мы умрём, да? – голос у Дины был спокойным. Она не понимала ещё, что «умрем» – это навсегда. Не чуяла, что это самое «навсегда» значит.
Ганка плотно сжала зубы, собралась с духом, и, наконец, ответила, справившись с паникой:
– Нет! Нас будут искать, поняла?
Дина кивнула. Может и не поверила, но спорить не стала. Ганка устало привалилась к траве, которая была серой и колючей, она старалась не думать о том как быстро их хватятся. А как скоро поймут, что они ушли именно в лес, а не к реке? И потом, что это за лес такой, что тропу спрятал? Не было этих мест, не было прежде!
А они глубоко не уходили, это Ганка точно знала.
Дина привалилась к Ганке, вдвоём было тепло. Ганка знала, что у неё нет права на слабость, но надо было подумать, что делать дальше. У неё возникла даже мысль залезть на дерево и так осмотреться, но нужны были силы. И с духом нужно было собраться, а её знобило. Тепло сестры, хотя какое там тепло, её также потряхивало, было скорее символическим, но Ганка ни за что бы не отпустила её от себя. Ей было жутко, страшно и неприятно от тишины, от чужого леса, от непроглядного серого неба.
– Ганка, – Дина, притихшая, было, на её плече, вдруг шевельнулась, и это тоже стало неприятно. Ганке так хорошо сиделось на чужой, совершенно серой земле, холодной и неприветливой, наливающей её ноги усталостью и каменной тяжестью, а тут шевеление!
–Чего? – с трудом размыкая немеющие губы, спросила Ганка.
– Они смотрят на нас, – Дина была права.
Да, она была права. Они смотрели на них. Чёрные, безликие, они выходили тенями из-за мертвых деревьев ,и нельзя было сказать, сколько их на самом деле тут появилось. Они не двигались, но у Ганки было стойкое чувство, что «они» действительно смотрят.
И ещё ей почудилось, что они липкие, хотя никто из «них» ещё не притронулся к ней, не потянулся. Но Ганка понимала – это не друзья. Друзья такими не бывают.
Обречение приковало девочек друг к другу, они не смогли и крикнуть – только тоненько сорвалось с их губ и оборвалось в серости:
– Помо…
Потонуло.
Тени удлинились. Теперь они оказались ближе. У Ганки мелькнуло в уме про несчастную маму и про дом, про Динку, которую следовало оставить дома, и тут же померкло. Чернота, которая удлинялась вокруг них, поедая серость, выедала ещё и мысли.
Ганка зажмурилась, плотнее прижала к себе Дину и приготовилась умереть.
***
Искать заблудших в лесу – занятие дурное. Лес любит пошутить и показать две одинаковые тропы. Благо, меня лес ещё помнил, хотя и спала я долго, но пошутить всё ещё пытался.
– На щепу разберу! – буркнула я, когда лесное царство выбросило мне под ноги кустарник.
Царство обиделось и признало меня окончательно.
– Сур-рово! – каркнул Ворон. Ему никак не удавалось уняться. Он то улетал вперёд, то поднимался надо мной и кружил, искал, переживал.
– Чего ты тревожишься? – не выдержала я, – ну люди и люди, сколько их пропадает?
– Жаль их стало, – коротко ответил Ворон, – одни они на свете будут.
– Мало ли одиночек.
– Жаль, – повторил Ворон.
Что ж, жалость бывает и у древних. Она приходит непрошенной гостьей тогда, когда ты её не ждёшь и нападает. И поминай как звали. И стоишь ты – древнее существо, знающее, видевшее, а в душе бледнеет жалостью и кровит.
– В окружении они! – сообщил Ворон, вернувшись с разведки. Его голос срывался, был нервным. – Тени подступили!
Я не собиралась бежать. я живу уже столько, что видела не один сон природы и не первое уже пробуждение людей, но всё равно побежала. Я не хранитель людей, я всего лишь дитя леса, и я не была рождена им для того, чтобы оберегать людишек.
Но я побежала через лес, который покорился мне и дал дорогу безо всякой шутки, тоже, что ли, пожалел? Побежала, как побежала бы смертная мать. Потому что я не камень, и мне тоже бывает жаль тех, кто глуп и не знает сам куда лезет.
Теней я увидела быстро. Алчные, черные, слепые для людей, они уже тянулись к двум девчонкам. Те алым пятном выделялись на серой полянке. И кто надевает в лес такие яркие вещи? Сказано же было давно – в лесах надо быть тенью деревьев! Частью их!
Впрочем, у них есть и свои воспитатели.
– Это что тут за божедурье? – я не стала прятаться. Я вышла к теням сама, по своей воле, рядом кружил Ворон, в драке негодный, но полезный как часть морального духа.
Тени увидели меня, ощетинились. Они не были глупы и поняли – я им не пища. Я не такая уж и живая, чтобы можно было меня сожрать, и не мертвая, чтобы можно было меня к себе утащить.
Я другая сила. Та, кого они не смогут тронуть. Наследница, хоть и бессильная, территории, что они оскверняют.
– Уйд-и-и, – провыли тени, и я даже не смогла понять, откуда шел их голос, полный замогильной стужи. – Уйди-и, не тронем.
Вывели они меня. мы друг друга и без того не трогаем. Но последний шанс им надо дать.
– Девок отпустите, и я вас не трону.
Не послушались, гады.
– Гаси их! Гаси! Кхар! – ответствовал Ворон, когда чёрные тени удлинились в мою сторону.
А то я без него не знаю!
Лес, великий и могучий, пробудивший первых изгнанных людей, до того принявший первые воды и ещё задолго до того, встреченный ангелами, услышь дочь свою. Не хочу я зла, не хочу войны – уходят мои силы и нужен мне долгий сон, чтобы вернуться. Но сейчас чёрные тени на пути моём, хотят они зла, а я не хочу. Дай мне силы, дай мне силы, чтобы я смогла заступиться за слабость. Именами первых древ: кленом, осиной и ясенем…
Слова всегда лишь слова. Произнесенные в уме или вслух – они ничего не значат без намерения. Мое намерение возросло, когда я увидела почти сдавшихся, несчастных девчонок, алыми пятнами проступившими на территории серости.
И лес отозвался. Толчок под ногами – земля твердая, моя земля. Шелест листвы – гневный шелест, бранится листва. А ветра нет. Но тянутся уже ко мне могучие ветви деревьев, ощетиниваются кустарники вокруг, лезут змеи-корни, готовые теней…
Нет, не убивать – их не убьешь уже. Но гнать можно.
– Раззудись плечо! – я смеюсь, но это не мой смех, это смех пробужденного на миг леса.
– Так их! Так их! – напутствует Ворон, а в следующую минуту лес оскверняет драка.
Ну как драка? Корни и ветви бьют метко, сильно, полные жизни, они не щадят тех, кто пришел из пустоты и тени рассыпаются лихо и страшно. Лезут снова. И снова получают удары, а через меня хлещет сила, что ветви эти и правит на них.
Всё кончается быстро.
– Забирай! – теням со мной и лесом драться неинтересно. Они себе найдут пищу. Сдаются, ползут прочь.
Лес ещё бунтует во мне, но я опускаюсь на колени и касаюсь земли.
Лес, великий лес, твоё время прошло и не пришло ещё вновь, спи, крепко спи и я скоро спать лягу. Согрей меня, великий лес, благодарю тебя за помощь твою, но спи, пора тебе еще поспать, а позже проснемся вместе.
– Умаялся я…– жалуется Ворон, спускаясь на траву.
Я поднимаюсь с колен, не замечаю его, хотя знаю, что он прав – жить в увядающем лесу и следить за всем, чтобы потом, как я вернусь, все рассказать – это отвратительная участь.
– Эй, вы как? – девчонки живы, уже хорошо. Не тронуты мороком. Полянка вокруг зеленеет, под ногами снова бежит тропа. Чем дурны тени, так это своим умением гнать время так, как им захочется. Возьмут и явят мертвечину свою, тем в плену и держат.
***
Смерть не пришла. Вместо этого пришло солнце. Оно било прямо сквозь закрытые веки, звало проснуться. Ганка неохотно открыла глаза и увидела зелень, счастливую Динку, ощутила тепло земли под ногами.
Ганка вскочила – всё было прежде. И тропа, и зелень, и даже через кромку виднелась деревня их!
– Всё прошло! Прошло! – Динка уже прыгала вокруг, – представляешь? И вона чего!
Она показала Ганке кузовок, полный красных, одна к одной, ягодок.
[justify]–