много. Если долгими зимними вечерами хозяин развлекался, чтоб скоротать время, то к лету так уставал, что на меня даже не смотрел. Да и ребёнок чуток подрос. Меньше плакал. Чечекке куда-то запропастился. Всё-таки он – не домовой, он – как бы смотрящий за многими бесхозными детьми, как я.
Потому я развлекала себя сама. Меня оставили в покое, стало как-то скучно. Под конец, мне это надоело, и я решила сбежать. Видок у меня, конечно, был жуткий. Чечекке и то лучше выглядел. Но это меня не остановило. Так в своём рванье и рванула.
Бегала я хорошо. Бегу, как будто за мной кто гонится. Будто, куда-то конкретно. По лугам, по лесам. Но на голодный желудок не набегаешься. Решила передохнуть на какой-то лужайке. Присела на минутку и уснула.
Просыпаюсь от какого-то глухого шума. Уже вечерело. Стараюсь прислушаться, чтобы угадать с какой стороны звук. Глухие удары обо что-то доносились как будто из-под земли. Звук был повсюду, но не определить откуда.
Я побежала дальше. Вижу – места вроде бы знакомые. И тут меня осенило – я кружу как раз вокруг того места, где лежал шаман, о котором принято говорить только шёпотом, имя которого произносить нельзя. К тому времени и людей-то не осталось, кто бы помнил имя чёрного шамана.
У меня тут же ноги стали ватными. Пытаюсь бежать, но будто стою на месте. Тем временем, темнота сгущалась. Меня обуял такой страх, что внутри похолодело. Я буквально заставила себя идти вперёд и споткнулась обо что-то. Тут же глухие удары прекратились. Стало так тихо, что отчётливо слышно было, как стучит моё сердце. Подумала, может, это я удары собственного сердца слышала, пока бежала.
Немного успокоившись, присела на краешек чего-то, обо что и споткнулась. Не знаю, сколько времени прошло, вроде опять вздремнула. Очнулась от неожиданного гаркания прямо надо мной. Была такая темень, хоть глаз выколи. И холодно.
Потом что-то надо мной зашуршало. Похоже на взмах крыльев. Резко запахло чем-то не живым, гнильём. Так примерно пахло от чечекке. Значит, мой «ангел» где-то рядом. Я встала и пошла за запахом.
Так вышла на знакомое поле, где не так темно, как в лесу. Запах свежескошенной травы перебил тот гнилостный запах, что вывел меня из леса. Тут сзади опять гаркнули, что я пулей побежала в сторону дома моих мучителей.
Меня, конечно же, наказали, да так крепко, что от боли начала выть не человеческим голосом. Болеутоляющего покровителя не было. Кстати, от чечекке не так пахло. Из леса меня вывел явно не он…
В ту ночь досталось не только мне. Родственник, выпоров меня до полусмерти, взялся за свою жену. Бил так долго, она кричала так громко, я, не дождавшись финала, провалилась в сон.
Утром женщина не проснулась. Забил-таки муж до смерти. Пришли чужие люди. Началась уже знакомая мне суета. Никому до меня дела нет. Мне велено было за ребёнком смотреть, но я, пропустив наказ мимо ушей, выбежала на улицу. Не веря своему счастью… Хоть я была и маленькая, но понимала, что за убийство жены родственника посадят. Ведь я разом избавилась от двух зол. Никто меня бить больше не будет! То, что меня, сироту, в детский дом отправят, не пугало. Ведь там мой брат! Как мне повезло, кого благодарить, кому кланяться за такое счастье? Почему мне раньше в голову не приходило, пожелать смерти своим мучителям? Только так можно расквитаться с врагами, если не убить их собственными руками, так желая им скорой смерти. Я ещё не знала, что это называется проклятьем. Верно говорят, отольются вам, слёзы сиротские…
Будто поддакивая мне, резко гаркнул старый ворон, сидя на коновязи. Я вдруг поняла, что за глухие стуки слышала в лесу, кто вывел меня оттуда.
Родственника больше не видела, он так и сгинул в тюрьме. Вроде бы его там убили. Потом узнала, что он был не какой-то там дальний родственник, а кровный, по отцовской линии. Он не единственный в нашем роду, кто умер не своей смертью. Ну, отец умер у себя дома, но слишком рано. До него дядя сгорел за несколько дней. Сестра заживо сгорела. Мама из чужого рода, но тоже умерла очень рано. Получается, от отцовского рода остались только мы с братом. Кстати, деда задрал медведь, а бабка на этой почве свихнулась. Прадед вовсе повесился. А что было до него, об этом я не знала.
Смерть забирает близких, обрекая оставшихся на страдания, но она иногда бывает и во благо.
Исполосованное детство
Человек предполагает, бог располагает. Меня забрали чужие люди. Сказали, зачем девочке учиться, и отправили в ад на переплавку. Мне предстояло всё пройти по второму кругу. Те, хоть сильно били, обижали, были мне близкими родственниками.
У чужих всё было по другому. Всё у них было «дорого-богато». Детей двое, постарше, чем у родственников. Хозяин работал в потребкооперации, в сфере торговли, одним словом. Жена тоже там работала, на домашние хлопоты времени не оставалось. В то время все работали. Рожали в поле и тут же шли работать. А этой работница понадобилась. Говорили, что у неё слабое здоровье. Чтоб меня бить, здоровья у неё хватало.
Я к битью привыкшая, кожа у меня огрубевшая. Что мне эта интеллигентная баба сделает? После порок моего родственника меня ничем не удивишь. Родственник бил сильно, больно, со знанием дела, но молча. А у этой язык было до того поганый, что я предпочла бы кровавую порку, чем её махание ремнём с потоком ругани и проклятий.
Какая из меня работница, мала была слишком. У родственников мне не приходилось самой готовить, стирать, полы мыть. У них полы только подметались. Земляной пол мыть смысла нет. А у этих полы должны были блестеть, посуда сверкать. Бельё должно благоухать. Самое сложное для меня – это готовить на всю семью. С другой стороны, на кухне не оголодаешь. Они же в кооперации работали, в голодное военное время у них было всё. А дети до того избалованные, что не всё кушали. На то, что пыталась варить я, они и смотреть не хотели.
За это всё мне и доставалось. Дом у них поновее, чем у родственников. Чечекке обычно такие дома обходит стороной. Эта чужая часто обзывала меня проклятой. Кем проклятой? И за что? За свой короткий век грешить-то не успела. А то, что с родственниками случилось, это не по моей вине. Смерти им я не желала. Она сама пришла.
Слова той женщины так сильно задевали, до слёз. От них не увернуться, как от ремня иногда. Боль от ударов проходила, кроваво-синие полосы исчезали, а обидные слова как будто оседали у меня внутри. Душили, травили, что хотелось выплеснуть ответную злость на кого-нибудь другого. На детей, к примеру… Чужие слова рождали другие слова, и не озвученные они делали своё дело внутри меня.
По её мнению, нет существа хуже меня. Что я им сделала? С каждым разом во мне зрела уверенность, что это в порядке вещей – сильные бьют слабых, пинают лежачих. Я – сирота, грязная гадкая девочка, которую бить милое дело.
Вот с тех пор я стала колотить, кого попало. Даже тех, кто намного сильнее, старше меня. Бей слабого! Бей первым! Бей сильно! Тогда сам останешься не битым. Иначе никак. Хозяйских детей пока не трогала. Да они, познав мой нрав, сами сторонились. Только жаловались матери, она никогда не откладывала на потом – начинала пороть. Обычно это происходило по вечерам, когда все дома.
Сначала ужин. Затем словесный понос в мой адрес. Ждут, пока я посуду уберу, лавку поставлю посреди комнаты, лягу поперёк лавки, спустив штаны. Меня почему-то одевали, как мальчишку. Ходила всё время в широких штанинах. Трусы не полагались, да они бы мне только лишнюю боль причиняли. В те годы я не помню, чтобы хотя бы на короткое время не болела задница, ляжки, иногда и спине доставалось. Чтобы за день раны коростой покрылись, эти широкие штаны мне здорово помогали.
Отец семейства при этом читал газету, или что-то писал в толстую тетрадь, наверное, по работе. Ему было всё равно, хоть до смерти бей. Особенно радовались моменту их дети: мальчик с девочкой. «Мой» ремень для устрашения висел на самом видном месте. Ведь был совсем новый, но за «сезон» истёрся. Мягче стал. Женщина бы рада новый купить для благого дела, да, наверное, жаба давила.
И начиналось само действие. Мне кажется, она сама тоже получала особое удовольствие. Растягивала, насколько можно. Я лежу, жду, а она никак не начнёт, только ругается. Наконец, удар! Обычно первый удар самый сильный, звучный и почему-то каждый раз неожиданный. Я как взвою от дикой боли и обиды, а дети смеются. Женщина нарочно медлит со вторым ударом. Только когда я вся в ожидании напрягаюсь, сжимаюсь, ударяет изо всех сил. Это так больно, что я кричу. А им весело.
Вот такое у меня исполосованное детство. Как вспомню, до сих пор содрогаюсь. Бесконечная сильная боль преследует меня всю жизнь…
А веселью конца нет. Порка, казалось, длится вечно. Родственник порол сильнее, больнее, но зато быстро заканчивалось. А эта тянула резину до последнего. Первый иногда бил, что я теряла сознание и не раз за одну экзекуцию. Но всё равно я бы предпочла его порку, чем эту женскую. В том доме меня оберегал чечекке, что я забывалась. А тут деться некуда – приходилось про себя считать удары. Но я сбивалась, ударов было столько, что моего умения считать не хватало.
Дети моего возраста в школу ходили, а моей единственной школой была порка. Благодаря ей, многому научилась. Все мои умения и навыки, привитые с помощью ремня, пригодились в жизни. Я стала отличной хозяйкой, покорной, послушной женой. Только намного позже… Так-то почти всех пороли, в этом был секрет хорошего воспитания. Просто мне досталось больше, оно, может, к лучшему.
У меня от природы сложный характер, крутой нрав. Без ремня и кнута, кто знает, что бы из меня получилось. Зато муж не бил – не за что было. То, что не удалось родственнику, получилось у той женщины. Она, в конце концов, выбила из меня всю дурь, что я уже думать не смела о том, чтобы плохого желать ни ей, ни её детям, ни кому-то другому. А так у меня были разные мысли. Недобрые мысли.
Надо было ей и своих детей пороть, причём нещадно. А то получилось то, что получилось. Не сложилось у них: ни у сына, ни у дочери. Мужа вскоре посадили. Она чудом уцелела, хотя, подозреваю, была явно в доле.
