- Трубу прорвало. Варим, слесарим здеся вместе с хозяином. Щас закончим. Иди, отдохни, откликнулся Дьячук.
Тапочки зашлепали вниз по лестнице на четвертый.
- Мужики, не надо больше, простонал Иван. У меня денег немерено. За сорок-то лет. Может, откуплюсь? Там, - Иван кивнул на дверной проем в комнату. Только сами не найдете. Захавал, что надо. А то Наташка щас из магазина вернется. Не успеете.
- Ползи, блядь ссаная. Вначале тебя, а потом и бабу твою на хорок на пару, - Богомол усмехнулся, позвякивая не нужными наручниками и пнул Ивана под задницу к двери.
- И то верно, время терять не будем. Он то, уже не жилец. А то знаешь, «жадность фраера погубит», - повел дулом пистолета Дьячук, - ползи быстрее.
Иван, как мог, на четырех маслах с трудом дополз до тяжелой табуретки, заслонявшей нижний ящик стенки. «Жадность фраера погубит», - билось в правом виске. «Сгубила, сгубила»,- потом отзывалось в левом. Он начал медленно подниматься, держась за табуретку.
- Гляди, Дьякон, тама в нише в глубине портрет в рамке с траурной каемкой. Это его баба что ли? Что в магазин пошла? Дьячук вглядывался в нишу, чуть правее табуретки, и пытающегося встать Ивана. На миг отвлекся, чуть опустив дуло «макара» с невзведенным курком. Хрясь. От удара о голову Дьячука табуретка разлетелась на части. Дьячук рухнул и захрипел, а изо рта его поползла кровавая пена. Богомол оторопел секунд на пять и кинулся к выпавшему на пол «макару». По пути его горло встретил острый обломок ножки, зажатый в руке Ивана. Богомол рухнул, изрыгая кровавый фонтан, на Дьячука, пару раз дернулся и затих. Иван оперся спиной о стенку. Кровящее лицо его оказалось совсем вровень с Машкиным портретом. Сидел минут пятнадцать, что-то соображая. Потом встал, ушел в ванную, покачиваясь и едва не падая. Включил холодную воду, прямо в одежде с трудом перелез через бортик ванны. Долго чистил зубы и полоскал рот, промывал глаза, не чувствуя холода. Окровавленные штаны с майкой оставил в ванне. Выбрался и поплелся к шкафу. В голове пульсировал отсчет последних минут до взрыва. Надел белую рубашку, в которой откинулся с зоны, темные брюки и свежие носки. Доплелся до кухни. Присел у подоконника. Сунул в разбитый рот «Приму». Закурил, облокотившись на подоконник. «Машка уже не вернется. Ее уже нет», - голова вибрировала, готовая лопнуть и разнести их квартирку и весь этот стахановский дом, и всю планету, даже Космос. Не глядя нащупал 102-ю «Весну». Нажал воспроизведение.
Лето – это наш
Янтарный пляж,-
Как ни в чем не бывало спустя сорок лет продолжали петь «Веселые рябята» свою задорную песню про летние каникулы.
Свет счастливых лиц,
Песни звонких птиц.
Лето – это мяч,
Летящий вскачь,
Звон гитарных струн
И восторг трибун.
Голова успокоилась, и стало как-то легко.Значит, все же не зря…
Будем ты и я
До сентября
Плавать и играть,
Петь и танцевать.
Нам дела свои
Пора забыть.
Формулы любви
Будем мы учить!
Иван громко, как мог стал подпевать «Веселым». На весь двор через открытое окно стахановского дома неслось:
Лето,
Ты солнышком согрето.
Ты - время долгожданное
И желанное.
Ты - золотое лето,
Ты радостью вошло в сердца
И нет тебе конца!
Песня закончилась, и только неподвижные остекленевшие глаза одинокого старика все еще что-то высматривали в глубине стахановского двора.
7.
-…И вы, уважаемая судья, и вы, уважаемые народные заседатели, у всех вас ведь есть дети. Это - я еще в начале пути…, - Щупленький начинающий адвокат от волнения поперхнулся.- Я хочу, чтобы вы осознали, что такое здоровье, жизнь и честь этой девушки, за которую вступился ее брат. И отстоял, пусть даже ценою жизни этих троих подонков…Лица сидевших в зале суда высокопоставленных сородичей потерпевших исказились злобным недоумением. Послышалось тихое шушуканье, переходившее в глухой ропот:
- Это что здесь происходит. Это кого здесь судят?
- Выбирайте выражения, адвокат, - судья недовольно попыталась взмахом руки остановить выступающего. У нас в СССР - Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи. Партийным разуму, чести и совести должны быть подчинены все помыслы советских граждан. Вы сейчас оскорбляете молодых людей, которые погибли в результате насилия со стороны подсудимого Дягтерева Ивана Петровича. И потом, ведь никто не угрожал жизни ни Дягтеревой Марии Петровны, ни тем более подсудимого. Жертвы подсудимого конечно допустили незаконные действия в определенном смысле. Но действия подсудимого должны были быть адекватны с точки зрения советского законодательства. Имейте ввиду Игорь Викторович, если вы и в дальнейшем будете допускать некорректные выражения, то учитывая, что вы еще молодой человек, мы попросим адвокатуру поправить вас, ну а потом, вы сами знаете… Кстати, вы кажется кандидат в члены нашей родной партии. Так что имейте ввиду. Партийные папаши и мамаши с одобрением закивали.
- Я все же настаиваю на том, что добро должно быть с кулаками, а зло - наказано, - выпрямился адвокат, а подонки, покушавшиеся на честь, здоровье и жизнь человека должны быть наказаны. Но разве вы, Людмила Кимовна в глубине души так не считаете? А если бы вашу дочь?
- Прекратите! – теперь перекорежило судью, - суду нельзя делать замечания и задавать вопросы.
- Погодите, - народный заседатель, очкарик лет сорока, немного подался вперед. Это же последнее слово подсудимого. Он отказался. Вы видите, в каком нездоровом состоянии он находится. Он обратился к адвокату. Тот выступает по существу вопроса. Давайте его послушаем, не перебивая.
- Да, да, давайте дослушаем его до конца. Ведь речь идет о СУДЬБЕ ЧЕЛОВЕКА! - поддержала очкарика молодая работница с Камвольного комбината, второй народный заседатель. Судья Людмила Кимовна Дубовицкая сжала свои миниатюрные кулачки и густо покраснела, - Хорошо, продолжайте, только, - и замолчала под осуждающими взглядами своих коллег.
Все трое, - продолжил адвокат, - на протяжении последних пяти лет несколько раз ставились и снимались с учета в инспекции по делам несовершеннолетних за схожие попытки изнасилования малолетних девочек, а однажды даже с угрозой применения холодного оружия. Это ли не угроза здоровью и жизни. Я с позволения родителей видел и разговаривал с этими девочками. Опуская подробности, скажу лишь, что хорошего мало. Все они, еще не вступив во взрослую жизнь, до сих пор находятся в состоянии глубокой психологической травмы. Это покажется ужасным, но они не верят, вы слышите, не верят в справедливость нашего советского правосудия. Подсудимый действовал в состоянии сильного аффективного состояния. Об этом есть соответствующее заключение судебно-медицинской психиатрической экспертизы, представленное суду. Но даже, если подсудимый действовал сознательно, я убежден, что так действовал бы каждый, кто считает себя человеком, советским человеком с большой буквы.Я заканчиваю. Исходя из существа рассмотренных материалов дела и всестороннего анализа всех обстоятельств по существу я прошу уважаемый суд признать гражданина Дягтерева Ивана Петровича невиновным, а производство по делу прекратить. Я закончил. Глухой ропот в зале судебных заседаний превращался в гул, а грозил перерасти уже в политическое действо…
- Суд удаляется на совещание для вынесения приговора.Людмила Кимовна, встала и направилась в соседнюю изолированную комнату. За ней потянулись народные заседатели.
- Вы хоть понимаете, товарищи, что натворили? - взвилась Дубовицкая,- это же вся партийно-хозяйственная верхушка области. Это же наша советская власть. Здесь уже затронута честь партии. Вот вы,- обращаясь к очкарику, - учитель истории и литературы, ничему их не научили, а теперь правоохранители расхлебываются.
- Не научил. Мы все вместе не научили. Семья, школа, власть, правоохранители. Закон, наконец. Вот вы про честь партии упомянули. Но разве честь партии не складывается из чести десятков миллионов коммунистов, кандидатов, комсомольцев…из чести сотен миллионов беспартийных, которые идут с нами коммунистами в едином блоке на всеобщие выборы на всех уровнях? И разве честь отдельно взятого человека не сливается воедино в честь партии, общества, суда, наконец. Не виновен. Прошу записать мое мнение.
- Да вас бы при Сталине точно определили бы лет на десять без права переписки. Сами понимаете, что это означает.
- Сейчас времена другие, а мы с вами не особое совещание, - учитель снял очки, и печально улыбнулся, и ты об этом знаешь, Людушка. Как дочурка?
- Саша? - У судьи, словно, пружина разжалась.
-Вы тут все друг друга знаете, - не разобралась работница- Я просто швея, Кимовна, я мало, может, разбираюсь в законах. Но у меня три дочери погодки, и я хочу, чтобы они жили счастливо в безопасности и справедливости. Я вам, так скажу, по бабьи, просто, если б мою дочь вот так бы, я бы глаза выцарапала и горло перегрызла. Не виновен. Что хотите, делайте.
- Ну, в общем, позиция понятна. Последнее слово за мной. А там вам уж придется со мной согласиться, - парировала Людмила Кимовна.
Людка выносила решение… Отца ее убежденного большевика Кима Дубовицкого (не корейца вовсе, в честь Коммунистического Интернационала Молодежи имя свое получившего) репрессировали в январе 1953. Так что долго ему сидеть не пришлось, вскоре вернули ему все чины и звания. «Вот видишь, дочка, партия же восстановила справедливость» - говаривал отец. С Сашкой Баламутовым, студентом из педухи у них такая любовь была. Настоящая. Но отец сказал, как отрезал: «Не пара тебе. Пойдешь по комсомолу. Ну и одновременно юридический в Москве окончишь». Не знал тогда, что вынашивает уже Людка Сонечку. Ну как случилось, так и случилось. С Сашкой видеться перестали, а в комсомоле было весело. Такие пикники закатывали! Пили много. До беспамятства.Раз поутру проснулась в постели у Эдуарда Краснобаева, первого секретаря обкома комсомола. Ничего вспомнить не могла.
[justify]- Ты Людк, баба наша,- говорил Краснобаев. Ты чего так вчера по пьяни завелась? Ты ж всему бюро обкома давала по очереди, а то и дуплетом. Ну что, что ты мать-однаночка. И тебя не бросим, и Соньке твоей поможем. В общем, в суд пойдешь, наш советский, самый справедливый суд в
