Ночные цветы
– И кто у нас осчастливил мир своим визитом сегодня? Моя жена! Это тебе!
На скатерть лег букет роз. Белая скатерть, тяжелые, алые розы…
Летнее утро пробивалось сквозь льняные занавески, золотило край стола и выгнутую спинку дивана. Утро обещало хороший день.
Еще не открывая глаз, Гутя улыбнулась. Все было так, как она любит: поцелуй мужа, манящие запахи из кухни (ах, ты мой умелец-кулинар! Всегда побалует жену вкусным завтраком), крахмальное постельное белье, ласковое солнце августа.
Это был ее месяц, царственный, неповторимый август, в честь которого когда-то назвали ее, Августу Валерьевну Литову.
Правда, солидным полным именем ее никто кроме коллег не называл. Для родных, друзей соседей она была просто Гутя, Гутечка, Гутарчик или даже Гуттаперчик – дань невероятной худобе и гибкости. С годами и того, и другого поубавилось, но остались три бесценных богатства: изумительная легкость на подъем, мгновенная готовность к сочувствию и потрясающее умение рассеять тьму вокруг себя. В ее присутствии растворялось все дурное: больные фантазии, призраки, страхи, лишняя тревога и беспокойство. Предметы, мысли и чувства становились простыми, понятными и родными, словно обретали первозданную чистоту и трогательность. Муж иногда звал ее Гутя-лампочка, или Гутя-полдень.
– Да почему я – полдень? – недоумевала Гутя, – вроде бы в пять утра родилась.
– Потому что, – Сергей брал глубокомысленную театральную паузу, и поднимал вверх указательный палец, – потому что … тени исчезают в полдень!
– Домашний философ, – смеялась Гутя, но радостно ей было, что самый близкий человек так верно угадал ее главную черту – нести свет. Она хорошо помнила, как на каком-то застолье муж произнес тост:
– Я хочу поднять этот бокал за свою супругу, за ее золотое сердце и золотые руки. Но больше всего я хочу выпить за ее силу. Когда она рядом, все спокойно, просто и надежно. Ну, а если она вдруг увидит динозавра, то можно быть уверенным, что это реальный динозавр, а не плод собственных фантазий или страхов. Но, к счастью, никаких динозавров она не видит, не реальных, ни придуманных, они рядом с ней появиться бы не посмели! – последние слова утонули в смехе гостей.
– Перехвалил меня, – ворчала Гутя перед сном, – еще подумают, что женой хвастаешься.
– Ничего ты не понимаешь, – возражал муж. – Тост – это маленькая молитва, это концентрированная энергия добра, направленная на что-то конкретное. Или кого-то. Почему говорят: тостуемый пьет до дна? Потому что в кратком тосте он получает столько энергии, что ее непременно надо запить как таблетку, чтобы она растворилась, стала частью тебя и пошла на пользу.
– Философ! Недаром кандидат философских наук! – улыбалась Гутя, и рука ее ложилась на плечо мужа. – Так бы век тебя и слушала.
– Да? – оживлялся Сергей, и плечи его медленно расправлялись, а на губах появлялась наивно-самодовольная улыбка.
– И ребенок, – прибавляла тихо Гутя. – Милый мой ребенок. Хлебом не корми – только похвали!
Она улыбалась сквозь дрему. Из кухни доносились легкий стук, скворчание, пыхтение и бульканье. Судя по всему, задумано было нечто сверхизысканное.
– Ты что?! Кто тебе разрешил на постель лезть?!
Гутя вздрогнула и резко села. На нее умильно смотрели два круглых черных глаза. Крахмальная розовая простыня украсилась отпечатками четырех лап. Лушка… Любимая болонка. Их утешение, любовь и нежность.
Она появилась в их доме вовремя. И мгновенно заполнила своим крохотным кудрявым тельцем странную пустоту, которая возникла, когда выросли не только дети, но и внуки. В ней было что-то недоброе, в этой пустоте, и дом, привыкший к постоянному и многоголосному шуму, гаму и смеху, в одночасье затих и словно испугался своей тишины. И супруги, безмерно устававшие от невообразимого гвалта и мечтавшие о покое, вдруг, не сговариваясь, приняли решение: нам нужен питомец, нужен немедленно, сейчас! И пусть это будет собака. С ней надо гулять два раза в день, она требует к себе внимания, она менее самодостаточна, чем кот, а, значит, заполнит собой эту непонятную и недобрую тоску, окатывающую сердце.
И Лушка справилась! Глазастому и голосистому комочку шерсти оказалось подвластно то, с чем ни справлялись ни любимые книги, ни верные, но старые друзья, ни вечно спешащие и занятые отпрыски. Ах, Лушка, Лушка… Ты и сама не знаешь, что ты значишь для нас…
– Но сейчас тебе точно достанется! Свежее белье, а ты пыльными лапами! Спрыгни немедленно! Ой, ой!
Лушка, обидевшись, что ее искреннее поздравление не оценили, подпрыгнула. Описав в воздухе дугу, приземлилась на стол, боднула букет и поддела когтем атласную ленту-перевязку. Та соскользнула и растрепалась, но Лушке этого оказалось мало. Разметав розы по столу, она удовлетворенно тявкнула и умчалась на собственную лежанку.
–Ах, негодяйка! – беззлобно протянула Гутя, взглянув на стол. И замерла на пороге гостиной…
Алые розы на белой скатерти…
Алое на белом…
***
… Ах, какие звезды над их городом, чудо, а не звезды! Каждая как наливное яблоко. Так и хочется Гуте надкусить их, чтобы брызнули звездным соком! Но не дотянешься. Задирает головенку Гутя, а звезды-яблоки дразнят, висят на низком черном небе, не падают…
– Не высовывайся в окно, Гутя, упадешь. Кому сказала? – в голосе мамы нехорошие нотки. Сейчас влетит Гуте по первое число. И все-таки это самый родной в мире, уставший, строгий мамин голос.
– Мама, а у нас всегда такие звезды? А они везде? – Гутя подходит к маме.
– На себя посмотри. Как ты растрепалась! Сорванец, а не девочка. Принеси гребешок.
– Не надоооо! – Этого пыточного деревянного зубастого орудия трехлетняя Гутя боится как огня.
– Надо! А то ночью волосы спутаются, и завтра будешь лохматая как Бобик. Но он собака, с него не спросится, а на тебя пальцем во дворе будут показывать: «Смотрите, какая неряха идет. Еще и меня заругают, скажут: тетя Марина за дочкой не смотрит. Ты этого хочешь?»
Этого Гутя, конечно, не хочет. Беспородный шестимесячный Бобик недовольно трясет ухом. По его мнению, он не лохматый, а солидный, уважающий себя пес средней пушистости.
Мамина рука легко водит гребешком по Гутиным волосам, пока они не превращаются в сплошной золотой поток.
– Красавица моя! Как шелк золотой волосы, – улыбается мама.
– Как у тебя? – голос Гути требовательно-настойчив. Самое лучшее может быть только у ее мамы, а раз Гутя ее дочь – то, значит, у нее должно быть все мамино. Хотя, волосы у мамы совсем белые. Но это ничего, у Гути тоже будут такие!
– Нет, доченька, как у папы, – шепчет мама и почему-то смотрит на звезды. А они, бесстыжие, так и манят, так и дразнят наливным своим звездным соком…
Но Гутя не слышит маминого шепота и не чувствует, как мама относит ее в кровать. Гутя уже спит сладким детским сном.
***
– Мама, а почему мы уехали из нашего города? – Семнадцатилетняя Гутя теребила синюю ленту в косе.
– У нас ведь был такой красивый дом, рядом была речка, горы, лес, а какие звезды! Я помню! Зачем нужно было переезжать в эти цементные джунгли и ютиться втроем в однокомнатной квартире на окраине? Здесь из окон только ржавые трубы видны!
– Потому что, эти трубы и этот цемент милее мне тех звезд. – Гутя впервые услышала мамин голос таким хриплым. – Потому что они и забрали твоего отца. Тоже все повторял, что нигде нет таких ярких звезд, как в его родном городе. Восторгался ими, цветами ночи называл…
– Что-о-о?!!
– Сядь. Ты спросила – я отвечу. В конце концов, ты имеешь право знать.
***
Мы встретились до войны, а поженились уже после нее. До войны у него были золотые легкие кудри, точно как твои, а у меня были длинные каштановые волосы. После войны, и у меня, и у него волосы стали почти белыми, а нам было всего по двадцать шесть лет. Все как в стихотворении Рождественского: «Видно, много белой краски у войны».
До войны это был здоровый парень, широкоплечий, румяный, имел первый разряд по плаванию. После войны вернулся с туберкулезом, худой, бледный, но крепкий, словно из одних жил сотканный. Никому в обиду не давал: ни себя, ни меня.
Поженились мы, и нам от завода выделили комнату в общежитии. Ее я сама обустраивала, мебель, утварь нехитрую расставляла. Отцу категорически запретили тяжести поднимать. Не больше полкилограмма, да и то недолго. От малейшего напряжения могла хлынуть горлом кровь.
[justify]Жили мы небогато, конечно.
