Мать замолчала… Потом, словно очнувшись, заметила:
– Зиму очень любил. Говорил, что зимой звезды особенно яркие, и свет их отражается на снегу.
Я уже тебя носила. Отец радовался, сына ждал, сам купил ванночку, кроватку смастерил, коляску разрисовал голубыми цветами.
В тот год зима затянулась. Двадцать третьего марта выпал снег, какого не было в последние десять лет. Помнишь наш дом?
Гутя, вся превратившаяся в слух, едва моргнула.
– Дорожку, которая вела от калитки к крыльцу? Так вот вся она стала снежным туннелем. Снега навалило так много, что пришлось лопатой прорубать проход. Дорожка и без того была довольно длинная. А тут получилось что-то вроде узкого туннеля со снежными стенами. Но, по крайней мере, хоть из ворот можно было выйти: на улице-то уже дворники расчищали.
Устали мы страшно. Отца я к лопате не допускала, но он все равно бросался мне помогать, Справились как-то, но тяжело пришлось очень. К счастью, такого снегопада уже не было. Но март в наших краях – коварный месяц.
И тут как на грех, сообщили мне, что от завода нам, как молодой семье, ожидающей прибавления, выделен мешок картошки. Радость, конечно.
Оделись мы с отцом, и пошли по этому туннелю как две матрешки. Он в своей военной шинели, и сверху я его еще широким вязаным шарфом обмотала, чтобы не простыл, и я – пальто, пуховая шаль под ним, на голове беличья шапка, а поверх нее ковровый платок. Все кроме пальто – подарки отца. Баловал меня…
Потащили мы нашу картошку, трюх-трюх, к автобусу, потом выволокли мешок и к дому. Тащила я больше, а отец шел сзади, подталкивал ногой и губы у него были сведенными в ниточку и совсем белыми – так ему было больно, что не может мне помочь. А кого на помощь позовешь? После войны все по своему горе мыкали. Мне еще повезло, у меня муж рядом, а другие надрывались одни…
И вот дошли мы до дома. Друг друга подбадриваем: еще шажочек, еще немного – и уже дома, картошки наварим, дома соленые огурцы есть, масло, пирушку устроим, чаю потом напьемся вдоволь.
А туннель узкий как гроб. Вдвоем никак не пройти. Только поднять мешок и идти – один впереди, другой за ним. Тогда Валерочка скинул шапку и говорит: «Не могу. Что хочешь делай, но не допущу, чтобы беременная женщина мешки таскала. Поднял груз и пошел вперед. Я за ним.
Прошел полдороги, положил мешок на землю, сказал: «Сейчас, чуть отдохну, и пойдем дальше».
Я осторожно обошла его и стала подталкивать мешок ногой, понемногу продвигаться вперед. И вдруг слышу за спиной странный звук. Так журавли порой кричат: «Гурлык, гурлык».
Обернулась и вижу: стоит твой отец, шинель нараспашку, шарф на земле, голова опущена, руками уперся в снежную стену, а на нее кровь хлещет. Легочное кровотечение. Нельзя ему было тяжесть поднимать, и мы вдвоем не сообразили, бросить этот проклятый мешок у калитки и понемногу картошку перетаскивать в дом. Все сразу сделать хотели. Вот и сделали…
Тогда мои волосы и стали совершенно белыми. Сколько буду жить – этой картины не забуду: узкий длинный туннель, снежная стена и алая кровь на ней.
Он прожил после этого три дня. Все жалел, что не увидит ребенка и просил, если родится мальчик назвать как его – Валерием. Говорил, что Валерий – означает «здоровый, сильный», и он сам был здоровым, если бы не война и туберкулез. А вот, что девочку можно назвать Валерией, мы как-то не подумали.
– А если девочка, тогда Августа. В августе родится, вот и пусть и будет Августой.
Так и назвала.
– Но… Но... А папа?..
– От завода мне пенсию выплачивали за отца. Соседи помогали, в ясли потом тебя отдала. Мир не без добрых людей. Ничего, прожили как-то.
Тебе было три года, когда я встретила того, кого ты называешь папой. И он достоин этого. И по иронии судьбы он тоже Валерий.
Поженились, он удочерил тебя, потом родился твой брат. Он никогда не различал детей, ты для него всегда была и остаешься первым ребенком, любимой дочерью.
Но первое, что я попросила сделать, когда мы поженились – уехать из этого дивного места. В трущобы, в подземелье, каменные джунгли, куда угодно, только, чтобы не оставаться среди этих гор, лесов, речек и звезд, которыми так восхищался твой отец. Я не могла больше их видеть. И когда мы перебрались сюда, то я готова была целовать ржавые трубы и благодарила Бога, что за ними не видно звезд.
- Мама, не плачь!
Но текут, льются слезы у той единственной, что вдохнула в Гутю жизнь…
***
– Ты есть идешь? Завтрак давно готов. Что случилось?
Сергей встревоженно смотрел на жену. Она так и стояла на пороге гостиной, глядя на рассыпанные по скатерти розы.
– Это кто у нас такая хулиганка? Лушка! Ты зачем красоту нарушила? Я так старался! – притворно-строгий голос обратился к болонке. Та довольно сопела на лежанке.
– Сейчас я их в вазу поставлю, не расстраивайся. Собака, что возьмешь…
– Нет, нет, я сама, – очнулась Гутя. И прибавила улыбнувшись:
– Что у нас?
– Блинчики с черничным джемом, паштет из куриной печени с орехами и пряностями, поджаренный хлеб, три вида сыров, виноград и кофе!
– Ты мой шеф-повар! Чудо!
Сергей горделиво развернул плечи.
– Идем завтракать, потом надо подумать, что подавать будем к вечеру, дети нагрянут.
– И друзья подгребут, – рассмеялась Гутя. – Пошли наслаждаться завтраком вдвоем.
– Р-р-р-р! – раздалось с лежанки.
– Простите, втроем! Лушка, к миске! Твой завтрак отдельно! Сейчас иду, только цветы в воду поставлю.
Гутя собрала цветы в хрустальную вазу, поставила на середину стола. Потом помедлила минуту, переставила вазу на тумбочку и застелила стол новой скатертью.
Синей, расшитой звездами…
