Безымянный сценарий( полностью)

плотной коричневой бумаги, упавшие  на прогнутое, фанерное дно антресолей.
- Господи! Неужели нашел!?
Владимир неожиданно для себя испуганно огляделся и, схватив конверты, спрыгнул с табурета…
- Да, нашел…
Проговорил он, глянув мельком на печати темно-шоколадного сургуча  и метнувшись из кухни к входной двери, старательно закрыл дверь на все замки, включая хлипкую, прикрученную разве что для виду цепочку.
…Спрятав находку под резиновый половичок, возле входной двери Веревкин как мог скоро скидал все потревоженное барахло вновь на антресоли,  и наскоро протерев полы, отправился в магазин: что-то подсказывало молодому человеку, что в будущем ему будет не до походов в супермаркет…
 
…Чем глубже окунался Веревкин в дневниковые записки своего предка, тем  горше и безнадежнее ощущал он себя здесь, в этой однокомнатной московской квартире в свои неполные тридцать пять лет…
- Отчего?
В немом крике задыхался молодой человек, в бессильной ярости кружа по кухне.
 – Отчего мы сейчас такие слабые? По большому счету ни на что непригодные…
Аморфные и безвольные словно медузы, выброшенные на горячий песок.
Желе, а не мужики.                                                                                                                                 
Тот же Иван Титович, то бишь дед мой (царство ему небесное),  будучи на добрый десяток лет меня моложе, дослужившись уже до штабс-ротмистровских   пагон, подчиняясь единожды принятой присяге и собственному понятию о чести офицера и дворянина,  невзирая на лихорадку и части  красной армии,  несущиеся  по пятам уставших, вымотанных боями колчаковцев, смог, решился  уйти в одиночку,  в неведомую ему тайгу.
 В тайгу, что бы выполнить даже не приказ,  а устную просьбу, быть может, даже вздорную и не слишком жизненно необходимую, но просьбу великого человека, настоящего сына России – адмирала Александра Васильевича Колчака.
Веревкин резко остановился  перед столом заваленными бумагами.  Чувствуя необычайную потребность выпить, он повернулся к холодильнику, благо, что в маленькой кухоньке все было под рукой и, выудив на свет Божий едва начатую бутылку водки, присел к столу.
…Сука чекист, как  и предполагал Веревкин,  обманул.
Прадед никогда не был застрельщиком. Более того он никогда не служил ни в НКВД, ни в КГБ, ни в одной из подобных контор, по крайней мере в дневниках об этом не было даже и намека. Да и дневниками эти тетради, скорее всего как таковыми не являлись. Ни дат, ни чисел на его страницах дед не оставил, а записки эти похожи были больше на  наброски к будущей большой прозе.  
Владимир,  не торопясь наполнил стакан водкой  и,  точно так же обстоятельно и без спешки ополовинив его, вновь вернулся к бумагам.
 Кроме дневников в конверте лежали необычайной красоты наградной крест, да странная карта, выполненная на плотной, ломкой бумаге. Несмотря на то, что карта была нарисована явно знатоком картографии (каждая речушка, озерцо или населенный пункт были вырисованы старательно и четко, черной, побуревшей от времени тушью), ни одного названия на ней Веревкин не обнаружил.
Лишь кое-где, виднелись следы старательно затертых,  незначительных карандашных пометок, да на обратной стороне  карты,  мелким каллиграфическим почерком были начертаны странные,  на первый взгляд совершенно бессмысленные строчки.
 
« …Начало всѣхъ началъ:
дѣтище дѣйствитѣльнаго статскаго совѣтнiка Волкова – бѣгущыя кунiца скрѣбѣтъ вѣрблюжiй горбъ.
 56°03′45″ с. ш. 85°37′31″ в. д. помнiть какъ пѣрвую любовь, хотя данные эти, лишь прѣлюдiя, а сюита начнѣтся лишь, если знаешь какъ Отче нашъ, что:
…Отъ вѣрха крышки – 1 сажѣнь и 3 вѣршка.
Отъ правой руки до крыши -1 аршинъ, гдѣ вѣршокъ равѣнъ вѣрстѣ (направлѣнiя полностью совпадаетъ по компасу).
Отъ лѣвой руки и до ближайшей звоннiцъ – 2 сажѣнi и 2 аршина ровно, гдѣ сажѣнь – 3 вѣрстъ, а аршинъ – 5 моихъ шаговъ. (Направлѣнiя на 14 градусовъ южнѣя по компасу).
Мѣсто пѣрѣсѣченiя составляетъ не болѣя 5 квадратныхъ сажѣнѣй.
Крылья въ поискахъ не участвуютъ. Да сохранiтъ ангелъ во славу и пробуждѣнiя Вѣликой Россiи надѣжду нашу и пусть 8 пудовъ чугуна, покроетъ 9 бѣрковцѣвъ, 7 пудовъ и два фунта NUB.
Если верста преломить, можно в счастье угодить...»
 
Чуть ниже, торопливым  и неверным пером, а вернее химическим карандашом,  маленькая приписка, сделанная явно  значительно позже.
 
«Андрюша, сынок. Льщу себя надеждой,  что когда ты вырастешь и станешь умным и сильным мужчиной, ты несомненно расшифруешь эту карту и применишь эти очень большие деньги на дело доброе и благородное…У меня не получилось…Твой папа, Иван Титович Веревкин. Москва. 30 июня.1941 года.
P.S. Особая, уже чисто личная просьба: подумай над последней строчкой… 
 
…Орден  поражал своей необычностью и красотой. На золотой крест, обрамленный по краям небольшими сверкающими камнями (Господи, неужели брильянты!?) наложен малахитовый крест меньшего размера.  Выпуклая надпись понизу креста гласила: « За освобождение Сибири». На обороте креста, на реверсе, рядом с закруткой,  был выгравирован номер один.…
Судя по идеальному состоянию ордена, крест никогда так и не одевали…Выпив еще с полстакана потеплевшей уже водки, Владимир поднялся,  и слегка пошатываясь,   вышел на балкон.
Горький табачный дым после выпитого  показался Веревкину необычайно мерзким и он, швырнул окурок в душную ночную             
мглу.
Случайно бросив взгляд на заваленный всяческим, по мнению Владимира,  абсолютно никчемным барахлом,  соседский  балкон, вплотную примыкающий и к его балкону, у Веревкина родилась вздорная на первый взгляд идея.
Однако поразмыслив, он понял, что это, пожалуй, единственный способ сохранить дневники деда от любопытных гебешников.
 Оцарапав руку, писатель  засунул дневники как можно дальше под грязный и ломанный от старости линолеум, брошенный на пол соседского балкона.
 Соседей, ярых садоводов,   до осени ожидать не приходилось  и Володя подстраховавшись, прикрыл это место под линолеумом большим ящиком с проросшей, сморщенной картошкой.
Вернувшись на кухню, он допил водку и, утопив орден в полулитровой банке с малиновым вареньем,  с трудом направился к дивану.
- Хрен тебе, а не дневники!
Со странным злорадством подумал Веревкин, тот час же проваливаясь в глубокий сон.
 - Хрен тебе…
.                                                                         ***
…В избе умопомрачительно пахло отварным картофелем и свежим хлебом. Иван сглотнул слюну,  и с размаху откинув довольно тяжелое одеяло, привстал с постели.
 - Никак очнулся, болезный?
Не поднимая головы, проговорил кряжистый старик, сидевший на скамеечке возле тщательно выбеленной печки  и огромным ножом распускавший  небольшой березовый чурбачок на аккуратную тонкую лучину.
Несмотря на жарко протопленную печь,  на его ногах красовались почти новые валенки, плотно вбитые в сверкающие калоши, а на плечах болталась лохматая перешитая надо полагать из отслужившего свой век тулупа - телогрейка.
Старик сердито пошевелил лохматыми седыми бровями  и острием ножа почесав вспотевшую под полинялой богатыркой голову, пробурчал, однако довольно приветливо.
 Ну, вставай коли силенок хватит. Сейчас Наташа коровенку подоит, вечерять будем. Картошка уже готова…
-Ты что дед, из красных, что ли будешь?
Удивленно выдохнул Иван и резко повернувшись, сунул руку под подушку в поисках револьвера.
- Да ты что милок, белены объелся? Красный…Ты на мой возраст посмотри сначала, а уж потом тавро шлепай.
…Красный, белый…Меня паря и в русско-японскую по возрасту уже не брали, а сейчас и подавно стар я стал для ваших бирюлек.…Да ты никак под подушкой пистоль свой шукаешь? Напрасно. Что ж я идиот что ли, что бы при тебе, да в твоей-то горячке оружие оставлять? Ты сынок лучше б у меня исподнее испросил, а то как-то и неловко, за стол да неглиже…
 Молодой человек, только сейчас заметив, что он и в самом деле сидит на кровати  раздетым. вдруг густо, словно мальчишка покраснел и, прикрывшись одеялом по подбородок уже гораздо дружелюбнее глянув на странного старика, спросил полушепотом.
 - Дед, а что это вам вздумалось меня раздевать? Да и когда успели? …Видит Бог: ничего не помню…
- Где ж тебе помнить, бедолага? Когда мы с Наташкой тебя почитай из-под самой Тырети на себе волоком тащили. Ты там, на перроне похоже от испанки загибался.…Хотя кто знает, может и не испанка это была, может еще какая инфлюэнца с тобой приключилась?
Одним словом горел ты весь. Всё в воздух из своего ревóльвера  палил, билет на поезд у контролера требовал.  А какие нынче билеты? Скажи спасибо, что патруля поблизости не оказалось…Они бы тебе точнехонько литер на тот свет выписали.…Вот тогда-то, тебя, хворого,  моя внучка-то и пожалела…
- Ну а кальсоны тут причем? Зачем их снимать – то было? Ктоваспросил!? ...Il arrive que la diligence dépasse la raison*.
Молодой человек  зло завертелся под одеялом.
- А ты что это здесь развоевался?