поправилась.
- Здравствуй Володя…
- Купаться пойдешь?-
с замиранием спросил я ее.
- Да понимаешь Вовка,-
. замялась с ответом девчонка
- Я сегодня без купальника, так что…-
- А-а-а-а,- протянул я.
- Ну, ясно. Значит опять завтра в пять.
- Ух, ты, какой злопамятный!
Рассмеялась Наташка
.- Да не было меня в поселке. Я с отцом в Симферополь ездила .
Явно на ходу сочинила она и покраснела.
-Хочешь, пойдем купаться на ‘’дикий пляж’’?
После минутного размышления предложила она и посмотрела на меня испытующе, сквозь упавшую на глаза светлую челку.
- Легко - согласился я тут же.
- А где это?
- Пойдем, кавалер, не бойся, тут недалеко…-
Успокоила она меня и, не оглядываясь, направилась с пляжа в сторону горы Дива.
Я прихватил пакет с черешней и безропотно, проклиная свою слабохарактерность, поплелся за ней…
2.
Проблуждав минут двадцать по одной ей известным тропкам среди огромных камней и булыжников, мы неожиданно оказались на небольшом, мелкой гальки пляжике, с трех сторон огражденным светло-серыми скалами и буйными зарослями кустов боярышника с длинными, в палец, изогнутыми шипами. Почти возле самого берега, словно волнорез, далеко вдаваясь в море, расположилась совершенно плоская скала с вылизанной штормами до матового глянца поверхностью.
- Нам туда.-
Отчего-то покраснев, полушепотом сообщила мне Наташка и, сбросив с ног легкие туфельки, скользнула на камень.
Она стояла на плоской его вершине, в почти прозрачном на ярком солнце, развевающем сарафане, и яркие солнечные блики от прозрачной волны непослушными зайчиками носились по всей ее тоненькой фигурке.
Я встал рядом с ней и взял ее за руку.
- Правда скала плывет?
Шепнула она, мне, глядя на море восторженными глазами.
- Правда…
Ответил я и с опаской подошел к самому краю скалы.
Далеко внизу, метрах в семи, небольшие округлые волны обтекали камень, создавая необычайно сильную иллюзию движения его вперед.
Не оборачиваясь ко мне, высоко поднимая колени, Наташа сняла свои трусики, помедлив мгновенье, так же быстро сбросила с себя и сарафан. Подойдя к самому обрыву, она не оборачиваясь, через плечо, все также заворожено всматриваясь в бутылочную зелень воды, бросила мне…
- Раздевайся Вовка. Совсем.-
А сама, пружинисто оттолкнувшись от камня, прыгнула в воду головой вниз, сверкнув напоследок светлыми ступнями ног и маленькими розовыми пятками.
Тело ее в окружении хрустальных пузырьков воздуха темной тенью мелькнуло в воде, и уже через минуту она плыла в сторону буя, необычайно красиво и грациозно.
Пораженный я опустился на теплую, шершавую поверхность скалы и начал автоматически расстегивать пуговицы на рубахе. Пальцы мои дрожали и нервно заплетались, а перед глазами все еще стояла Наташкина фигурка в момент этого ее короткого полета по направлению к волнам. И чем дольше я так сидел, с силой зажмурив глаза, тем отчетливее осознавал, что успел я увидеть не только светлые ее ступни и розовые пятки, но и все остальное, запретное и ужасно желанное.
- Вовка, бери свою черешню и скорее плыви ко мне!-
Сквозь шорох волны бьющейся о камень услышал я со стороны буя Наташин голос и, собрав всю свою волю воедино, рывком стянул с себя плавки.
…Мы полулежали на горячем, гудящем как пустая бочка, некогда
выкрашенном в красный цвет горячем буе, лениво шевеля ногами в воде, ели черешню, сплевывая в сторону светло-коричневые косточки, которые также лениво, по спирали уходили в таинственную, берилловую глубину, темнеющую под нами и в упор смотрели друг на друга.
…На скалу мы поднялись, уже практически не стесняясь собственной наготы и расстелив на камне свои одежды, легли на спину, вольготно подставив озябшие тела теплому, пропахшему йодом и полынью ветру.
По выбеленному солнцем небу скользили какие-то совершенно несерьезные, полупрозрачные облака, ну а мне несколько возбужденному лежавшей рядом со мной девчонкой, и к тому же совершенно обнаженной казалось, что это плывут совсем даже и не облака, а скользит по напоенному ароматами разнотравья и ранних фруктов воздуху наша, пусть шершавая, пусть жесткая, но столь родная и уютная скала.
Подложив кулак под голову, я краем глаз любовался Наташей, впитывая в себя, в свою память и ее только-только начавшуюся формироваться девичью красоту, и ту непосредственность, с которой она преподносила мне возможность любоваться собой, несомненно, осознавая, что я тайком подсматриваю за ней...
…Проснулся я от холода. Южные ночи вообще бывают довольно прохладные, а плотный туман, упавший на берег принес к тому же еще и до странности неприятное ощущение сырости и промозглости.
Наташи рядом со мной естественно не оказалось. Негромко чертыхаясь, и проклиная свою впечатлительность, от переизбытка которой я и уснул, надо полагать, кое-как натянув на себя влажную и мятую одежду, и поминутно спотыкаясь о трудноразличимые в туманном мраке корни деревьев и крупные острые камни, торчащие в изобилии, я поспешил в санаторий, куда и добрался, наконец, уже в полночь, совершенно изможденным и грязным.
Всю ночь, мне снилась Наташка, то целомудреннее недосягаемая, а то напротив близкая и доступная, в чем-то даже вульгарная.
Утром я проснулся с полной уверенностью, что люблю ее и, проигнорировав завтрак, помчался на берег в надежде как можно скорее увидеться с ней и естественно сообщить, или хотя бы намекнуть о чувстве переполнявшем всего меня.
Нигде, ни на обычном пляже, ни на диком, я ее так и не нашел. Как впрочем, и не находил все последующие дни. Пожалуй, не меньше недели, что я потратил на поиски этой ветреницы, успеха не принесли, хотя казалось во всем поселке не осталось и закуточка, куда бы я не сунул свой нос.
- Здравствуй, Грек! Здравствуй касатик!
Шамкали, увидев меня, сморщенные старухи, и степенно протягивали сложенные лодочками ладони. Я пожимал их сухие и горячие руки, и в который раз доказывал, что вообще-то я не совсем грек, а если говорить на чистоту вообще не грек, но те, ухмыляясь беззубыми ртами, ерошили мои кудри и, посмеиваясь, уходили в тень домов и виноградников, откуда они, собственно говоря, и повылазили, что бы поболтать со мной о том, о сем…
3.
Июль принес с собой необычайной силы штормы и частые дожди. Отдыхающих словно сдуло с пляжа, загнав их в душные кафе и пельменные, с полчищами мух и липкими столами, и лишь местный дурачок, в любую погоду подолгу плескался на мелководье, громко и радостно смеясь, пуская пузыри желудочного газа.
- Здравствуй Гоша! Ты Наташку не видел…, светленькая такая?
Кричал я ему с берега, нимало не смущаясь в юношеском своем жестокосердии и равнодушии того, что Гоше было уже под пятьдесят, и как говорят местные жители, в свое время его имя гремело в среде любителей альпинизма.
Здравствуйте Владимир –
степенно и нараспев отвечал он, и его долговязая фигура, раскачиваясь словно маятник, направляется ко мне. Просто удивительно, откуда у этого идиота, может быть такая прекрасная память: по крайней мере, он как мне кажется, знает по имени каждого пацаненка отдыхающего в Симеизе.
Подойдя ко мне, и неловко наклонившись, он, дыша мне в лицо, влажно и вонюче, доверительно сообщил :
« Там за Кошкой – горой, мы встречались с тобой, никому, никогда не рассказывай”….
Я тут же пожалел, что обратился к нему, так как Гоша из всей этой песни знал только одну строчку, но уж если ему попадется терпеливый слушатель, способный выдержать многократное повторение одной и той же фразы, то он просто был обречен на крепкую и бескорыстную Гошину дружбу, выражающуюся по обыкновению в радостном мычании и нескромных поглаживаниях у все на виду. Судя по всему, я был в числе его друзей.
Я вырвался у него из рук, и чуть не поскользнувшись на выброшенной штормом медузе, отбежал подальше. Тот заплакал, беззвучно и горестно и, положив на ближайший камень огромный, слегка мятый персик и поманив меня за собой коричневым от никотина пальцем, заковылял вдоль берега, длинный и нескладный, тихо и монотонно распевая все ту же, строчку.
Я шел вслед за ним, чавкая переспелым персиком, и думал, глядя на Гошу, уже успевшего натянуть на себя, по обыкновению свою грязную, в дырах любимую его майку.
-Как, и отчего так может происходить в жизни, что такие большие и сильные люди как Гоша, ни с того, ни с сего сходят с ума и становятся жалкими объектами для насмешек и не натуральной жалости.
Подойдя к высокому обрыву, возвышающемуся у нас над головой, Гоша махнул рукой по направлению еле заметной тропки, петляющей куда-то вверх, простонал еле слышно про свою бесконечную гору Кошку и резко повернувшись, побрел обратно, жалкий и до слез одинокий.
- Пойдем со мной, Гоша.-
Предложил я, но тот, качнув головой, отрешенно и гордо прошел мимо меня и вскоре скрылся за прибрежными кустами.
…Тропинка совершенно неожиданно закончилась входом в пещеру.
Из темного, довольно узкого его жерла слышались чей-то разговор, смех и гитарный перебор. Помедлив мгновенье, и обтерев сладкие и липкие от персикового сока ладони, я, пригнувшись, шагнул во внутрь пещеры.
В довольно просторном зале, лишь слегка освещаемом несколькими свечами, вдоль стен, на деревянных ящиках и каких-то полу рваных раскладушках сидело несколько девиц и ребят, в основном моих сверстников.
На плоском камне, внутри линялого спасательного круга темнели почти черной зеленью большие бутылки с портвейном. В воздухе плавал табачный дым и запах дешевого вина. Напротив меня, у дальней стены, на плетеной из ивы перевернутой верх дном корзине, сидела Наташа, раскрасневшаяся и пьяная, а рядом с ней стоял чернявый, смуглый парень с темным пушком над пухлой губой и даже на взгляд очень жесткими, кучерявыми волосами. Он ловко перебирал гитарные струны тонкими пальцами и пел, неожиданно красиво и задушевно.
«Дым сигарет с ментолом,
Пьяный угар качает,
Ты смотришь в глаза другому,
Который тебя ласкает…
А я, нашел другую,
Хоть не люблю, но целую»…
Я стоял и, не моргая, смотрел на Наташу, на ее пунцово горящие щеки и шею, на худенькие и беззащитные коленки матово светящиеся при колеблющимся свете свеч.
Парень с гитарой, несомненно, заметил меня, хотя упорно старался не смотреть в мою сторону. Пальцы его летали над струнами, сложные переборы сменялись полным баррэ, а песня, довольно примитивная и несколько даже пошловатая в его исполнении казалось верхом совершенства.
«… Прости за то, что ушел к другой,
Прости за то, что и ты, с другим»…
Я смотрел на Наташку и понимал, что шансов у меня против этого цыганистого парня никаких. Если наша с ней встреча происходила хотя бы в моем родном городе, можно было попытаться поразить ее воображение моей игрой на фортепиано, хотя гитара, это конечно гитара.…Тем более здесь, в этой пещере, в Крыму…
- Так это, наверное, и есть тот самый грек, по которому наша Наташенька с ума сходит?- Парень, приставив гитару к стене пошатываясь, подошел ко мне.
- Последнее время ее даже слушать стало противно: «грек такой, грек сякой!»
Передразнил он Наташу и презрительно сплюнул мне под ноги.
- Я то может быть и грек, -
Меня постепенно переполняла необъяснимо странная смесь страха и отчаянной злости,
- Да вот ты, похоже, что точно цыган!
Зло
