Цветущий и сонно-расслабленный после очередного кинофестиваля Канн перестал существовать менее чем за две минуты: то, что не поглотило цунами, провалилось на глубину добрых трёх километров… И затопленная воронка размером с весь город, долго бурлила мутно-чёрной, покрытой обломками и грязью, водой…
– Ну что, всё в порядке? – Так точно, сэр! Запустил минута в минуту. На всё ушло не более пяти минут. – Отлично. Что – аккумуляторы? – И они в порядке. Уже снова зарядились до полной… Только… Сэр… – Ну что ещё, совестливый ты мой? – профессор только что не сплюнул. И лицо сделал такое, словно ему попалась на зуб тухлая селёдка. Или дохлая кошка. Впрочем, за последнее Роджер бы не поручился – никогда не пробовал… А вот профессор, похоже, попробовал всё. И знал – всё. В его памяти сохранялись, чётко разложенные по полочкам, знания из сотен смежных областей и профессий. И в любой момент он мог достать их оттуда, сдуть пыль, и применить. К делу.
– Я по поводу Канна. Мы ведь успели продать вашу… Э-э… Ваш домик там? – Ну… да. Я успел. И – что? – А вы не думаете, что это… Может вызвать подозрения? Ну, если кто-то решит… – Решит – что? Связать нас – с этими естественными природными катаклизмами? А с чего бы кому-то так решить?! Разве эти олухи не осмеяли меня двадцать лет назад? Разве с тех пор мы (ну, вернее – я!) где-то светились со своими «идиотскими теорийками»? – вот теперь оказалось видно, что профессор-таки здорово рассержен (если не сказать сильнее!) тем, что оппоненты, и озлобленные его нецензурной руганью и презрением к официальным Званиям и Заслугам коллеги, в своё время подняли его теорию на смех! Он даже снял очки, и протёр запотевшие стёкла и глаза. Затем с видимым усилием вернув себе деловой тон и вид, буркнул: – Ну, хватит ностальгических «приятных» воспоминаний. Начинается серьёзная работа. Следующий объект – Берн.
Не волнуйся – я проверил. Все наши Точки на этом континенте находятся в зоне одного тектонического региона. Так что никто особо не удивится, что пласты наконец проснулись: напряжения накапливались достаточно долго. Да и Везувий рядом. Если что, умники-тектоники из геофизических Университетов свалят всё на него… За работу!
Петра Ковальска подняла выцветшие глаза к пасмурному небу. Похоже, дождя всё же не будет, но давление явно скачет – опять прихватывает сердечко, и дышится тяжело. Да и всё равно пора уходить: скоро любимое шоу со старыми артистами. Оглянувшись, она встала. – Арто! Домой! – крохотный пекинес поднял от земли бусины подслеповатых тусклых глаз. Вяло помахал хвостом. Вразвалочку двинулся домой, подметая шерстью на отвисшем пузике дорогу. А ведь казалось только недавно – не могла сдержать на поводке! Любимец гавкал и кидался на всех подряд. А пуще всех – на Густава. Наверное, ревновал… Ну правильно: мужчины приходят и уходят, а собака – твой друг навсегда! Ах, Густав, Густав… Ты теперь на старинном кладбище, в родовом склепе. А вот они с Артемоном пока скрипят. Правда, Арто уже не может подниматься вверх по ступенькам в подъезде – приходится заносить почти ничего не весящее тельце, оставляющее каждый раз на тонких пальцах в коричневых старческих пятнах клоки вылезающей, и такой же, как теперь и ее, и его, глаза, полиняло-выцветшей шерстки…
Медленно, словно прогуливаясь, они двигались к дому. Берлиненштрассе, к счастью, идёт почти ровно – здесь нигде нет очень уж сильных уклонов и крутых лестниц. Эрнест словно знал, что ей предстоит доживать именно здесь – продал обе другие квартиры, положил деньги на ее счёт. Теперь ей вполне хватает на хлеб с маслом. Да ещё и на колбасу для Арто. Ах, Эрнест… Ах, Густав. Ах, Пьер… Ушли они от неё. А её вот время всё не призывает к последнему отдохновению… Уходу. Нельзя сказать, что она так уж сильно расстроена этим. Но вот глаза почти не видят, ноги – не ходят, ревматизм крутит суставы пальцев рук, стоит на небе показаться не то что облачку – дымке, словно от гаванской сигары. Сигары у неё курил Хулио. Она дразнила его Иглесиасом – уж больно гнусаво он пел под гитару… Хотя бог с ним – пускай бы пел. Так уж и его… Лет с… Восемь? Так, она, значит, получила телеграмму о рождении правнучки в… году, а Хулио не стало в предыдущий год. Чёрт! Получается – двенадцать лет. Боже, как они летят – годы-то, годы!.. В подъезд она вошла за Атро – он даже не задержался, как обычно, понюхать, кто тут ещё оставил пахучих «меток» на его территории. Да, она как-то смотрела документальный фильм про волков: у них точно то же самое: каждый самец метит территорию. А ей-то всё было невдомёк – почему это её красавец не сходит сразу полностью на очень удобной лужайке, а всё норовит частями – и под фонарными столбами, и у парапетов мостов… На решётчатую дверцу старомодного скрипучего лифта она даже не глянула – нужно не сдаваться, а разрабатывать! Ноги и лёгкие… Хотя какая уже, к чертям собачим, разработка – чуть не силой она заставляет себя выходить в супермаркет и сквер. До второго этажа добрались за три минуты: минута – пролёт, вторая – отдых. Потом – ещё пролёт. Отпирая два мощных замка, она подумала, что железная дверь в её квартире – явное излишество. Давно уж считается хламом всё то, что они с очередным мужем, или она сама, так тщательно выбирали, покупали, радовались, как два идиота, приглашая друзей и знакомых на «обмыв» очередного комода или шифоньера. Или телевизора. Ну и куда теперь всё это? На свалку? В антиквариат? Оценщик сказал, что «коммерческую ценность» представляет только старинный шкаф – который ей достался от прабабушки. Вот уж ни от неё самой, ни от Эрнеста сей монументальный, и занимавший, казалось, полкомнаты, предмет мебели никогда ничего хорошего не слыхал… Самый мягкий эпитет – старая рухлядь. (а как приложишься локтем – так и вообще!..) А сейчас это определение лучше всего подходит к ней самой. Протерев песику лапки со стёртыми когтями влажной тряпкой, она зашла в ванну – помыть руки. Потом двинулась в гостиную. Пора включать чёртов ящик. Новомодный плоский агрегат, названия которого она так и не запомнила, с экраном в полстены, мирно стоял прямо на заслуженном ветеране – полупроводниковом «Филлипсе», которым они так гордились. И из-за которого им какое-то время так завидовали все – и соседи (как сделаешь звук музыки погромче, сразу прибегает сверху фру Гретхен – у неё, понимаешь, «малыш не может уснуть!» А то, что «малышу» двенадцать лет, дела не меняет…), и родственнички. Никак она не смогла решиться, и сдать ветерана в утиль.
Да и ладно – подставки зато не нужно. Изображение возникло вдруг. Она всё не может привыкнуть. Что это там сейчас? Гос-с-поди! А, это просто фильм ужасов. Эта, как её… Годзилла. Вот. Ох, какая волна! Бедные рыбаки… А гул! Ну-ка, сделает она звук потише… Странно. Что-то звук не убавляется. Батарейка, что ли, опять в пульте сдохла?.. Да и гул-то идёт как будто не от телевизора, а…
С улицы? Хм-хм… А если посмотреть в окно? Ох!.. Волна, между прочим, катит прямо по улице, откуда они только что… Странно. И дом содрогается – точно под ним проходит ветка метро – она была в каком-то городе, где метро неглубоко. Вот там реально земля тряслась, как… Как сейчас! А вода-то… Поднимается. – Арто! Арто, скорее к мамочке! Сюда, пёсик, скорее, мой маленький!.. – схватив подмышку извивающееся и ничего не понимающее тельце, она кинулась снова в прихожую. Взять, что ли, из шкафа документы?! Э-э, ну их к чертям! Лучше поторопиться!.. Осознавая, что это, похоже, уже ни к чему, она все равно заперла дверь снова на два замка, и поспешила вверх – к спасительному люку на чердаке! Гул, крик, грохот нарастали, и когда она выбралась на крышу, вокруг царили настоящие Содом с Гоморрой! Только там был огонь с неба, а тут – вода с моря… Мутные бурные потоки достигали уже второго этажа, и вода всё прибывала… Да что же это такое?!.. Куда смотрит Муниципалитет? В их чистеньком и аккуратном законопослушном городе такого безобразия отродясь не было! Молча, замерев словно в оцепенении, и не в силах осмыслить происходящее, наблюдала она, как волной наконец размыло фундамент, и обрушился и исчез из глаз соседний доходный дом: ну правильно, он был построен на век раньше их дома – тогда ещё не было цемента, а только известь… Поджав губы, она смотрела, как мимо проплывают деревья, какие-то палки, киоски газетчиков, пакеты, пустые бутылки, автомобили, люди, и всё, что могло и не могло плыть, но сейчас кружилось, словно в дьявольской сарабанде, уносимое неумолимыми водоворотами, и исчезало где-то там, за поворотом.
Внезапно дом содрогнулся до основания, и всё вокруг неё начало проваливаться вниз, вниз – туда, где круговерть осколков и обломков вдруг почернела, и скрылась в вихре пены и черноты!.. Очень быстро они с Арто и домом оказалась на глубине побольше мили, и всё продолжали падать… В животе мучительно тянуло – это вам не старенький лифт с движком из прошлого века!.. Это, это… Ну да – как на американских горках! Смертельных горках. Так она и подумала, когда лавина грязевого потока накрыла их с пёсиком с головой. А больше подумать она ничего не успела – разве что о том, что теперь и похоронить-то её рядом с Эрнестом не смогут… Кладбище, похоже, тоже смыло!
– …нет, сэр! Господин доктор, это уже становится слишком опасным! А ну – как нас отследят со спутника?
– Балда ты безмозглая! Хоть и высокообразованная… Ну объясни ты мне – с чего бы это нас стали отслеживать со спутников?! Мы что – радикально-игиловские[sup]1[/sup] террористы? Или нелегальные мексиканские эмигранты? Наркодилеры? Нет? Ну вот то-то!
[justify]Мы вполне банальные учёные, проводящие плановые замеры напряжённости магнитного поля планеты! Куда запланировано, туда и едем: договора с инвесторами наших исследований оформлены, все как полагается. Работы… Почти завершены. – Ну… Не знаю я, сэр… Непорядочно как-то всё это… Гибнут ведь и дети, и старики… И женщины. Или… Мы ведь
