– Так что скажите, Оскар? – с нескрываемым довольством задаёт этот вопрос президент, будучи уверенным в том, что Оскар у него на крючке.
– Вы, господин президент, делаете одну принципиальную ошибку в этом утверждении. Заявляя, что я по причине вот такой своей упорядоченности умственной деятельности, должен быть в курсе всего. Тогда как это не так. Я если в чём и в курсе, так это в неуверенности во всём.
– И это делает вашу позицию настолько шаткой и безвольной, что ею не воспользоваться нашему стратегическому противнику было бы преступно. – Перебивает Оскара Шарлотта, этим своим, до чего же невероятным выводом, ставя крест на любых попытках Оскара заслужить к себе доверие и невиновность во всём сейчас происходящем.
И уже казалось, что Оскару вот теперь никуда не отвертеться от своего обвинения в предательстве интересов страны, хоть и по весьма веской причине, у него, во всём сомневающемся, нет никаких интересов, раз он ни в чём не может быть уверен, как он опять находит такое, что всё переворачивает с ног на голову. И кто был обвинителем, теперь сам под подозрением.
– Значит, хотите знать, что я вижу из того, что никто так и не увидел. – С такой дерзкой уверенностью, не просто заявляет, а утверждает Оскар, что с ним не согласиться испуганно никто не хочет. И тогда Оскар всё это скажет в лицо президенту, на кого он в упор смотрит, явно игнорируя Шарлотту со всеми её глупыми подстрекательскими вопросами и выводами на основе её недалёкого будущего и близкого к сеновалу прошлого.
– Тогда получайте. – Говорит Оскар, и так принципиально существенно смотрит на руки президента, что тот теперь чувствует в себе неловкость и не знает куда их деть. Тем более уже поздно, и Оскар раскрывает всем причину вот такой неловкости поведения президента. – Посмотрите внимательно на руки президента. – Делает вот такое указание Оскар, и все уже смотрят на его руки, ища в них, что там не так. И даже сам президент присоединился к этой общей тенденции и давай изучать свои пальцы рук, ища в них то, что он раньше не замечал.
И вот чёрт, он уже не первый заметил на них то, что ранее на них точно не было, или он не заметил, находясь всё это время в переполнявшим его возмущении и растерянности своих чувств. А именно загрязнение от чернил ручки. А что вся эта мелочь и неаккуратность значит, то это сейчас всем Оскар разъяснит. И, конечно, не так, как разумение президента предполагает, а только как избирательная и вредоносность Оскара располагает.
– А теперь господа сравните цвет чернил на руке президента с цветом чернил на листе Алисы, с этим её четвергом. – Заявляет такое Оскар, и прямо в момент в себе осаживает президента, ещё не видящего, но уже догадавшегося, какое доказательство и для чего оно нужно, приводит Оскар, указывая на эту улику на его руках, предельно связанную с тем, что случилось с Алисой. И что самое постыдное и трудно им объяснимое, так это то, что он не пошёл всем навстречу, выставив вперёд свои руки, заподозренные в неверной интерпретации событий – нате, смотрите на эти честные руки, и затем сами себя вините в том, что вы людей честных судите по себе – а президент поддался своим рефлексам и, спрятав руки за своей спиной, тем самым подтвердил самые вероломные на его счёт ожидания оппозиции. Которая спит и видит, на чём бы таком подловить президента, – что б он вляпался в какую-нибудь грязную историю, а мы его на ней подловим, – и на этой основе снести его со своего насиженного места.
И не успевает президент исправить весь этот свой конфуз, как Шарлотта тут как тут, и с такой язвительной предприимчивостью и лицемерной вежливостью делает к нему вот такое обращение. – Господин президент, давайте не будем ребячиться. А проявим мужество и покажем всем свои руки.
И пойди ей и всем докажи, что он и не собирался ни от кого ничего тут скрывать, а в частности свои руки. А он всего лишь не хотел выставлять напоказ свою неаккуратность и чуть-чуть склонность к неряшливости. Но раз всем так нравится и все тут тянутся к не самым чистым чувствам и вещам, то президент не в праве ограничивать их свободы вероисповедания в не самые чистые помыслы человека, и вот вам, смотрите на мои руки.
И все смотрят на руки президента, и, конечно, видят на них совершенно не то, что есть на самом деле, додумывая себе того, чего не может быть по определению – президент опять вляпался в грязную историю, которую сам и инициировал, и хочет теперь всю ответственность за свои ошибки переложить на кого-то другого. И если бы всё это раньше для него прокатило без особых последствий, то сегодня, здесь и сейчас, когда нет таких широких возможностей для привлечения в козлы отпущения посторонних людей, президенту придётся отвечать самому за свои действия, и для начала попытаться всем тут объяснить, что всё это значит и на что указывают эти веские улики его виновности на его пальцах.
Ну а президент видимо настолько забронзовел в своей безнаказанности и житье-бытие в неприкосновенности, что он не понимает, насколько времена и правила игры в демократию изменились, и продолжает гнуть свою авторитарную линию, где он вне судебных подозрений и общественного порицания.
– Не пойму, на что вы все тут намекаете. – Дурака тут включает президент, с беспечной наивностью смотря на пальцы своих рук. Где он как будто только сейчас замечает чернильные разводы и, следуя тому, что подсказывает ему его природная инертность и чистоплотность, тьфу, прямо на глазах начинает стирать улики на пальцах руки. И даже Шарлотта Монро, кто ближе всех стояла к президенту и к тому, что себе он решил позволить, оцепенев от такой беспрецедентной наглости президента – публично смывающего улики – не сумела сообразить остановить президента. И президент благополучно для себя избавился от прямых доказательств своей виновности доведения Алисы до бесноватого состояния.
А ведь если копнуть поглубже в своей душе и сердце, то ведь можно столько фактов из личной жизни при общении с президентом вспомнить, когда он доводил вас до бешенства и остервенения этим своим пессимизмом насчёт вас. – Вы, Шарлотта, мол, совсем не тот человек, которого я хотел бы видеть рядом с собой. Этого объяснения вам будет достаточно для того, что я вас не беру дальше с собой, в следующую президентскую гонку. – С некоторым видоизменением имён, спроецировала на себя прошлую реальность Шарлотта, всё поняв насчёт президента и его методов отстранения в сторону своих бывших соратников, кто ему надоел, и он решил от них избавиться, как сейчас с Алисой, слишком ставшей назойливой для президента и перетягивающей информационное одеяло на себя.
– На то, что вы знаете, что значит четверг. – Вот такое, очень неожиданное обвинение выдвигает Шарлотта президенту. И судя по онемевшему в лице президенту, то для него всё это было и в самом деле неожиданно, и он даже думать не мог, что такой вопрос может возникнуть в его сторону.
– Вы всегда меня поражали своей способностью неординарно и нелогично мыслить. – Как-то натянуто усмехаясь, заявил президент. – И честно скажу, я не всегда могу уловить ход вот такой вашей мысли. Может поясните, с чего вы это всё решили.
– Всё логично. – Отвечает Шарлотта. – Кто писал этот четверг на листе Алисы, тот знает, что он значит.
И, пожалуй, с этим доводом Шарлотты трудно не согласиться, если только ты в этом обвиняешься, и ты четверг. А вот последняя мысль о таком функциональном значении этого дня недели, четверга, ещё никому не приходила в голову. А вот сейчас эта мысль обнаружилась президентом, и показалась ему более чем перспективной. И как бы о нём не думали, что он хочет увести следствие в ложную сторону и главное от себя, он всё равно рассмотрит эту версию по объяснению случившегося с Алисой.
– Тогда нам нужно выяснить, что есть этот четверг. И с чем таким он связан с Алисой, так на него отреагировавшей. – А вот эти выводы о связи Алисой с этим днём недели, президент уже сам только что придумал.
На что Шарлотта, как лицо, аккумулирующее в себе часть общего мнения находящихся в этом кабинете людей, смотрит с тем скептицизмом, с которым судья смотрит на всё равно безуспешные попытки обвиняемого увильнуть от своего наказания. Кого, как бы он не выкручивался, в итоге всё равно ждёт возмездие за все его прегрешения. И, наверное, по этой причине, Шарлотта с долей снисходительности смотрит на то, как президент крутится тут, как уж на сковороде.
– И что, по-вашему, означает этот четверг? – задаётся вопросом Шарлотта, вот так специально акцентировав общее внимание на версии президента об этом четверге.
А президент открыто не понимает, почему он должен отвечать на этот вопрос и тем более знать на него ответ. При этом он чувствует интуитивно, некоторую слабость своей позиции в этом вопросе, и что-то ему подсказывает, что ему сейчас не стоит вести себя агрессивно, а нужно попытаться сгладить все углы.
– Я могу только предположить. – Говорит президент.
– Вот и предположите. – Отвечает Шарлотта.
– Алиса что-то знала о том, что сегодня, в четверг, должно здесь произойти. Но не придала этому значения, или забыла. А когда вся эта ситуация с нами здесь произошла, то ей на эту её вовлеченность во всё происходящее так открыто и указали. Что и вызвало у неё такую истерику. – Так всё умело президент разъяснил, как будто он сам за всем этим стоял. И только одно осталось не прояснено, зачем всё это нужно было проделывать с Алисой злоумышленникам. О чём спросить президента так и напрашивалось, и о чём он сообразил ответить без вопроса со стороны Шарлотты.
[justify]– Возможно, на Алису вышли давно (параллельно с Броуди и ещё с кем-то, ища самое слабое звено) и, имея на неё какое-то влияние, потребовали, а может сыграли в тёмную, заставив пронести в ситуационный кабинет некий предмет, необходимый злоумышленникам для проведения своих замыслов против нас. А вот дальше я не могу знать и сказать, что произошло. Пронесла ли Алиса сюда в кабинет то, что от неё потребовали или нет. Но так или иначе, её списали через этот четверг, являющимся кодовым словом для Алисы. – А вот эта на удивление фантастическая история президента, готового на всякую выдумку, чтобы себя обелить, отчего-то не вызвала язвительный смех у той же Шарлотты (о чём-то таком она уже слышала, и кажется всё здесь же). А она зачем-то и сперва непонятно поворачивается в сторону Румпеля, бл*ь, опять не забытого и выдернутого из своего не бытия, и требовательно его спрашивает. – У нас есть такие
