‒ Он там один? – я прервал тишину осипшим голосом.
Длинный ожил и снова запустил руку в пакет с полынью.
‒ Один, ‒ он потряс головой, и в его глазах прочиталось секундное облегчение, которое пропало, когда он перевёл взгляд на три больших пакета.
Мы вскрыли все. Итог оказался страшным. Мы провезли через границу четыре пакета белого порошка.
‒ Грамм десять каждый, ‒ грустно констатировал Длинный, подбрасывая пакетик на ладони. Сорок грамм…это же минимум десятка. Представляешь Саня, десять лет на казённых харчах.
‒ Да меня не харчи больше беспокоят, ‒ сморщился я. – Это же смерть! Представляешь, сколько эта наркота может людей погубить, может не сразу, а постепенно. Может кто-то попробует в первый раз и подсядет именно из этого пакетика, который попал сюда благодаря нам. А мы с тобой будем радоваться пятидесяти кускам как ни в чём не бывало.
Длинный продолжал угрюмо играть с пакетиками, поочерёдно вытаскивая их из кучки, щупая пальцами, подбрасывая на ладони. Дым от папиросы в уголке его рта змейками выползал из ноздрей, поднимался, полз по лицу, выедал слезящиеся глаза. Он долго молчал, о чём-то думая, либо не знал, что мне ответить, либо решал, что делать дальше. Наконец папироса, нещадно вдавленная в лакированную поверхность стола, испустила прощальный дымок.
‒ Ты был прав тогда, Саша! Зря я тебя не послушал. Невозможно оценить размер бумеранга, который запускаешь. Лишь только его цвет…его ты знаешь точно. Реальный масштаб виден только в полёте. – Он держал пузатый пакетик прямо перед глазами, словно пытался всмотреться и оценить каждую белую крупинку из миллиона.
‒ Это был не котёнок…я перепутал…‒ он мычит себе под нос, озирается, что-то ищет глазами на столе, не находит; быстро подкатывает коляску к тумбочке, откуда берёт массивную хрустальную вазу, которую мы иногда используем как пепельницу. Он ставит её на стол. Сейчас ваза чисто вымыта.
‒ Я перепутал…‒ он снова мечется по комнате в поисках чего-то. – Не подумал…
Хватает с дивана газету, скручивает, мнёт её в руках, отрывает куски бумаги, комками бросает её в вазу.
‒ Это был не котёнок… ‒ Он чиркает зажигалкой и по чёрным комкам ползёт синенький огонёк, который через секунду превращается в оранжевое пламя.
‒ Ты был прав, Саня! Это был не котёнок…мы дёргали за обрубок хвоста бешеную собаку. – Он хватает один пакетик, поднимает его на уровень глаз, держит двумя руками. Я вижу отражение жёлтых огоньков в каждом его зрачке.
‒ Но что сделано, то сделано Саня…- он продолжает смотреть на пакетик, словно обращается к нему. – Мы уже разозлили эту псину, осталось посмотреть на её оскал.
Руки Длинного расходятся в стороны, растягивая уголки пакета. Тот увеличивается в размерах, ползёт, растягивается, и наконец, рвётся на две части. Белый порошок высыпается в огонь.
ПУФФ! Яркая вспышка. В детстве мы бросали в костёр порошок магния, украденный на уроках химии. Горсть порошка, соприкасаясь с пламенем, превращалась в красный огненный шар. Мы рисковали быть пойманными на краже порошка, рисковали получить ожоги, но тогда, по нашему мнению это стоило того. ПУФФ, тёплый огненный шар, который живёт меньше секунды. ПУФФ – это всё ради чего стоило рисковать.
‒ Бля-я, ‒ это всё, что я могу произнести.
Длинный хватает второй пакет, он снова рвётся в его руках.
ПУФФ!
‒ Бля-я!
Третий…
ПУФФ!
Четвёртый…
Всё кончено. Огонь, ненадолго одурманенный и возбуждённый непривычным топливом, быстро угасает. Наверное, его начинает ломать, он просит ещё, иначе грозится затухнуть. Больше нет. На столе остаются только четыре больших пакета с соломой, а это уже пустышка, она не нужна этому огню.
Голубое облако ровным слоем повисло над нами. Щипало глаза, пахло гарью, а мы с Длинным смотрели на чёрный пепел на дне вазы, словно пытались определить последствия сделанного шага.
‒ Что дальше? – спросил я, заглядывая в слезящиеся от дыма глаза друга.
‒ Не знаю. – он виновато улыбнулся и пожал плечами. – Не знаю что дальше, мне важно то, что происходит сейчас. А сейчас я просто попытался сделать так, чтобы бумеранг не улетел слишком далеко.
‒ Ты всё правильно сделал. Мы бы просто не смогли с этим жить. Вопрос сейчас в том, долго ли мы проживём без этого? – я грустно улыбнулся.
Длинный понял, о чём я говорю и положил мне руку на плечо.
‒ Знаешь, Саня, мне за себя не страшно, но дело не в этом. Благодаря мне эта каша заварилась и я обещаю тебе, что сделаю всё для того, чтобы мы с тобой пожили ещё. – Тепло от его взгляда и улыбки, от его руки лежащей на моём плече мгновенно согрело меня и уничтожило внутренний озноб.
‒ Что бы там дальше не случилось, ты должен знать, что всё сделал правильно, – ответил я другу. ‒ Других вариантов для нас с тобой не было, потому что мы те счастливчики, которые не понаслышке знают про закон бумеранга. И потом: разве есть на этом свете вещи, которых нам с тобой стоит бояться!
‒ Я тебе больше скажу, дружище, нет такой силы, которая смогла бы нас убить. Если только мы сами этого не захотим. – Длинный обхватил мой затылок и вдавился своим высоким холодным лбом в мой.
11
Этой ночью мы снова не спали. Ели лапшу и тушёнку, курили травку из НЗ Длинного, который никак не переводился и конечно же болтали. Мы говорили обо всём на свете, о футболе, вкусной еде, о девчонках (здесь больше Длинный рассказывал о своих былых подвигах), о родителях, о жизни. Только одну тему мы обходили стороной. Мы ни словом не обмолвились о том, что случилось с нами накануне и о том, что нам делать дальше. Это было в будущем, а мы хотели жить настоящим.
Будущее превратилось в настоящее уже в шесть часов утра. Мы только собрались спать, и я уже раскинул матрас на диване, когда с тумбочки под телевизором заверещала сухая трель телефонного звонка. Это был Баха. Он возбуждённо кричал в трубку о том, что сбежал из больницы и только сейчас добрался до Тюмени.
‒ Ну что же, мы рады за тебя…‒ равнодушно ответил Длинный.
Моё сонное состояние тут же улетучилось. Теперь я внимательно смотрел на Длинного , который застыл с телефоном в руках, слушая то, что говорит ему киргиз. Я безуспешно пытался вслушаться в тихое бормотанье, раздающееся из маленькой коробочки, которую прислонил к уху мой друг. В этой серой коробочке находился дьявол, который что-то шептал ему, что-то предлагал, куда-то звал, назначал встречу.
‒ У нас плохие новости, Баха, – произнёс Длинный, и сейчас я чётко слышал гробовое молчание на той стороне.
‒ Мы потеряли товар, его нет…
Ещё одна пауза, а потом я отчётливо услышал крик киргиза в трубке.
‒ Как потеряли? Вы чё охуели?
‒ Там же стекло везде было, окна разбитые, да ещё бутылка с кониной прямо рядом с нами разлетелась. Мы по всему этому ползали сам понимаешь на чём. Заметили уже когда в автобусе назад ехали. Всё штаны внизу протёрты в решето. Наверное где то там в автобусе всё и осталось. Жалко даже, что в холостую съездили. Баха, скажи, а нам хотя бы за дорогу заплатят? Мы же не специально…
Я невольно улыбнулся. Длинный был в своём репертуаре.
Из трубки пульсирующими толчками вырывался мат, так что Длинный даже отстранил её от уха, держа на расстоянии в согнутой руке.
‒ Заплатить? Да с вас шкуру живьём сдерут за такие фокусы. Ты даже не шути со мной, слышь ты! Мы ведь не посмотрим, что ты инвалид и всё такое… Давай, Длинный, скажи что пошутил и тащи быстрее товар. Мне сейчас не до юмора. – Теперь я чётко слышал громкий голос киргиза, в котором почему то появился ярко выраженный акцент.
‒ Да какие тут шутки! Ты же сам к нам подходил возле автобуса. Чё не видел, что штаны внизу разорваны? Мы что по-твоему должны были вместо того чтобы себя спасать печься об этом товаре? Да было бы из-за чего! Какая-то конопля!
‒ Там не конопля была, и ты это знаешь! – прокричал голос из трубки.
‒ Что? Как не конопля? А что? – Длинный изобразил растерянность в голосе.
‒ Я тебе сказал, ты знаешь. Лучше не злите меня парни. Давайте так, через два часа в восемь утра я жду вас в чайхане. Приедете туда с товаром и будем в расчёте. Если нет – пеняйте на себя!
‒ Баха, а ты сейчас нам угрожал, или мне показалось! – голос Длинного не потерял ни капли уверенности и спокойствия.
‒ Вы просто не представляете, с кем вы собрались играть! Жду через два часа!
Голос киргиза оборвался, и его сменили протяжные гудки.
‒ Знаем, прекрасно знаем, ‒ Длинный продолжал отвечать уже молчаливой трубке. – Мы заигрываем с бешеной собакой.
12
Дальше жизнь пошла своей чередой. Мы договорились раз и навсегда выкинуть из памяти киргиза и всю казахскую историю. Оказывается очень просто избавиться от навязчивых мыслей. Для этого необходимо одно лишь условие: ты ничего не должен бояться в этой жизни. Если быть ещё точнее: ты просто не должен бояться смерти. Вот и всё.
Мы продолжали активно кататься по разным мероприятиям, как это было летом, с той лишь разницей, что я больше времени теперь проводил дома. Каждый вечер мы заезжали с Длинным ко мне домой (точнее в мой старый дом). Жизнь отца стремительно шла на убыль. Он почти не ел и уже с трудом принимал таблетки. Я ставил ему уколы, так как делал это лучше матери. В основном это всё чем я мог помочь, кроме моральной поддержки матери, которой с каждым днём требовалось всё больше. Неумолимо приближалось то время, когда я должен был вернуться домой. Нужно было только решить, когда это время настанет сегодня, или завтра. Каждый день я откладывал это решение, пока Длинный не принял его за меня.
‒ Саня, тебе, наверное нужно домой пока вернуться. – сказал он мне после очередного нашего визита к родителям. – Отца твоего вот-вот не станет, нужно последние дни вместе провести, да и мать нужно поддержать…
‒ Давай со мной…поживёшь у меня, мать только рада будет, она тебя любит.
‒ Я знаю, ‒ улыбнулся Длинный. – Только это тот крест, который вам нужно пронести вместе со своей матерью. Так будет правильней. Иногда горе нужно испить до дна. Оно бывает полезно, как терпкое вино.
Мой друг как всегда был прав. Я согласился вернуться домой завтра с утра. Но сегодня нужен был не забываемый вечер. Мы живём только сегодня!
Я изъявил жгучее желание напиться, и Длинный с удовольствием меня поддержал. Начали с «Пирожковой». Дяде Мише пришлось раскошелиться на четыре кружки пива и большой жирный кусок копчёной рыбы, названия которой он никак не мог вспомнить. Мы с другом тоже оказались
