(Сын алкоголика) поэма

с недовольно урчащим голосом отца и тоскливыми всхлипами матери,
заставляя ребёнка потихоньку плакать, спрятав голову подушку…

Успокоившись наконец, мальчик улепётывал, что есть мОчи в запредельное пространство
искусственной реальности, созданной неясной жизнью подсознания малого человека,
уставшего отбиваться от воинственного бытия, окружившего расплывчатость влекущих
сновидений…

Наметая сугробы, пришёл Новый год…

Мать собрала скромненький праздничный стол. Они сели втроём и опустив глаза в тарелки, зажевали обыкновенно подаваемую в праздник еду. Мать ела мало, больше
пустячно елозила вилкой. Отец, нависнув над столом белорубашечным фантомом,
с частой периодичностью наполнял водкой маловместительную обязывающую рюмашку,
стоявшую на коротенькой – пузырьком – ножке.  
Понюхав хлебную корку – зажмурившись – мотал головой. Дымил грошовой сигареткой,
краснея от гуляющего по венам жаркого дурмана. Дым пах сырым тлеющим сеном…

– Ты бы не курил часто?..          
– А, что?..

Отец, затянувшись, будто выплюнул сквозь сжатые куриной гузкой губы жирную струю
дыма, посмотрел на мать, недоумевая – о чём она. Стряхнул пепел в специально
поставленное рядом блюдце…

– Да, так… Дымно очень…
– А – а – а…

Старый будильник звякнул дребезжащим звонком – с Новым годом!..

Они, не вставая, выпили кисло – сладкого слабенького винишка, взрывающего во рту
пузырики, кулачками бьющего в нос газа. Следуя неискоренимой привычке, посидели
ещё часок и отправились на боковую…

Мальчик, пытаясь согреться лёжа на студеном полу, слушал прыгающие за окном,
покрытым ледяной резьбой, радостные крики новогодних полуночников, устроивших
уличные гуляния…

Перемешавшись с храпом отца и простуженным хлюпаньем матери, крики, как – то,
вдруг стали похожими на летнее кукование кукушки, спрятавшейся в робкой зелени леса.
В его глуши мальчик увидел себя – бегущим напролом сквозь сплетённые ветви не
пропускающие бегуна…

Ширма деревьев раздвинулась. Впереди развалилось комковатое поле. Вдалеке виднелись
потёртые, как старые джинсы, стены поселковых пятиэтажек.
В центре поля кучковались приятели мальчика. Отдышавшись после долгого бега, он
подошёл к ним, приветственно помахивая рукой. Из кучи вышел крепкий, нагловатый,
рослый пацан, лет тринадцати отроду. Он подошёл бочком, словно чего боялся, расползаясь в щербато – лукавой улыбочке…

– Слышь, братан, опоздал ты. Мы без тебя начали…    
– Что начали?.. Я не понял?..

Мальчик с оторопелым испугом таращился на «длинного». А, тот, покатав шершавыми
губами окурок фильтрованной сигареты, протянул руку…

– На, закончишь…
– Что зак…

«Длинный» разжал кулак, на ладони опасно вырос кухонный нож. Толпа расступилась.
На комьях земли лежав в кровь избитый отец, лепеча несуразицу разорванным ртом,
по ребячьи пускал красные пузырьки слюны. «Длинный» ткнул пальцем, испачканным кровью, в отца…

– Добей его…

Наступая протянул нож…

– Не – а – а – а – а!..

Колёса вагонов ритмично стучали. Редко сбивались с ритма на стыках. Внутренний свет
вагона, вырываясь из окон, на секунду – другую высвечивал округлую осклизлость
тоннельных стен…

Тьма стала плотной, получила бугристую наждачную кожу и дыхание человека. От неё
пахло горьким табачным дымом смешанным с кисловатой заводью денатуратного перегара. Придавив мальчика к расплющенной жёсткости матраса, тьма спросила голосом
отца, поигрывая пальцами на нитяной вздрагивающей шее…

– Ты чей?.. А?..

Мир здулся дырявым воздушным шариком. Постепенно сжимаясь, превратился в чёрную
точку на безграничном листе белой бумаги…  

Пальцы ослабли, впустили в раздавленное горло выброшенную жизнь…

Тьма дала отсрочку. Скрипнув диваном, успокоилась. Теряя былую плотность, рассыпалась пушистой пылью, прячась по углам от сероватого света, входящего в замороженное окно…

Ленивые дни тянули резину зимы…

Отец потихоньку горел в синем спиртовом пламени. Мать, всегда усталая, пропадала на
работе, стараясь нахалтурить хоть чуть денег. Заболевший после Нового года странной
нервической иссушающей болезнью, их сын превращался в пепельную мумию, валяясь на
своём матрасике.
Сердобольные соседки, перетерев чужие дела между собой, поставили мальчику диагноз  
– не жилец…

Но он выжил, цепляясь за существование с жадностью кошки, висящей на козырьке крыши, высоко над землёй поднятой этажами типового панельного дома, стоящего
равнодушной действительностью…

Однажды утром ребёнок проснулся наполненный живительным счастьем. В пустой комнате клубками лохматых котят разыгрались солнечные блики. Мальчик с трудом встал на ноги, шатаясь шагнул к покрытому испариной окну…

Снег стаял. Ушёл с тёплым ночным туманом. А, весна, разрушив зимнюю тюрьму,
выпустила напоённый здоровой свежей сыростью свет бегать босиком, расшлёпывая
лужи…

Жизнь вошла в мальчика с детской улыбкой на губах, широко распахнув окно.
За ним раскинулась бесконечная Божья воля…

Незаметно весна уступила торопливому лету…

Поначалу погода была томная, слезливая. Шли щупленькие дожди. Но, как следует
выплакавшись, небо сняло с себя серый пуховой платок, обнажив голубой объёмный
свод…

Иногда грохотал безливневый гром. Где – то далеко – далеко, может быть он и мерещился даже одуревшим от пекла людям…

Так проходил день за днём, пока…

День отварил омерзительно пьяный отец…

Он содрал с мальчика одеяло…

Голый сын лежал свернувшись калачиком, закрывая руками голову…

– Ты чё, сучок недоношенный, со мной в жмурки… Э – э – э… Бля!.. В эти… Ёбть!..  
В прятки играть затеял! Ну,.. возьми конфетку… На!..

Отец махнул, как саблей – карающей рукой

– Не – е – е… Не – е – е – е – на – а – а – а – до – о – о – о!.. Па – а – а – п – п – п – ка – а – а    
не – е – е – е… на – а – а – а… до – о – о – о!!!..

Разрывая мешочки лёгких, захлебнувшийся слезами крик дробил бетонные стены, одетых
в лохмотья стародавних плесневеющих обоев, возвращаясь разбивающей сознание болью,
прописавшейся в расползшемся тестом вертлявом теле, выдавливая из него струйки стыдливой мочи, впитываемой полосатой тканью матраса…

– Что, сок пустил га – а – а – ад!.. Выблядок проклятый!.. Мало!.. Мало!.. Ма…

– Прекрати!.. Отстань от него, - НЕЖИТЬ!..    

Вопль матери заполнил квадратик комнатёнки, изгнав посторонние звуки. Те спешно
бросились на утёк. Попрыгав через перила балкона, замерли грудой внизу, прислушиваясь
к…

Хлопнула зря горевшая под потолком лампочка. Разлетелась опасными осколками, оставив возле цоколя пылеобразный дымок…

Отец повернулся в пол головы, глядя на жену немигающей плошкой оловянно – рыбьего
глаза…

– Кто нежить?.. Я?..

Голова продолжала шарнирно поворачиваться, вытаскивая следующий глаз…

– Ты!!!..

Мать выбросила руку вперёд. Упёрлась указательным пальцем в отцовский лоб, вроде
желая пробить в нём дыру и выпустить наружу бесполезный, испорченный водкой,  
умирающий мозг…

Отец отмахнулся. Рассмеялся деревянным смешочком. Механически обронил…

– Да… Я – НЕЖИТЬ…

Картинка, словно её разрезали, распалась на две половины…

На одной половине: мать, схватившись за голову, сложилась на полу, закатив до белков
выплаканные глаза, нехорошо обнажив худое желтоватое бедро…

На другой половине: не по человечески похохатывал отец, рассматривая липкую красную
лужицу под, переставшей быть материнской, нелепо свёрнутой головой чужой женщины,
почему – то зашедшей к ним…  

Костяшки отцовских пальцев побелели, как от натуги. Свет в комнатёнке тоже стал хирургически белым – не дать, ни взять – операционная. Люди и казённая мебелишка
лишились теней…

Внутри мальчика, что лопнуло – родился хищник…

Он одним прыжком, опережая время, долетел до хромого детского столика раскрашенного под хохлому. На покрытой облупившимся лаком столешнице
ютился заблудившейся кухонный нож. Привыкший лишь к хлебному мякишу,
он безобидно поблёскивал туповатым лезвием. А, к нему рвалась получившая  
необъяснимую силу ненависть…

– Брось нож, ВЫБЛЯДОК!.. Брось, бля, сказал!..

Отец пошёл на сына, не торопясь сжимая кулак…

Зажатый в угол мальчик размахивал ножом, всматриваясь в блёклое пятно – бывшее отцовским лицом, ища в этом фантоме знакомые черты…

Увернувшись от кулака, сын полоснул ножом отца, развалив надвое сизо – щетинистую
щёку, вывернув будто плугом наружу багрово – дрожащее мясо от виска до нижней
одутловато – бесформенной губы. Отец обмяк, игрушкой лишённой внутренностей
привалился к стене, мотая головой. Кровь разлеталась по сторонам, красными взрывчиками впечатывалась в оконное стекло, сползающими змейками украшая прозрачную непрочность. Схватившись за щёку, отец баюкал рану, изредка роняя,
колотую кусками, неразборчивую брань…

Малолетнего мстителя заколотило. Сын сначала завыл, потом – застонал, тонюсенько,
так, по щенячьи. Отбросив нож, он попятился к входной двери, вытирая худым задом замусоленный пол…

Мальчик опомнился, когда споткнувшись о ехидный корешок, прячущийся неглубоко в земле, растянулся посреди комковатого поля, судорожно прижимая к животу носильное
тряпьишко с торчащими из него заячьими ушами задрипанных сандалет…  

Кое – как отдышавшись и напялив заношенную одежонку, он почувствовал наплывающий
горячей волною стыд, представив себя бегущим в одних семейках, с выпученными  
по – рачьи глазами, по смешливой глазастой улице, гуляющей возле вытертых пятиэтажек,
торчащих у прижившихся кустов акации…

Мальчик огляделся, прикидывая, куда податься ему, бросившему свой дом. На глаза попалась неровная полоска леса, за асфальтовой чертой недалёкого шоссе…

Сбитые в кровь ступни еле переступали. Травинки то гладили, то хлестали исцарапанные
лодыжки, вызывая лёгкий зуд, вынуждавший путника останавливаться, чтобы почесать
коричневую от грязи и загара кожу…

Незаметно для утомлённого глаза тропинка исчезла и мальчик обнаружил себя идущим
в неизвестность…

Среди разнообразных деревьев, страх, как наёмный убийца, крадучись, подбирался
со всех сторон, прячась за многоствольем, куда в поисках дороги всматривался
потерявшийся путешественник…

Продравшись сквозь злобные, царапающие кожу ветки кустов, ни с того, ни с сего
выросшие на пути, беглец с удивлением обнаружил за ними лесную речушку, текущую
в спокойной медлительности. Прозрачная, покрытая солнечными бликами вода манила
к себе, обещая прохладную нежность уставшему телу…

Сбросив сандалеты на белый с серебринкой песок неширокого бережка, мальчик уселся
на сыпучую мягкость, свесил измученные ноги, зарывая поуродованные ступни в живом    
журчащем стекле. Время спустя, решив искупаться, он разделся, разбросав ветхое шмотьишко. На спине багровели свежие рубцы, поднимаясь прямо до цыплячьей шейки,
у поясницы наливался спелостью  кровоподтёк, прикрывая старый – уже пожелтевший…  

Купальщик осторожничал. Потихоньку сполз в воду, тут же залопотавшую, что – то своё,
непонятное для человеческого уха…

Он долго играл с речкой. Шлёпал по воде ладонями. Прыгал в неё с берега, уже не боясь
глубины. Вода