Всё, время на подготовку прошло, - пришло время получать уроки жизни! В путь!
Второй знак я также не разглядел. Закрывая дверь в комнату, сломал ключ, остатки которого так и остались в личинке. Покопошившись в замке, решил, что займусь этой проблемой по приезду. Зашел к соседям предупредить, что уезжаю, но дома никого не оказалось: пришлось написать им записку и засунуть её в щель между дверью и косяком.
Вполне благополучно добравшись до вокзала, я не обнаружил нужный мне поезд. Пока разбирался что к чему, время отправления прошло. Оказалось, он стоит совсем на другом пути. Уже не надеясь на поездку, прибежал на перрон и, к своему удивлению, увидел свой состав на месте. Ускорившись, добежал до своего вагона, подал билет и услышал от проводницы загадочную фразу: «Где вы блондитесь, время не ждет!» Как только я вошел в вагон, поезд тотчас тронулся. Только отдышавшись на своем месте, мне вдруг подумалось: « Я опоздал минут на десять, а может и того больше, но поезд задержали, будто только меня и ждали». Но процесс пошёл, а мысли о странностях бытия ушли.
Нет смысла описывать путь: таких поездок в моей жизни было предостаточно. Разве, что в этот раз обращала на себя внимание излишняя суета проводницы, которая без конца спрашивала, все ли устраивает нас и не надо ли чаю. Да и попутчики собрались, как под заказ: священник, из-под очков на меня поглядывавший и бубнящий «Отче наш, иже еси на небесех!», как будто сомневаясь в его существовании и не способного его защитить от чего-то страшного; цыганка с дочкой лет десяти, что называется из «цивильных», наверное, от театра «Кармен» отбилась. Она все время гладила девочку по голове и наговаривала на своем языке, желая, наверное, ее успокоить. Четвертый пассажир был похож на спортсмена-единоборца. Он все время хрустел пальцами и крутил шеей, привычно вставлял на место позвонки . Одна деталь выбивалась из его облика – это очки с большими диоптриями. Казалось, что он на вытянутую руку ничего не мог разглядеть, не то, что в спарринге участвовать.
Несмотря на дальнюю дорогу, разговаривать попутчикам не хотелось. За весь путь я услышал от каждого по одной фразе: священник на выходе, не то ко мне, не то ко всем присутствующим, отпустил: «Спаси, сохрани, господи, от нелепостей судьбоносных!»; очкарик поёжился, пальцем поправил очки на переносице, вытянул вперед руку, сделав непонятный жест указательным пальцем, произнес: «Харе ом тат сат!» и застыл на сиденье в позе медитирующего Будды ; девочка что-то спросила у матери и та коротко ответила, к моему удивлению, перекрестившись.
Под монотонный стук колес я прикорнул. Очнувшись от торможения поезда, я не обнаружил никого в купе. На столике лежала визитка, на ней была изображена ладонь с нарисованной калачакрой и написано «Центр тибетской медицины «Тулку». Вместо фамилии написан номер 3416. Поезд тронулся, и на пороге купе появилась цыганка: «Если дальше пойдешь, для всего мира умрешь! Вижу силу в тебе великую изменять судьбы людские. Примешь одёжку не по размеру, стопчешь железные сапоги, кровью умывшись, явишься в мир в другом обличии. Не примут тебя люди, но ты за них на голгофу пойдешь, и воздастся тебе сторицей. Теперь дай мне деньгу - с тебя саван сниму!» Я машинально, подчиняясь странному монологу, вытащил из кармана пятьсот рублей и протянул цыганке. Дальше произошло невероятное. Она разорвала пополам купюру, одну часть намотала на мизинец, а вторую зажав между указательным и средним пальцами подожгла , невесть откуда взятой зажигалкой. Чего-то бормоча, окурила меня дымом, осенила крестным знамением и исчезла так же внезапно, как и появилась.
Из транса меня вывела проводница. Тряся за плечо, она назойливым голосом сообщила, что на следующей станции мне выходить.
Поезд, сбавив ход, со скрипом затормозил. Быстро сойдя с обмороженных ступенек в полусонном состоянии и полураспахнутом пуховике я пытался сосредоточить внимание на месте куда прибыл.
Морозный воздух меня быстро отрезвил. Поезд уже уносил с собой вагонный смрад и запах городской цивилизации. Мгновенно пространство вокруг меня заполнилось природной первозданностью, где колючая мгла стала пронизывать всё моё естество. Нельзя было разобрать, что сейчас: раннее утро или поздний зимний день. Мурашки перед ожидаемым ужасом царства Зимы пробежали по коже. Невольно собравшись в комочек внутри не подходящей для окружавшего пейзажа одежды, я трижды вдохнул и выдохнул и, немного придя в себя, расслабился и огляделся.
Никакой станции не было, только виднелась будка смотрителя на переезде. Из поезда, кроме меня, вышли еще двое. Они тотчас двинулись к переезду. Я поспешил за ними: хотел их расспросить, куда мне двигаться дальше, но не успел. На дорогу выкатился какой-то неведомый тарантас, сделанный из старой «инвалидки» с огромными тракторными колесами. За ним на сцепке была приделана непонятная конструкция с высокими бортами навроде саней или нарт. Попутчики замахали мне руками, поторапливая. Сделав короткую пробежку и очутившись в кибитке, я перевел дух и разглядел попутчиков.
Один был крепко сбитый мужичок небольшого роста лет сорока, с не располагающие к себе блаженной улыбкой пьяного идиота. Другой был, напротив, долговязый, субтильный, с видом деревенского интеллигента или школьного учителя, но с каким-то колючим взглядом и видом, некой внутренней силой «разбойника с большой дороги». На мой вопрос, как мне добраться до Морок, попутчики хихикнули, а тот, что покрепче, сказал: «Тока сумасшедший, на ночь глядя, туды попрётся, да и то не факт, што дойдёть. Ты тапере к нам давай, поночуёшь, а завтре поговорим». От этих слов я неожиданно для себя пропотел, но, быстро просчитав свои шансы, решил смириться с судьбой.
В беспрестанной тряске и швыряниях из стороны в сторону мы примерно через час остановились. Размяв затекшее тело, огляделся. Тарантас остановился у деревенской избы – пятистенки с небольшим придворьем. В окошке горел тусклый свет. Поблизости никаких строений не было, только покосившийся забор.
В доме нас встретила неопрятная, худосочная, подвижная женщина лет шестидесяти. Не представившись, она выдавила из себя: «Исшо один. Рановато што-то нынча! Ну проходь, што избу студишь!» Пройдя в комнату, я не увидел какого-нибудь уюта: всё было предельно скупо, без излишков и изяществ, но довольно чисто. Вместо традиционных домашних тапок мне предложили валенки и безрукавную стеганую телогрейку.
Несмотря на то, что печь топилась, изба была ещё холодной. Похоже, что в ней проживали изредка, по мере необходимости, ее, судя по всему, открыли не более трех, четырех часов назад. В ней не было никаких электроприборов, а освещалась она походными фонарями.
Тощий с порога выпалил: «Здорова, Надюха! Сооруди нам што-нить повечерить. Мы покамест о делах покалякаем». Обернувшись к нам, он наставнически посоветовал расположиться «кой-где», а сам вышел на улицу. Вскоре стали слышны пререкания, мат и звук удаляющегося драндулета. В тишине наступающей ночи стал слышен только скрип снега под ногами и далекое уханье ночной птицы филина.
Минут через десять «долговязый» вернулся, быстро шмыгнул в дверь и закрыл ее на крючок. Мне стало не по себе. Вдруг вспомнилась цыганка с ее предсказаниями, и на меня наплыли детские страхи. Внутренне собравшись, я, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил: «Ночь мы тут будем коротать?» Однако вопрос мой повис в воздухе.
Крепыш подошел к оконцу, потер его ладошкой, попытался отогреть, дыша в образовавшийся влажный оголедок, и, всматриваясь в темноту зимнего леса, изрек: «Ишь зазывает окоянный, тепла сердешного хочет! Слышь, Надежда, а чегой-то безухого нынче не видать?» Из кухонного угла, за перегородкой отозвалась хозяйка: «Так сгинул, ужо дней пять как! Рыжая опеть приходила, стерва. Так всех кобелей у нас переведёть! В прошлом годе троих увела и нынче ужо двое пропали! Некак её, заразу, добыть не удается. Хитрая, как китайский мандарин! Да бес с ней, подитё уж вечерить».
Я вытащил из спортивной сумки приготовленный на дорогу ужин и положил его на стол, на что услышал замысловатый ответ от хозяйки: «Ладно те, спрячь своё-то городское. Ешшо погодится завтре. Там тя угощать никто не будёт. Хлебушок заработать придется». Не зная, как поступить, я все же положил сверток на край стола и присел на скамейку возле окна. В спину ударил неприятный холодок: видимо, окна в избе не утепляли специально на зиму, поскольку это было временное пристанище.
На столе стоял чугунок с картошкой, нарезанное сало, миска соленых огурцов, какие-то грибы, нарезанная ломтиками вяленая рыба, порезанный лук и дольки редьки. Я порыскал глазами в попытке найти алкоголь, типа первачка, но ничего не обнаружил. Опережая мой вопрос, хозяйка заметила: «Не держим мы ентого, не обессудь. Запить, так вон с моченых яблок нацежу, не хуже будёт!» Она зачерпнула ковшом из стоявшего в углу жбана яблочный рассол и плеснула его по граненым стаканам. Мужики начали молча жевать. «А вы, что же, не будете с нами?» - я неуклюже попытался поухаживать за хозяйкой. «Ештё, я ужо посля!». Чувствуя себя не в своей тарелке, я неуклюже взял картошину и зацепил вилкой огурец. «Да ты ешь, не стесняйся! Невесть когда ешшо придется!» - от этих слов «долговязого» кусок застрял у меня в горле. Запивка пришлась как раз кстати. Сделав несколько глотков и ощутив в горле жгучее покалывание, мне представилось, что меня хотят отравить. По вкусу это было что-то среднее между хмельным сидром и уксусной эссенцией. Не зная, что еще выбрать, чтобы зажевать жгучий вкус пойла, я взял кусок рыбы, которая по ввиду напоминала жирную ставриду, а по вкусу отвратительный рыбий жир, который нам в детстве давали в детском саду. Без особого удовольствия я съел её с ещё теплой картошкой.
Кое-как мы отужинали в полной тишине без лишних фраз и вопросов. Чаю никто не предложил. Долговязый запил ужин водой, подчерпнув ковшом из эмалированного ведра, стоявшего на соседней лавке. Крепыш запил все рассолом, покряхтел и выдал вместо спасибо: «Ядрён, зараза!»
[justify]Я отвесил комплимент кухарке: «Спасибо, хозяюшка, накормили!», на что получил ответ: «Я тебе на полатях постелила. Там потеплей будёт! До ветру захочёшь - поди на двор, фонарь на столе». Не зная, что предпринять дальше, я накинул куртку и вышел на двор. Посветив фонарём по сторонам и оглядевшись, обнаружил в углу двора вырытую ямку с брошенными на нее сколоченными досками, изображавшими нужник. Не удобства, конечно, но все же