Тёмные норы небожителей. Письма гнусного путешественника. О Журнальном Зале

***
Кучер, очнувшись от недельного запоя, обыкновенно необыкновенно зол, но, слава создателю, молчалив. Ему, вероятно, трудно ворочать языком, изрядно распухшим и шершавым. Пластиковых, по полтора литра, бутылок с минеральной водой, которую он зовёт помиральной, похмельный кучер опустошает за день числом до  четырёх, что, впрочем, помогает ему совсем только кое-как. Скорее даже никак, чем как.
Один мой старый приятель, ровно наоборот, бывает очень добр с похмелья. Хотя, конечно, и молчалив тоже, по тем же, вероятно, причинам, что и кучер. Хорошо представляю себе, что сказал бы мне с похмелья этот мой приятель, старый теперь уже во всех смыслах:
- Да ладно, Жека, какой ещё Журнальный Зал? Зачем тебе туда ездить?
И был бы прав – незачем совершенно. Сходить в Музей восковых фигур или посетить Кунсткамеру было бы куда интересней и занимательней.
Если кто-то опоздал родиться во времена более или менее спокойные, не такие кровожадные, как теперь (если сравнивать статистику и не вдаваться в рассуждения –  насквозь лживые, когда речь не о близких людях – о ценности одной жизни), тот не может помнить райского сада советских писателей.
Будь ныне покойный Иосиф Бродский членом СП, никто не стал бы судить его за тунеядство. Писать ему, правда, пришлось бы всякий бред, любой новый сборник предваряя стихами о Ленине, зато хлеб наш насущный, зато дача в Переделкино, съезды, симпозиумы, встречи с изумленными читателями. Разве не было эти прекрасно? Даже без всякого «бы».
Сказать правду, нет, не было.
Но с точки зрения обывателя, эти самые «инженеры человеческих душ» (термин, изобретенный т. Джугашвили, который неугодных ему писателей просто убивал, не особо заморачиваясь) были кем-то вроде небожителей. Тебе, к примеру, надо с утра на завод, в провонявший горячим металлом цех, а писатель спит себе, посапывает, освежает атмосферу перегаром армянского бренди, который вчера близко к полуночи чёрной икрой закусывал.
Книги, журнальные публикации, гонорары, отдых в Доме творчества, обеды одних знаменитостей с другими в ресторанах. Бабы, ясное дело – кто ж откажется перепихнуться с писателем? А? Охота же повторить, нет? Просто забудьте о взыскании мёртвых – «пожалуйста, выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей» (автор цитаты, кстати, из тех многих, кто был расстрелян).
И тут вдруг такая несправедливость. Сайт какой-то, за который пытливый читатель не только платить не будет, а ещё и читать, гад, не станет. Самый максимум – в стишках поковыряется.
Это ж нора какая-то, а не облако, не Парнас. Конура. Псы эти уже не нужны, кормят их кое-как, объедками, а помрут – никто не всплакнёт, кроме, может быть, какой-нибудь старой суки, которая прежние щедрые подачки всю жизнь с кем-нибудь из них с делила и к другим сукам старалась не пускать. Всё равно убегал, кобель, но теперь что уж.
Гнусному путешественнику приходится высунуться из окна кареты, чтобы ткнуть в согбенную спину кучера лыжной палкой. Лошадь стоит, бока её заиндевели, из ноздрей мелкими клубами выплывает пар. От тычка острым концом лыжной палки в чёрный тулуп кучер просыпается, хлещет несчастную лошадь вожжами по заиндевелым бокам и хрипит:
- Но, залётная!
Но залётная только пятится назад и тихо, жалобно ржёт. Не хочет она меня туда везти, отказывается.
И, в общем-то, я её понимаю.
Нечего нам с ней там делать.

***
Остаток пути пришлось идти пешком, спотыкаясь о заснеженные кочки. Январь всё-таки, и кому-то, если этот кто-то существует в каком-то виде, наплевать и на глобальное потепление, и на своих плохо приспособленных к жизни созданий. Кучер у меня за спиной снова впал в похмельную спячку, и только теперь я увидел, что он спёр мои старые рыжие собачьи унты и напялил их вместо своих старых валенок. Да и варежки его мне, признаться, хорошо знакомы – с чёрным замшевым верхом и девственно-белой овечьей шерстью внутри. Гнулись они, помню, плохо, но грели хорошо.
Собак, из шкуры которых были в забытые времена пошиты унты, я не знал лично, но всё равно мне до сих пор жаль бедных животных, и я чувствую себя виноватым. Кучера мне тоже жалко, хотя и меньше, чем лошадь. Кобыла, бедняга, совсем заиндевеет, пока я вернусь. Уходя, я даже обнял её холодную пегую шею и пообещал, что вернусь быстро – две ноги здесь, другие там – и велю отсыпать ей овса самого отменного. Лошадь посмотрела на меня укоризненно, но промолчала.
До зала гнусный путешественник добрался стремительно, и массивная дверь его поддалась легко, даже VPN не понадобился. Посторонних в это пустое, мало кому нужное помещение пускают охотно. Возможно, в расчёте на восторги, хотя и вряд ли.
Нынче одни идиоты восторгаются другими с помощью дурацких смайлов – глупой круглой морды, задранного большого пальца, напоминающего дефектный половой член, и тому подобного дерьма. Хотя национальная традиция литераторов объявлять друг друга гениями идёт ещё от Пушкина и его достойных современников, никогда она не имела формы столь нелепой и убогой, как сегодня.
В этом зале однако ж подобной возможности – или, как сейчас стали говорить, опции – не существует. И, наверное, правильно. Смайлы смайлами, но и нарваться на грубость можно легко, зайди сюда по рассеянности кто-нибудь, хоть что-нибудь понимающий.  Тогда был бы нужен модератор, бдящий денно и нощно. А бдеть бесплатно нынче мало кто согласится. Занятие-то не безопасное. Пробдишь какие-нибудь запретные слова – и всё, finis coronat opus. Схватят Марусеньку четыре или пять могутных гвардейцев (меньшему количеству и с младенцем не управиться) за белые ноги, ой, чёрные очи и поволокут в узилище. А запретные слова размножаются быстрее, чем кошки плодятся. Куда ни плюнь, кругом тебе дискредитация, и семь лет в темнице не предел.
Внимательный взгляд сразу, уже в просторном холле Журнального Зала, заметит искривление пространства времени. Тот светильник разума, который хотя и коптил по большей части, но временами всё-таки ярко вспыхивал, на витрине этого то ли психо-неврологического диспансера, то ли геронтологической лечебницы картинкой не представлен. Только сбоку, на чёрном фоне, можно обнаружить: Иностранная литература.
Ну, в сущности, понятно. Надо было или название вовремя сменить на «Литература недружественных стран», или заполнять весь объём переводами иранских и северокорейских авторов. С китайскими – так, на всякий случай – лучше было бы поосторожничать или, на тот же случай, сначала согласовать. Главное – понимать, с кем согласовывать, но тут может путаница возникнуть. И ещё одно неудобство есть: ни Хамас, ни Хезболла, лепшие друзья необъятной родины, ничем своеобразие своей культуры подтвердить не смогут, разве что пояс смертника прислать. У них и детские размеры есть. Но про это можно молчать – и взятки гладки.
Последний номер когда-то почтенной «Иностранки», который можно обнаружить в ЖЗ, датирован, судя по всему, июнем 2023 года (№ 6). Гнусный путешественник решил было, что больной умер, но оказалось, что нет. Жив курилка. Есть-пить просит. На ЛитРес предлагает купить себя по цене около полутора долларов за номер. А если напишешь отзыв, то и за доллар готов отдаться. Но, правда, в рублях, которых  у гнусного путешественника давно уже нет, до того он пообносился.
И кстати уж, в этом самом шестом номере таки есть перевод рассказов с арабского. В ЖЗ его, правда не прочтёшь, только имя автора и жанр обозначены, в качестве рекламы, должно быть. Да гнусному путешественнику вовсе и не надо это читать. Однако, как говаривал видный партийный и политический деятель, процесс пошёл. Нынешний мог бы добавить: нам нужен прорыв. Ну и ладно. Вам надо – вы и прорывайтесь.
Нет, про «Советиш геймланд» даже не спрашивайте. Давно умер. Он, собственно, и при жизни мало кому нужен был, так что не жалко.
А «Иерусалимский журнал» почему-то жив, и Игорь Мироныч Губерман почему-то жив тоже, и никто его не запрещает (не до него нынче, наверно), дай ему бог успеть написать ещё пару частушек.

***
Русский толстый журнал как эстетический феномен – такая в верхнем левом углу на скорбном чёрном фоне белеет надпись. Мелконькими буквами. И, пожалуй, правду написали в кои-то веки. Феномен, определенно. Не такое впечатляющее собрание уродцев, как в Кунсткамере, и слишком много усилий требуется для восприятия, но всё же. У замерзающей кобылы, хотя она заботливо накрыта тёплой попоной, гнусному путешественнику придётся долго просить прощения, но задержаться тут всё равно надо. Не убегать же сразу.
Ладно, начнём с молодёжного отделения этой геронтологической лечебницы.
В древние времена Оттепели, когда Вторая Российская Империя (сокращённо: ВРИ) внезапно подобрела к своим подданным, «Юность» опубликовала «Затоваренную бочкотару» Василия Аксёнова. И это был праздник. Вспышка. После бурного потока условно оптимистического советского дерьма, прости господи, вдруг такая весёлость, такая надежда, настоящая и не ведущая ни к расстрелу автора (Павел Васильев, Борис Корнилов, Исаак Бабель, Борис Пильняк… очень длинный список убитых, очень длинный), ни даже к опусканию его на социальное дно (Андрей Платонов).
Ну да, потом подобревшая власть потихоньку на своих подданных озлобилась, В. Аксёнова вовсе прогнала, потом снова подобрела, но наконец-то издохла. Маятник какое-то время вздымался к свободе, но понятно же любому дураку: на то он и маятник, чтобы, достигнув высшей точки, обрушиться. Поднимается-то он всегда медленнее, чем падает.
На самом виду гнусный путешественник обнаружил девятый (почему-то девятый, хотя на момент посещения ЖЗ январь приблизился к зениту своему) номер «Юности» за 2023 год. Открывается он заметкой о В. Маяковском. Честно, мне не хочется называть имена авторов. Будь возможность отозваться комментарием непосредственно под текстом, я бы честно сказал сочинительнице: Мадам, вы дура конченая, безнадёжная.
Вот цитата:  «Маяковский актуален не только как поэт. Прямым [Sic!] продолжением футуристических традиций... стал в последние годы бум уличного искусства - граффити и стрит-арта».  На месте многоточия цитата из Маяковского, которая, по мнению автора, призвана доказать правоту этого бреда. Поверьте на слово – ни шиша она не доказывает.
Конечно, к автору обращаться бесполезно. Смысла нет никакого. Ей, хотя неимоверный труд и опубликован в журнале «Юность», уже не двадцать годиков и не тридцать. Её юность прошла, было время поумнеть. Теперь поздно. Хотя и идиот способен понять: если бы хоть каким-то боком граффити и стрит-арт вырастали из русского футуризма, они бы назывались иначе.
Товарищ, наденьте очки-велосипед, почитайте в интернете историю граффити, вам много удивительного откроется. Граффити не в России родилось, равно как и рэп, совершенно паскудное явление, от которого мадам-автор тоже, как и от стрит-арта, в явном восторге. Получается, по просвещенному авторскому мнению, что Маяковский и начинатель и рэпа тоже, прародитель его. Если это так, то, может быть, поняв, к чему дело идёт, он и застрелился.
Автор трудится в музее Маяковского, и нетрудно себе представить, что кто-нибудь, служащий в музее балалаек, напишет, что Джимми Пейдж стал тем, кем стал, потому что в детстве услышал ансамбль