Не стреляйте тех, кто молится за Вас!
Тихий, монотонный шепот отца доносился из-за двери в гостиную. Саша прислонился лбом к прохладной поверхности двери, сжимая в кармане кулак. Он только что вернулся. С фронта. С Востока.
— Господи, спаси и сохрани раба твоего Александра и воинство наше христолюбивое... — голос отца, всегда такой твердый, уверенный, сейчас дрожал, был полон слезной, отчаянной веры.
«Воинство христолюбивое». Саша сжал зубы. Это «воинство» вчера похоронило его друга детства, Витьку, под Авдеевкой. Витьку, который пошел за «сладкой жизнью» в Киев после Майдана, а теперь стрелял в своих же.
Он толкнул дверь.
Гостиная была погружена в полумрак, пахло чаем и старым паркетом. Отец стоял на коленях перед уголком с иконами. Его широкая спина, всегда такая прямая, сейчас сгорбилась. Экран телевизора, где час назад вещали пропагандисты, был теперь темным.
— Отец, — голос Саши прозвучал хрипло и чужим.
Старик обернулся. Его лицо, испещренное морщинами, озарилось мгновенной, дикой надеждой.
— Сынок! Жив! Цел? Слава Тебе, Господи! — Он потянулся к нему, но замер, увидев его лицо. Надежда сменилась недоумением, а затем леденящим ужасом. — Сашенька?.. Что случилось?
— Встань, — сказал Саша. Голос был плоским, безжизненным. — Я пришел поговорить о Кате.
Отец медленно поднялся. Его глаза, всегда глядевшие на сына с любовью и гордостью, теперь были полны страха.
— Что с Катей? Она в Праге, у нее все хорошо, слава Богу...
— Она не в Праге, — перебил Саша. — Она в Краматорске. В подвале. Ее нашли сегодня утром. С телефоном, полным фото наших позиций. Для их артиллерии.
Лицо отца побелело. Он покачнулся.
— Не может быть... Она... она испугалась... Она просто хотела лучшей жизни в Европе... Она не понимала...
— Она все понимала! — голос Саши сорвался. В горле встал ком. — Она предала. Не только меня. Не только тебя. Она предала всех, кто здесь остался. Кто верил, что мы защищаем свою землю. Ее посты в телеграме... «Русские оккупанты». Про свой же дом. Про своих же.
Он сделал шаг вперед.
— Она твоя дочь. Ты знал, куда она уехала. Ты ей помогал.
— Я спасал ее! — вдруг закричал отец, и в его крике была своя, извращенная правда. — Здесь война, разруха! Там у нее будет будущее! Она выживет!
— Она продала это будущее! За лайки и одобрение кураторов! Она стала оружием против нас! — Саша сгреб со стола распечатанные скриншоты и швырнул их в отца. — Смотри! Твоя молитвенная дочь! Называет своего брата «ватником» и «орком»! Жалеет, что не донесла на нас раньше!
Бумаги разлетелись по полу. Отец смотрел на них, не видя, его губы шептали что-то беззвучное.
— Ее судят за госизмену, — сказал Саша, и каждое слово было как выстрел. — Ей грозит расстрел. И единственный, кто может что-то изменить... это ты. Ты должен публично от нее отречься. Признать, что она предательница. Подать пример другим.
— Не могу... — прошептал отец. Его взгляд упал на иконы. — Она же моя кровь... Я молился за вас обоих... Каждую ночь...
— А она молилась за то, чтобы меня убили, — холодно сказал Саша. — Ее молитвы доходили до адресата. Твои — нет.
Они стояли друг напротив друга — два солдата двух враждующих миров, связанные кровью и разорванные войной. В тишине был слышен только тиканье
|