— Ты твердо решила развестись? — его голос резко сорвался в шёпот, липкий и страшный. — Вот так?
«Как это остановить?» — метались по кругу мысли, не находя выхода.
— Последний раз спрашиваю. Оль. Это окончательно?
Решимость сдалась во мне, отдав свое последнее слово:
— Да.
Он посмотрел на нож в своей руке, словно видя его впервые. Взглянул на меня. И в его глазах что-то щелкнуло. Не ярость. Решение.
— Мусор… — его сухой голос срывался на шипение, граничащее с рычанием. — Я для тебя теперь просто мусор, да, Оль? Отработанный материал?!
Он говорил это, глядя куда-то сквозь меня. Его глаза были стеклянными, мокрыми от слез, которые так и не пролились. Уголок его рта дергался в мелкой, нервной судороге. Казалось, он вел диалог не со мной, а с каким-то внутренним голосом.
Это был не вопрос. Это был приговор. Время замедлилось. Его рука с ножом взметнулась — но не на меня. Лезвие вошло в его собственную грудь с приглушенным звуком разрывающейся ткани одежды.
Я кинулась вперед, не думая, хватая его за руку. Лезвие уже вошло в ткань куртки, я почувствовала под пальцами сопротивление плоти, тепло… Я впилась в его запястье, пытаясь вырвать нож, но он был сильнее.
— Видишь? — Хрипел он, и в его глазах, помутневших от боли и ярости, вдруг мелькнуло что-то другое. Не безумие, а дикий, животный стыд. Стыд за эту жалкую пародию на мужской поступок, за то, что он снова во всем проиграл. И в этом взгляде была мольба: «Останови меня. Докажи, что я не пустое место». — Держишь… Значит, не всё равно…
Парни набросились. Нож с противным лязгом упал на пол. Виталий вырвался и кинулся к оружию, но уже без той первоначальной ярости, больше по инерции, как загнанный зверь, не знающий другого выхода.
— Нет! — кто-то закричал. Возможно, это была я.
Ваня отшвырнул меня назад, подбежал, и с размаху ударил его лицом о свое колено. Я услышала этот хруст. Он схватил его сзади, железной хваткой за шею.
— Любишь! — Виталий сопел, сопротивляясь, и его глаза, полные слез, были прикованы ко мне. Но теперь я видела в них не вызов, а отчаянную, детскую надежду на прощение, которую он сам же и растоптал. — Иначе бы не держала!
Кирилл стянул ему руки ремнем. Я, на ватных ногах, отползла к столу.
— Дайте мне поговорить с женой! — рычал Виталий.
Парни столпились вокруг него, живой щит между мной и безумием. Кирилл присел перед ним, грубо взял его за волосы.
— Думаешь, это по-мужски — вваливаться на работу и угрожать ножом? — каждое его слово падало с весом свинцовой гири, хотя он почти не повышал тона.
Виталий болезненно засмеялся.
— А шляться по ночам и изменять мне красиво?
Кирилл хлестким ударом врезал ему по лицу.
Достал телефон. Меня трясло. Почему он не может отпустить?
Кирилл оторвался от телефона.
— Как тебя зовут?
— Иди нахер.
Друг подошёл ко мне.
— Я вызываю скорую, спрашивают его данные.
Я машинально назвала въевшиеся в плоть данные.
Кирилл коротко кивнул, передавая слова.
Нет. Это не реальность. Это спектакль. Ещё одна его манипуляция, самый грязный номер. Смотрите, какая я стерва, довела его до ножа!
Мы встретились с мужем глазами. Его лицо исказилось от ненависти.
— Ты забыла ее! Забудешь и меня. — В этом реве не было ни капли театральности. Только голая, ободранная до кости боль, от которой у меня внутри всё оборвалось. — Я ведь расходный материал.
Это была не театральная фраза. Это была квинтэссенция всех его ночных молчания, провальных работ. Он действительно себя так чувствовал. И самое ужасное, что я поняла — я сама годами кормила это его чувство. Своей уставшей жалостью, своим превосходством того, кто «тащит на себе все».
Ноги подкосились. Чьи-то руки подхватили меня. И вывели через запасной выход.
В лифте я оглянулась. Виктор.
Мы вышли на улицу и зашли за здание. Я рухнула на тротуар. Если раньше треск разрушенной жизни был приглушенным, то теперь это были набаты, громкие и четкие.
Виктор присел рядом. Встал на колени и обхватил меня руками.
Я прижалась к парню, жадно глотая воздух. В голове кричащий Виталий. Соня… Да как он посмел о ней заговорить?!
Ноги расползлись по земле. Я обхватила руками Виктора. Сжалась, без звука закричав. Из глаз хлынули слезы. Сильнее скрючившись, я ощутила, как парень прижал к себе крепче.
Я потянулась, скуля от боли, обхватила спину возлюбленного.
— Все будет хорошо. — Шептал он, гладя по волосам. — Всё хорошо, моя маленькая.
Истерика разорвала меня изнутри — рваные всхлипы, судорожные вздохи.
Время умерло.
Сколько я ещё выдержу?
«Бог не даст креста, что плечи не выдержат» — заговорила внутри мудрость из детства. Но… Бабушка, сколько еще? Мои плечи сточились от ноши. Они, вокруг, они не нюхали этого креста — он пропах страхом и болью. Он чёрный от запёкшихся надежд!
Скажи мне… сколько?
Я отпустила пиджак Виктора — на ткани остались мокрые следы. Он чиркнул зажигалкой, втянул дым и сунул сигарету мне в руки. Они тряслись.
Дым. Густой. Едкий. Как сама жизнь.
«Ты не видела мою лисичку?» — смс вонзилось в мозг лезвием. Я должна была сложить два и два.
Послышался знакомый голос. Со второго раза я поняла, что обращаются ко мне.
— Эй? — Кирилл сел рядом на корточки.
— Нормально уже, — как-то грубо ответил за меня Виктор и прижал к себе сильнее. — Что там с ним?
— Кожу слегка порезал. — Кирилл поджал губы. Я вновь утонула в родном запахе и прижалась к Виктору сильнее. — Увезли. Я дал показания. Подождите минут десять, пока все разъедутся, и поднимайтесь. Сейчас лучше не пересекаться.
— Спасибо.
Кирилл ушёл. Виктор немного отодвинул меня от себя, заглядывая в глаза.
— Отошла?
Я ждала упреков, советов, «я же говорил». Я ждала, что он воспользуется моей слабостью. А он… просто держал меня. И в этом молчании не было ни жалости, ни оценки. Только причастие.
— Да.
Я встала, шатаясь, и пошла с Виктором в офис.
— Собирай вещи. Едем. — Его тон не допускал возражений.
— Подожди. — Окликнула я его. — Нельзя сейчас уезжать. АП нет. И у меня собрание с Ростовом. У меня дела, встречи…
Виктор мягко положил руку мне на плечо.
— Вези ее. — Обратился к Виктору подошедший Кирилл. — Я исполняющий обязанности. Агентство не остается сиротой. Директору я объясню что произошло.
Спорить было бесполезно.
Я молча взяла сумочку.
Капли дождя барабанили по стеклу. Пока мы ехали, я постепенно приходила в себя, всё яснее осознавая последствия учиненного погрома.
— Сорвана конференция, распуганы все клиенты. — Подавленно перечислила я. — Меня точно уволят.
— Тогда уж нас. — Поправил Виктор. — Не знаю как у вас, но в Питере запрещены служебные романы.
То, о чем никто не должен был знать кроме нас двоих, теперь волнами перешептывания блуждало по офису.
— Влипли.
— Никто не знал, что он заявится в офис.
— Я знала.
Виктор настороженно посмотрел на меня.
— Он за час до этого спросил, где его охотничий нож. Я не придала значения.
— Ты не в ответе за то, что он сделал.
Мы подъехали к дому.
Сделала вдох. Шаг. Скрип калитки. Дом стоял слепой, холодный. В нем никогда не ждали.
— Это твой дом?
Я кивнула. Дверь в последний раз недовольно взвизгнула петлями, позволяя себя закрыть.
[justify]— Не