ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ЛЕЧЕНИЕ
Глава первая
— Собираемся, на ужин! — раздаётся из столовой.
Голос и призыв раздатчицы подхватывает медсестры и все приводится в движение.
Прием пищи на специализированном режиме в больнице для уголовников особый, чем на общем режиме. Больные не садятся за накрытые столы, а приходят принимать пищу по палатам. Берут тарелку, как правило, железную миску и раздатчица каждому по очереди наполняют посуду. Сегодня на ужин был овощной салат — винегрет.
Раздатчица злиться и выговаривает:
— Дома так не кормят! Дармоеды!
Раздатчица симпатичная, брюнетка, живая, говорливая, её портит только длинный нос, и её преступники между собой называют Буратино, но любят.
Ирина хоть и выговаривает, и зло раздает пищу, но всегда не откажет в лишнем ломтике черного хлеба.
— Можно еще кусочек хлеба, — спрашиваю я.
Ирина, дает, и отводит глаза.
Ирина, кричит на нас, потому что каждый второй не сумасшедший, но никогда не откажет в хлебе, потому что перед ней именно, что преступник. Пусть и уголовник, но человек, который помнит вкус свободы, когда вволю хлеб и всё вволю. Больной человек порою не помнит, забывается в бреду, преступник всегда помнит, что такое свобода.
Русская женщина, благослови тебя Бог.
После ужина кто богат на сигареты идет курить в туалет.
Потолок в туалете из пластиковых полос. Прежде белоснежных, и радостных, как и сам дом, двести лет назад, когда в нем казачий атаман собирал приемы и казаки с шашками на поясе в парадной форме сверкали георгиевскими крестами, стал от табачного дыма черным. Гадким и отталкивающем стал потолок.
Сама больница, по закону подлости или в насмешку устроена в бывшей усадьбе знаменитого казачьего атамана Платова. Платов герой войны с Наполеоном. В ста метрах от больницы стоит церковь, в которой знаменитого казака, крестили.
Донское казачество не раз порывалось вернуть дом атамана, но Минздрав в лице психиатров был непреклонен. До абсурда, вплоть до того, что поломали, крыльцо, все проемы дверей. И перестроили все внутри, чтобы только не досталась казакам и министерству культуре Ростовской области.
Все отталкивает в больничных покоях. Привычных дверей в палатах нет, вместо них решетки. Решетки на ночь или в положенное время для острастки или во время уборке закрываются на замок. Вы, унижаясь, просите в туалет.
— Терпи! — отвечает санитар.
— Сколько можно?
— Еще не высохли полы!
Сухие полы в психиатрической больнице дороже здоровья мочевого пузыря. Что до мытья полов, такая картина на всех без исключения режимах содержания.
Вообще в России какое то сакральное отношение к мытью полов. В психиатрической больнице особое. Уборщики сами больные. Самое парадоксальное, что только в психиатрии и более нигде, ни в одном учреждении, уборщица, в Минздраве санитарка, не моет палов и вообще ничего не делает, а рассуждает о болезнях и ставит диагнозы. Какая- то язва с неоконченным средним образованием будет считать себя чуть ли не доктором наук.
— Совсем из ума выжил? Я кому говорю, Саня! Саня ты меня слышишь?
Саня это старик, подстриженный под ёжик. Бывший летчик гражданской авиации, растлитель малолетних, приводил к себе в квартиру девочек, раздевал, и фотографировал. Он замер со шваброй в руках.
— Что ты стоишь как истукан? Давай драй! Вот дурак!
Истукан оживает и начинает энергично тереть тряпкой.
— Вытирай, лучше!
Из кабинета выходит заведующие Ткаченко Елена Владимировна это умная по своей сути добрая женщина, но тучная, и тяжёлым выражениям на лице и от этого пристающей суровой.
Санитарка вскакивает со стула.
— Здравствуйте Елена Владимировна!
— Здравствуйте!
— Уборка у нас!
— Хорошо!
Елена Владимировна лучше других понимает всю абсурдность картины, но промолчит, есть обычае и ритуалы которых нельзя касаться. Она хотела, когда-то, когда была еще молодой, когда только начала работать завести порядок и приличия. Но её пресекли, сказали, попросили воздержаться. И все так и осталось. Немыслимо, гадко и притворно до тошноты.
Я захожу после ужина в туалет, вижу Бабку и понимаю отчего у него довольный вид. Завожу разговор:
— Комиссия пропустила?
— Нет! — грустно отвечает Бабка мужичек сорока лет на вид которому за семьдесят.
— Какая комиссия подсчету?
— Пятая!
Пятая комиссия это значит, что Бабка в больнице два с половиной года. Комиссия проходит каждые полгода, по истечению, которого вас могут признать не опасным для общества и выписать на общий режим, на котором вы еще можете пробыть год или два и отбыть к себе по месту регистрации и жительству.
Преступления Бабки абсурдно, как и карательная медицина.
— Рулетку украл, в строительном вагончике! — рассказывает каждому новому слушателю Бабка. — Ну их к черту этих докторов!
— А что ты делал в строительном вагончике? На стройке?
— Есть искал! Думал строители, что оставили. Я бродяжничал, побирался. А сюда загремел, а того что в интернате держали, а я сбежал! — отвечает Бабка.
— Рулетка! — восклицает в сердцах Юрий Алексеевич Стаценко высокий седой, но еще не старый мужчина. — Я здесь вообще иза сволочи соседа, — и Юрий Алексеевич говорит дрожащим голосом:
— В гости пригласил, а потом написал заявление в полицию, что пришел с собакой, травил на него собаку, и в заключение, что моя собака съела у него жаренные пупки, и — переходит на крик:
— Да я отсидел десять лет за убийство! Но это был несчастный случай на охоте. Меня признали вменяемым, и посадили на десять лет. Я отсидел от звонка до звонка и вернулся.
И вдруг чуть не плача:
— Все на меня смотрели как на врага народа, родные и то чураются. После заявления приехал участковый с нарядом, и отвезли меня на общий режим в больницу. Я давай жаловаться, писать в суд! Меня сюда закатали! Сволочи!
Но после услышанных слов, несправедливой участи и грусти вас тут же может охватить ужас, потому что спустя минуту, в туалет заходит, молодой паренек на вид божий одуванчик, по прозвищу Гвоздь.
— Вот, этот маму убил! — восклицает Бабка.
— Не убивал! — раздражительно отвечает Гвоздь.
— Убил, убил!
— Нет, не я! — начинает злиться выходить из себя молодой человек. Еще пару вопросов, и молодой человек начнет вздрагивать, его светлое лицо исказит, изуродует страшная гримаса.
— А зачем в голову гвоздь забил? — спрашивает Бабка.
Гвоздь начинает трястись и может выбежать из туалета и долго бежать по коридору пока его не схватят санитар.
Бабка вздохнет:
— Убил маму, и гвоздь себе в голову забил молотком и как с гуся вода.
И вы ошарашенный выйдете из туалета и начнете вглядываться в лица тех, кто с вами будет жить бок о бок долгие годы. Но вы не сможете, и не надейтесь, что вы скоро зачерствеете, и преступления перестанут вас больше трогать. Ведь однажды когда думаешь, что уже с лихвой перевидал с десяток насильников и убийц в больнице и ничего не заставит вздрогнуть, вдруг у вас раздаться под ухом.
— Что ел, человечину? Ел, ел?
Это задирают на вид сморчка человечишку.
— Нет!
— А будешь?
И у человечишки загорятся глаза невиданным огнем, и он проронит, не сможет, чтобы не спросить:
— А есть?
[justify][font="PT Sans",