— Что же это голубчик! — спрашивает пожилой.- Вены хотели вскрыть? Нелегко в тюрьме? Ничего не расстраивайтесь, мы вам поможем! — ободряет судебный психиатр.
И не зная, что со мной, что вернулся только с того света, заключают, что я невменяемый.
Уже спустя месяцы на Новочеркасском централе, в отстойники после суда я встретился с этапом из Ростова и меня узнали.
Мужики зашептались.
— Герой, — сказал один другому.
А я подумал, что да какой я к черту герой? Вы те, кто ходил ко мне в теплый карцер и терпеливо кормили меня с ложки, а я окровавленными искусанными в кровь губами, глотал и выжил, вот кто настоящие герои.
Глава шестая
Только по истечению трех месяцев меня навещает мать.
Передачи от родственников строго регламентировались, как и в тюрьме. Домашние нельзя, допустимо только определенное количество одного наименования. Иногда делали исключения и разрешали курицу гриль. Передачи из более шестидесяти заключенных пациентов получали не больше двадцати. Передачи тщательно проверялись охраной и приносились в отделение, и потом вы шли на свидание, которое длилось двадцать минут в присутствии медсестры и охранника.
Просторный на вид вестибюль с претензией на уют. Диван, мягкие кресла. Но с вас не сводят глаз. За каждым вашим словом следят, и вы чувствует себя, словно под зорким ненавистным злым оком. Это заставляет вас вжимать плечи, иногда шептать. Длительных свиданий как на зоне не положено. Вы успеваете обмолвиться с матерью о самом существенном и здоровье и прощаетесь. Глаза вашей матери всегда мокрые от слез. У медсестры всегда одна дежурная фраза:
— Не плачьте, скоро выпишут!
Мать, похудевшая и на ней нет лица, под газами круги от бессонных и горьких ночей.
Возвращаюсь со свидания сам не свой.
Все те, которые годами не ели вдоволь и не имели своих, ни конфет, ни печенья смотрят на пакеты с продуктами и не могут оторвать глаз. Когда вы возвращаетесь со свидания, перед вами выстраивается очередь с протянутой рукой, словно на паперти в церкви.
— Дай пожалуйста, печенья!
— Дай, конфету!
— Дай, пряник!
Люди берут и съедают и проглатывают прямо на твоих глазах и тут же просят еще и еще.
— Дай, еще, пожалуйста!
— Еще, дай!
— Одну конфетку только одну.
Я никогда не мог отказать и раздавал бы все до последней крошке если бы не Дима, или хлебники или блатные.
— Пошли, пошли! — кричал Дима. — Ему мать, привезла! Он вам и так пол передачи отдал.
Диму младенцам нашли на помойке. Родная мать подкинула дитя в контейнер как кой-то отход. Мальчик кричал, махал ручонками и не желал умирать.
Диму достали из контейнера. Дима рос в доме малютке и прежде не знал, что он подкидыш. Его усыновила одна семья. Правильно сказать один мужчина. Хороший человек. Он воспитывал Димку как родного. Очень любил. Когда Диме не исполнилось и десяти лет, отец утонул. Приемная мать после похорон стала злой и придиралась к мальчику и однажды сказала:
— Ты не родной нам сын. Ты плохой!
Мальчик сбежал из дома и стал красть. Его нашли, определи в детский дом. Мать отказалась. Она не знала, что перед гибелью отец, словно чувствуя, что умрет, отписал почти все имущество мальчику. Узнав это приемная мать стала ластиться к мальчику приходить в детский дом приносить подарки и звать собой домой. Но Диму уже было не вернуть. Цинизм и равнодушие навечно убили в нем ребенка и превратили волчанка. В больнице Дима оказался окончательно надоев, правоохранительным органам с его многочисленными выкрутасами, когда изначально отбывал срок в исправительной колонии для малолетних преступников. К Диме приемная мать приезжала не реже одного раза в год, и то только потому, что за Димой осталось земля большой пай отца, в несколько десятков гектар, остальное имущества Дима уже вернул матери и сводной не родной сестре.
Получив передачу, вы не набрасывались на продукты, вы жадно выкуривали одну другую сигарету. Ни то, что бы сигарет не было в отделение. Сигареты были. Но, сигареты служили все равно, что местной валютой. И они растекались и улетучивались как вода между пальцами.
Покурив вы с хлебниками, если у вас такие были, просились в столовую, чтобы съесть часть передачи. Как правило, персонал больнице разрешал, но за редким исключением отправлял вас есть передачу во время обеда. Прием передач, осуществлялся в больнице с утра до обеда.
Я хлебничал на протяжении срока, с разными людьми в результате того что кто то освобождался. Но всегда с самыми необыкновенными. Одно время с неунывающим парнем кровь с молоком разбойником Щеблыкиным Андреем.
Андрей сто раз к ряду зарекался больше не совершать преступлений. Андрей по прозвищу Малыш был единственным ребенком у престарелых родителей. Людей с достатком, но кипучая натура, неугомонного Андрея требовала погулять. Именно что погулять. Из Андрея двести лет назад вышел бы разудалый казак разбойник, а возможно и лихой атаман. Андрей был бесстрашен и когда освобождался, совершал десятки, а порою сотни разбойных ограблений. От неуемности и количества преступлений Андрея Щеблыкина и упекли в психиатрию. Но Андрей был доволен, когда за свои преступления он уже наверно получил десять лет по несколько раз, он отделался годом или двумя в больнице.
Надо сказать в психиатрической больнице, как и в любом коллективе с компанейскими людьми приятно скоротать вечер. Одним из таких был Вагиф азербайджанец, бывший милиционер на пенсии офицер. Службу он проходил на родине, после оказался в России по обстоятельствам и коллизиям судьбы. Он долгие время терпел нападки соседа о том, что он не русский и что работал в милиции.
— Зверек! Да еще мусор! — выкрикивал сосед. — Погоны нацепил, небось, чтобы отрываться на людях?
И в один прекрасный день, Вагиф взял топор, пришел к соседу и без единого слова зарубил соседа. Сам вызвал полицию и сдался.
— Смотрю кругом, Артур, и ужасаюсь! — говорил Вагиф. — Почему нет смертной казни. Должна быть для убийц детей и маньяков. И я должен был сидеть. Я рассчитывал на это. В союзе я сидел бы как человек. Теперь каждый гад здесь на меня коситься и не считает за человека. Вот что они хотели добиться, это унизить меня. Меня и всю советскую милицию и советский закон.
Последними моими хлебниками были очень примечательные и разные личности по отношению друг к другу. Один Романов Толик квартирный жулик — крадун и бывший офицер, герой чеченской войны, снайпер, Бердник Иван Иванович в больнице оказавшийся, потому что убил. Убил превысив рамки самообороны. Бердник с усами живой подвижный мужчина в годах. Волевой и сильный.
Толик имел одну свойственность впадать в рассуждения и науки грезил окончить вуз и поменять жизнь, когда с горем пополам закончил школу. Но глупым не был, а напротив и сочувственный и делился всегда с последним куском хлеба. Если что случалось, всегда принимал участие в обсуждениях решение проблем. Любил спорт. Боксировал. Не расставался на свободе с пудовыми гирями. В юности участвовал в соревнованиях.
Мы сидели в столовой втроем. Ели передачу.
— Больше всего мерзко, — сказал Бердник. — Это то, что психиатры всех подводят под одну гребенку! Шизофрения, мать их возьми! Один маньяк, извращенец, другой разбойник, третий черт знает что. Колька Бубырь не умеет, ни читать, ни писать. Из школы для умственно отсталых и вот тебе на, фальшивомонетчик! С поддельной купюрой, которую ему убогому всучил сволочь полицейский. Да не полицейский, а именно что сволочь, на одной чаше весов. Меня спрашивает психиатр:
— Вы убивали?
Он в своем уме? Я отвечаю, что я офицер, профессиональный военный, я участвовал не в одном военном конфликте, имею государственные награды. Я не убивал, я исполнял долг! Убийца, это что на улице в подворотни грабит.
После еды Толик мне просит ему помочь.
Он до того сердобольный, и хороший человек, что ухаживает за стариками. Но большей частью за тяжёлыми. Делает массаж прикованному к постели одному старику. Он должен умереть на принудительном лечении. Его парализовала, но его не выписывают. Говорить не может.
Толик очень терпеливый. И верит в сенсорные способности.
Проводит у меня по руке и спрашивает:
— Ты чувствуешь, тепло? Я могу лечить людей!
[justify]Может показаться, что Толик помешался. Но это ни так. Через месяц Юра,