Я всегда думала, что не буду на неё похожа. На маму. Не буду говорить тем тоном, от которого хочется вжаться в стенку. Не буду шипеть сквозь зубы при чужих:
— Ну что ты, ну сколько можно, ну посмотри на себя.
Не буду хватать за локоть больно, чтобы «запомнил». Я вообще собиралась быть той самой идеальной мамой: спокойной, объясняющей, с бесконечным терпением, как мультисервис — 24/7.
Получилось… как получилось.
***
В тот день мы просто заехали за продуктами. Просто — это ключевое слово, после которого обычно что-нибудь идёт не так. Гул супермаркета был знакомым фоном: скрип тележек, чей-то детский плач в соседнем ряду, голос из громкоговорителя, перечисляющий скидки так, будто зачитывает новогоднее обращение. Я толкала тележку одной рукой, второй листала список покупок в телефоне.
— Можно йогурт с динозавром? — тянул меня за рукав Егор.
Пять лет, ростом чуть выше полки с соками, в футболке с ракетой и вечно сбитой набок кепкой.
— Посмотрим, — автоматически ответила я. Универсальное слово-обещание, не означающее ничего.
Мы свернули к молоку. Я потянулась за пакетом, поправила сумку на плече, вспомнила, что ещё нужен сыр, бросила взгляд на ценники, мысленно перемножая, прикидывая бюджет. Это заняло секунд тридцать. Ну сорок. Когда снова посмотрела вниз — его не было. Тележка — на месте. Представление о скидках — на месте. Молоко, сыр, список в телефоне — всё на месте. Только Егор исчез.
Сначала я просто оглянулась. Спокойно. Ну куда он денется? Заглянула за стойку с кефирами. Не увидела. Сделала шаг вперёд, почувствовав, как пол стал как будто скользким. За соками — нет. В соседнем ряду — нет. Возле конфет — нет.
Сердце сделало движение, которое я знала слишком хорошо: как лифт, который сначала плавно поднимается, а потом вдруг проваливается вниз.
— Егор, — позвала я. Голос изобразил бодрость, но в конце предательски дрогнул. Ответа не было.
Люди ходили мимо, толкали тележки, ругались из-за очереди, мир жил как ни в чём не бывало. Только у меня внутри уже начинала выть сирена, та самая, которую мы обычно слышим в чужих историях: «На секунду отвернулась…».
Оставила тележку в проходе и пошла быстрее. Уже не оглядываясь, а метаясь.
— Вы мальчика не видели? В синей кепке, пять лет… — спросила у женщины в зелёной куртке.
— Нет, — отрезала она, даже не посмотрев.
Ладони вспотели, телефон стал тяжёлым в руке. Картинки сами полезли в голову — одна хуже другой. Двери, лестницы в подвал, чужие руки. Все новости, которые я когда-то читала и думала: «Какой кошмар», — вдруг сжались в один комок и застряли в горле.
— Извините… — я поймала взгляд кассира. — У меня… ребёнок пропал. Мальчик. Можно объявление?
Голос мой был чужим: слишком тихий и одновременно резкий. В нём не было ни грамма «идеальной мамы», только голая, липкая паника.
Администратор задала несколько вопросов, которых я почти не услышала, и через минуту в динамиках раздалось:
— Внимание, в торговом зале потерялся мальчик, пять лет, в синей кепке…
И вот тогда, под этот сухой, чуть металлический голос, меня накрыло по-настоящему.
«Я потеряла ребёнка».
Эта мысль стала единственной. Ни молока, ни бюджета, ни йогурта с динозавром больше не существовало.
Увидела себя со стороны — бледную, с растрёпанным хвостом, сжатую в узел. И увидела маму. Ту, которой когда-то клялась «не быть». С тем же взглядом. С тем же движением рук — когда они уже не знают, что хватать: воздух, сумку или собственную голову.
***
Мне было шесть, когда я потерялась в первый раз. Рынок был шумный, настоящий — не эти пластиковые ряды, а с запахами рыбы, мяса, укропа. В маминой руке — большая сумка. В другой — я.
— Не отставай, — сказала она, когда мы протискивались мимо тёток с курицами.
— Я не отстаю, — обиделась я. И в доказательство вывернулась, чтобы идти «как большая». На повороте меня отвлёк щенок — белый комок на тонком поводке. Остановилась на мгновение. Рука мамы выскользнула. Секунда — и её уже не было.
Только люди. Много людей а мамы не было. Помню, как сначала не поняла. Как прошла чуть вперёд, уверенная, что вот-вот увижу знакомую спину в сером пальто. Не увидела. Потом развернулась — и тоже не увидела. Внутри всё звякнуло и разлетелось, как ёлочная стеклянная игрушка.
— Мама, — позвала я.
Рынок проглотил мой голос. Не плакала сразу. Пошла туда, где, как мне казалось, мы только что были. Потом — туда, где мы точно не были. Потом — ещё. Мама всё не находилась. Мир становился всё выше, громче и страшнее. Нашёл меня милиционер. Присел на корточки, спросил имя, протянул конфету, которая тут же прилипла к вспотевшим пальцам. Повёл к будке, где был телефон. Я сидела на табуретке, свесив ноги, и старалась не плакать. Потому что «нельзя ныть, уже большая». Так говорила мама.
Когда она вбежала — вспотевшая, с красными щеками — я успела заметить в её глазах что-то такое, что не видела никогда. Даже когда я разбила вазу или испортила тетрадку. Страх. Настоящий, зелёный такой. Но первой была не радость, а совсем другая эмоция. Та, что застряла во мне на годы.
— Ты что, с ума сошла?! — она схватила меня за плечи. — Я же сказала — не отставай!
Пальцы вжались так, что потом останутся красные следы.
— Ты понимаешь, что тебя могли… — она осеклась, посмотрела на милиционера, сжала губы. — Ну как так можно, а?!
Я смотрела на неё и думала, что это нечестно. Что я тоже боялась, что тоже потерялась, но теперь виновата почему-то только я.
И где-то внутри, где обычно живут детские клятвы, появилась первая:
«Никогда не буду так кричать на своих детей. Никогда».
Через пять минут мы уже шли домой. Мама держала меня за руку и всё повторяла:
— Я ведь чуть с ума не сошла. Ты понимаешь? Чуть не сошла.
Я кивала. Ничего не понимала. Только чувствовала под пальто ноющие плечи и обиду, которая лезла в горло вместо слёз.
***
В супермаркете детский голос прорезал шум, как сирена:
— Мама!
Я повернулась так резко, что в шее что-то хрустнуло. Егор стоял возле стеллажа с шоколадками, зажав в руках тот самый йогурт с динозавром. Глаза огромные, блестящие. Губа дрожит.
— Ты куда ушёл?! — сорвалось с меня.
Слишком громко. Слишком резко. Тем самым тоном. Он вздрогнул всем телом, как испуганный щенок. Увидела это и поняла, что прямо сейчас делаю то, чего когда-то себе обещала не делать. Воспроизвожу мамин голос, мамину интонацию, мамин страх, перевернутый в злость.
«Стоп», — сказала я себе. Но вслух уже прозвучало другое:
— Я… я тебя искала. Очень испугалась.
Голос сломался на слове «испугалась». Присела, чтобы оказаться с ним на одном уровне, и только тогда смогла вдохнуть.
— Нельзя так исчезать, слышишь? Нельзя. — Старалась говорить ровно, но руки всё равно дрожали. — Подумала, что… — договорить не смогла.
Егор мотнул головой, как будто тоже не хотел это слышать.
— Просто… Динозавр там был, — прошептал он, прижимая йогурт к груди. — Ты сказала «посмотрим». Ну я и посмотрел.
Вот и всё преступление. Он сделал ровно то, что я сама ему разрешила.
— Ладно, — сказала я, сглатывая. — Давай так.
Я раскрыла руки. — Сначала мы обнимаемся. Потому что когда один боится, другой обязан его обнять. А уже потом ругаемся, договорились?
Он немного помялся, потом шагнул ко мне и уткнулся лбом в шею. Я прижала его к себе так, будто нас пытались развести по разным концам света.
— Подумал, ты ушла, — тихо, почти в ухо, сказал он.
И вот это оказалось самым страшным. Не мои фантазии про чужие руки, а одна детская мысль: «Ты ушла».
— Я никуда не ухожу, — ответила я автоматически. И только потом с ужасом поняла, насколько это не правда. Мы все куда-то уходим. На работу, в свои мысли, в телефоны, в чужие жизни. Иногда — навсегда.
Мы дошли до кассы уже рука в руке. В корзине, помимо молока и сыра, лежал виновник торжества — йогурт с глупо улыбающимся динозавром.
***
Дома Егор почти сразу уснул — день был длинный, магазин, садик, дорога. Я накрыла его одеялом, посидела немного рядом, слушая, как он сопит, и только потом достала телефон.
В списке контактов нашла ‘мама’ и нажала «вызов» и вдруг поймала себя на мысли: «Только бы не взяла трубку». Хотела рассказать — и не хотела одновременно. Как в детстве: показать рисунок, но вдруг скажут «криво».
Она взяла на третьем гудке.
— Алло.
Голос — немного усталый, но всё тот же.
— Привет, — сказала я. — Это я.
— Здравствуй дочка, — ответила мама. — Ну
|
