Любовь после любви

второму разу, – пошутила она и громко рассмеялась.
Она имела ввиду Артура.
– Артур?! Что, опять? Он что же, бросил пить?
– Да. Он там уже большой человек снова стал, в администрации города работает. Вот, снова пристаёт, зовёт.
«Тот, кто не разбирается ни в чём, может взяться за что угодно!» – подумал я, но сказал другое.
– Что ж, вполне достойная пара для директора школы, – вроде бы серьёзно промолвил я или пошутил, но посмотрел на неё вопросительно.
– Но ты всё знаешь, я жду лишь одного, – и опустила взгляд на мои губы.
– Ах ты, моя милая, несравненная, Танюшка, – я взял её руки в свои и поцеловал в щёки. – Я тебе очень благодарен за твой смелый поступок – приехать по первому зову!
– Было не просто, ещё идёт учебный процесс, – прижалась она ко мне. – Но больше я боялась за тебя, за твоё душевное состояние.
И она поцеловала мои руки и заглянула так близко в глаза, что я не выдержал и прижал её снова к себе. Так мы стояли какое-то время и говорили ни о чём.
У неё были свои замечательные принципы: если я платил за обед, то она настаивала, чтобы заплатить за ужин; если я покупал ей в подарок красивое платье, то в ответ она дарила хороший костюм; если у меня был тяжёлый день, то она помогала восстановиться. И так было во всём.
После непродолжительной беседы поделился с ней своими мыслями.
– Давно хотелось побывать на Валааме, но всё как-то не получалось. Давай сбежим от всех? – вдруг предложил я.
– Давайте, с Вами хоть на край света, – не задумываясь, ответила она, словно готова была на всё. – Но сначала сходим в церковь?! В храм Великомученицы Варвары. Пусть нам святые помогут на жизненном пути.
Санта-Татьяна:
Рядом с ним я вся размалинилась, говорю всякие глупости, воображаю что угодно приятное, только не реальность. Мой раздвоенный взгляд в эти минуты встречи говорил, даже кричал, о многом: «Я готова даже венчаться с тобой! У меня уже давно висит в шкафу белое платье подвенечное!», но я изо всех сил противилась, держа на тормозах свои гнедые чувства, расползающиеся по алтарю нашей с ним грешной жизни.
– Хорошо. Завтра в десять, в храме, – добавил решительно он: – С вещами.
А я смотрела на него с широко раскрытыми глазами. Душа моя в эти минуты была открыта и вывернута наизнанку: бери голыми руками и пользуйся, а его, как всегда, полузакрыта.
Я что-то бормотала внятное, короткими предложениями, как двоечница, не выучившая урок. А ведь я – преподаватель русского языка и литературы, директор школы. Офигеть! Это я у своих хулиганов маленьких научилась. Но смиренно молвила:
– Да, хорошо. Я буду ждать Вас. Я приду пораньше. Буду молиться.
Мы вышли из «Шоко». Я легко, с его помощью, вскочила в автобус и оглянулась. В моём взгляде светилась радость, улыбка, ожидание светлого, долгожданного. Виктор успел помахать мне и пошёл в сторону Новодевичьего монастыря, не оглядываясь. А я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.
Автор:
Зелёное небо тлело над старой Москвой. Виктор присел в сквере у памятника писателю Льву Толстому. Нашёл в интернете телефон монастыря и забронировал номер на двоих в гостинице.
У себя в комнате он выпил вина и закурил, в раздумьях о будущем. Профессор бросал курить много раз, но как только на душе становилось неспокойно, вновь брался погорыничать, повыпускать кольца нимбового дыма. Когда он смотрел на растворяющиеся в комнате туманные круги и на кончик сигареты, который во тьме при затяжке становился земляничным, а затем угасал в маленький догорающий уголёк, его мысли-скакуны успокаивались. Покурил и тут же уснул.
Ему приснились улицы, нагретые солнцем, белые мужские монастыри и поле – огромная бескрайняя степь. Он убегаю по ней, кто-то гнался за ним, а он никак не мог убежать. И женщина в белом, словно святая, тянула к нему руки помощи.
– На веки веков я люблю тебя, – сказала женщина в белом и обняла его плечи. Она засмеялась, и он вдруг увидел, что это была не Татьяна, а, кажется, Лера…
Он сразу же проснулся. И не знал, рассказать Тане о сне. Нет, решил, что не будет. Быстро собрался, взял с собой лёгкие напитки – кагор и абсент – и вышел в день.
Виктор:
Без десяти минут десять я стоял у ворот храма. Зазвонили колокола, я перекрестился и вошёл через огромную арку дубовых дверей в темный собор. Дымили тоненькие свечи, летали голуби, лицо Тани было смуглым и бледным, как серебро на черных иконах. Она смотрела влажными, прищуренными глазами и вся как-то светилась.
Священники говорили шёпотом и лишь изредка восклицали гнусаво и торжественно: «Aминь!» После этих слов все крестились. Ресницы Татьяны дрожали, с них капали на чугунные плиты редкие слёзы.
Мы вышли из храма, проказник ветер пытался проникнуть за ворот. Все берёзы окрест ветер уже расчесал на пробор, тёрся о наши головы, рвал наши светло-рыжие кудри на части.
После службы мы сразу поехали на Ленинградский вокзал и сели в «Сапсан». Он, как сокол, скоро и плавно домчал нас в город на Неве. Мы держались за руки и больше молчали, чтобы не вспугнуть то, что теплилось, зарождалось. Лишь наши взгляды улыбались друг другу, отчего было тепло, уютно и беззаботно.
В Питере нас встретили серые тяжёлые ветры и низкие свинцовые облака.
Катер за несколько часов пересёк Ладогу и причалил к острову. Валаам – место нашего побега и пристанища на какое-то время.
В монастырской гостинице нам отвели забронированную большую теплую комнату с побуревшими видами монастыря, старомодными глубокими креслами и синей кафельной печью. На круглом шатком столе лежал прошлогодний календарь и валялись высохшие листья клёна.
Разобравшись с головными уборами, мы с Таней вошли в храм. Он казался большим, старинным и уютным. Службу мы простояли стойко. Священники всё делали не спеша. А затем я опустился на огромную деревянную скамью, уставший от дороги и переживаний. Сидел тихо-тихо, совсем неслышно, словно неприкаянный призрак. Татьяна всё время была рядом. Чудная женщина. Она хлопотала, словно чувствуя каждое моё движение, вздох, эмоцию.
Мы не ели с самой столицы. Чувствую, что умираю от голода. Я затянул пояс еще на одну дырочку и вышел не спеша из храма. Таня неотлучно следовала за мной, исподтишка косясь на людей в чёрных одеждах.
Автор: Валаам.
Подошли к большой воде. Здесь тоже был ветер. Ветры дуют свободно, совсем не так, как хотели бы люди иль в море суда-корабли, ветры слушать людских приказов не стали, дули себе в сотню лошадиных сил туда, куда им вздумалось.
Проплывал над Ладогой Успенский собор, пять веков не терял он своей величавой осанки. И такой воцарился на сердце покой – не спугнуть бы его, не погас бы.
В номере полупустой гостиницы, похожем на келью, Виктор выложил продукты на стол и медленно стал пить свой абсент маленькими глотками, полузакрыв глаза, плавая в облаках дыма сигареты, наблюдая, как Таня стелила постель, точнее, две. «Почему две, а не одну?» – пронеслась нескромная мысль в захмелевшем мозгу мужчины. В наклоне у неё казались большие бёдра и узкая талия, а когда она поворачивалась к Виктору, то ему отчётливо видна была её обнажённая грудь.
Вечный поиск через соитие, вечное возвращение к нормальной жизни; где она – эта истинная любовь. Говорят – слушай сердце! А если оно молчит, а если другие органы перебивают, если в голове сотни вопросов?
За дощатой стеной кто-то говорил на незнакомом языке. Кого здесь в намоленном месте только не было.
Таня тесно присела рядом и выпила полный фужер кагора. Ей сразу стало хорошо, голова поплыла в кружении танца. Они сразу потянули давно связующие их нити на себя и в один миг стали так близки. Обнялись, нежно поцеловались. Она с дрожью в теле заговорила:
– Я так рада, что мы здесь вместе, каждую минуту я чувствую Вас, слышу Ваш голос. Я люблю и буду потом, в памяти, любить всё, что вокруг, – и этот собор, и эту полупустую гостиницу.
Виктор молча обнял её за талию, потом взял руку и благодарно смотрел в её влажные, красивые глаза, целовал руку, затем слизнул на её лице слезу. Внутри нарастало страстное томление. Рука гладила через тонкую блузку её горячее тело. Ничего не мешает. Что же ты тянешь!
– Князев, родной, – сказала Таня и медленно отвела взгляд, она обращалась ко мне ещё со школы иногда по фамилии. – Я забыла здесь все свои капризы, стыд и обиды... Вы ведь знаете всё про меня, что там говорить, лишнее.
Да, знал. Она любила как никто и никогда. Когда человек одержим любовью, он находит её во всём. Она прощала все его шалости, мужские игры и бегства на долгие годы. Так может любить только мать. У них было неравенство в любви – это неравенство душ.
Иногда нужно пройти тысячи километров, несколько жизненных этапов в поисках любимого человека для того, чтобы понять, что клад всё это время был зарыт у твоих ног и был с тобой рядом: нагнись и возьми его. Но мы порой не замечаем, не желаем, держим на расстоянии глаза.
– Я знаю только одно, Танюшенька, что сейчас я люблю тебя. И корю себя за то, что причинял боль. Я благодарен за то, что ты сказала мне в Москве: «Я хочу чувствовать на себе Ваши глаза, Вашу силу, слышать Ваш голос, жить тем, чем живете Вы». Но я порой не знаю себя. Может быть, – продолжал я тихо, – вдруг уйду завтра, в метель, как у Пушкина. Я сейчас не знаю, как мне поступать рядом с тобой. Ты мне очень нравишься, всегда нравилась, но я не знаю, смогу ли я быть всё время рядом.
– Милый мой, Витенька, не думайте сейчас об этом, я – Ваша целиком и это главное!
Руки сами оказались под блузкой, губы в усладе замкнули пружинный цикл природы людской, и вся одежда поочерёдно взлетала в разные стороны, обнажая тела.
Молниями впивался в позолоченные купола, громом обрушивался небосвод на обомлевшую землю Валаама, на трепетно содрогающуюся бёдрами, грудью и всем телом, счастливую женщину.
Её рыжие волосы, разбросанные на белёсой постели золотыми лучами излучали, как красивый источник, тепло, страсть и свет.
И в этой мелькающей и стенающей тьме, точно в неистовом любовном слиянии, сливались высь и глубь, высекающие ещё более мощные вспышки стихии.
Так бывает после длительного воздержания, при частом слиянии и в момент бешеной страсти периода сильных магнитных бурь в дни скорпионного полнолуния.
Через некоторое время они оторвались друг от друга, как расколотый грецкий орех. И оба стыдливо подумали, что их стон могли слышать за стеной иностранцы. Ну, и ладно! Лишь круглоликая луна подглядывала в крохотное окошко, сполна отражая их эмоции в своей молчаливой улыбке до самых ушей…
– Милый мой Князев, не говорите больше ничего, – с какой-то лёгкой болью прервала сладостное молчание Татьяна. – Если бы Вы знали, как я ждала и боялась этой минуты, как мне было тяжело там, в Крыму, и как стало вдруг спокойно сейчас. Вы рядом, вот и хорошо. А что будет потом? Уйдёте,