Клаус пощупал пульс у Спиридона Авдеева, заглянул в трофейный шкафчик, приспособленный им для хранения лекарств, и подумал: «Маловато мази для заживления ран, надо бы ещё приготовить». Он дал распоряжение санитару, малорослому поляку средних лет, с хитрой лисьей мордочкой и неуместными бакенбардами, приготовить снадобье.
– Тшы то ест праца? Зробе, – в ответ высокомерно ухмыльнулся Ян Слодковский.
– И принеси перевязочный материал.
– Добже.
Поляк с достоинством, удалился. Он держал спину прямо, будто кол проглотил, наверно, надеялся казаться выше ростом, но его манеры и внешность смешили Клауса.
В станице Ян появился два месяца назад и сам напросился в помощники к Рильке. И на глазах всё время, а он никак не может понять этого поляка. Вроде, пан хорошо разбирается в лечебном деле, много знает, а согласился на работу простого санитара. Кто его разберёт? Странно всё это. Впрочем, поляки хитрые. Это Клаус усвоил ещё в юные годы, живя в Германии, где их довольно много.
Перевязав раненых, выглянул в открытое оконце: в калитке показался Афанасий Бычков. Он стремительным шагом подошёл к лекарю и поприветствовал:
– Здорово дневал, Николай!
– Тшы то ест праца? Зробе, – в ответ высокомерно ухмыльнулся Ян Слодковский.
– И принеси перевязочный материал.
– Добже.
Поляк с достоинством, удалился. Он держал спину прямо, будто кол проглотил, наверно, надеялся казаться выше ростом, но его манеры и внешность смешили Клауса.
В станице Ян появился два месяца назад и сам напросился в помощники к Рильке. И на глазах всё время, а он никак не может понять этого поляка. Вроде, пан хорошо разбирается в лечебном деле, много знает, а согласился на работу простого санитара. Кто его разберёт? Странно всё это. Впрочем, поляки хитрые. Это Клаус усвоил ещё в юные годы, живя в Германии, где их довольно много.
Перевязав раненых, выглянул в открытое оконце: в калитке показался Афанасий Бычков. Он стремительным шагом подошёл к лекарю и поприветствовал:
– Здорово дневал, Николай!
– Здравствуй, Афанасий! – Рильке вопросительно глянул на него: пришёл проведать раненых или по другому делу? Лекарь ходатайствовал перед станичным правлением о помощи в расширении своего детища, просил хотя бы сделать пристройку на пару комнат.
– Как тут у тебя в лазарете наши раненые?
Рильке с явным разочарованием протянул:
– Какой уж там лазарет? Одна палата всего.
– Не прибедняйся дохтур, усё у тебя здеся, как потребно. Так как себя чувствують больные?
– Больные? Хорошо себя чувствуют, господин старший урядник. Федоту обработал рану, наложил повязку, и он уже домой пошёл, к молодой жене. Ранение лёгкое!
– Гм, молодица ядрёная, – хмыкнул урядник, – она его уж вынянчить. На руках носить будеть. А Спиридон?
– Ему тоже лучше, но что потом будет, ещё не знаю. Наверное, останется хромота.
– Жаль. Добрый казак.
– А ентот?
– Без ног остался, пришлось отрезать. Лопочет что-то по-своему, вроде, Богу магометанскому молится.
– Ну-ну.
– Да ты проходи в палату, Афанасий.
Бычков вошёл в палату и одобрительно воскликнул:
– О, вы, немцы, любите порядок – сразу видно, такая чистота, что и плюнуть некуда.
– Это Ян старается.
– Иван? Ну, как тебе он?
Афанасий всех инородцев называл на русский манер, Клауса – Николаем, Яна – Иваном. Ему казалось, что так будет в станице больше порядка.
– Непонятный. Больше знает, чем говорит.
– Ты, енто, присматривай за ним. В мутном омуте черти водятся, – шепнул урядник Рильке и подошёл к лавке, на которой, за неимением пока кроватей, лежал обескровленный, с проваленными глазами Спиридон Авдеев и слегка постанывал.
– Как ты, Спиридоша? – участливо спросил Бычков.
– Уже легче, спасибо лекарю, – прокряхтел тот, пытаясь приподнять голову с подушки.
Афанасий поправил ему одеяло и нарочито бодрым голосом проговорил:
– Терпи казак, атаманом будешь!
– Уже не буду. Какой из меня атаман? Хромой-то, – чуть слышно выговорил раненый.
– Хромые таперя дюже ценные, Спиридоша. Война…. Да ты не горюй, девки все пузыри на окнах полопали своими глазишшами, ждуть тебя и твою гармоню.
– Дядька Афанасий, подь ближе. Нагнись, скажу что-то.
– Ну? – Бычков приблизил ухо к губам Спиридона.
– Думается мне, что этот поганый не ногаец вовсе.
– А хто? – напрягся урядник.
– Турок, вот кто? Спытать бы его, вражину, – зло прошептал Спиридон Авдеев.
– А ты почём знаешь?
– Все они татары по языку, но разница в разговоре есть, я знаю, только объяснить не могу. Да вы спросите Мишкину туркиню. Ещё дед Кобыла знаеть их язык. Он же на туретчине пять годов жил, хорошо по-ихнему гутарить.
Бычков искоса глянул на пленного. Смуглая кожа обтягивала удлинённый череп, будто нарисованные чёрные брови, карие, слегка раскосые глаза с синими кругами. Ногай как ногай. А может, и турок.
– Ладно, разберёмся, Спиридон. Не убежить без ног-то.
Урядник положил на столик у изголовья больного узелок со снедью:
– Лукерья передала. Ешь, казак, выздоравливай скорее, – и подмигнул, – Авдошка заждалася тебя, прийтить грозилася. Ты, енто, как говорять старики, у лекаря лечиться лечися, но прежде Господу усердно помолися, так Он и лекаря на ум наставить, чтоб на ноги тебя поставить, – ласково добавил он.
– Терпеливый казак, и всё исполняет, – Рильке пощупал у больного лоб, – жар спадает. Зер гут!
– Ну, Николай, Бог тебе в помощь. Я пойду, – Бычков направился к выходу, потом вспомнив просьбу Рильке, приостановился, серьёзно проговорил:
– А прошение твоё рассмотрим, не беспокой себя попусту. Будеть палата.
Разговор со Спиридоном Афанасий не забыл и на следующий день явился к Рильке в лекарню с Фёдором Кобылой.
Старый казак, войдя, перекрестился на угол и, не обнаружив в нём иконы, попенял на то Клаусу, затем, поздоровавшись со Спиридоном и оглядев помещение, одобрительно кивнул:
– Гарно, як у вийсковым лазарете.
Старик не спешил с допросом пленника. Он подошёл к молодому Авдееву, жалостно спросил:
– Як ты?
– Лучше, дедуня.
Кобыла приободрил парня:
– Добре, Спыре, вы покозакувалы, отигналы нэхрыстив от станыци. А що ранен, так то козаку Бог засчитае.
Спиридон благодарно улыбнулся краешком губ.
– Батькы булы?
– Приходили.
– Мабудь, тэж дякують Бога, что сын живота нэ лышився, – перекрестился Кобыла, – Мыхайлу жалко, – вздохнул он, – а тоби йисты бильшь трэба. Выздоравлюй скорейшь, хлопэць, – старик ласково дотронулся до руки парня и лишь потом обратил свой взор на пленника.
Перевести раненого для допроса было некуда, и дед сел на край лавки, на которой тот лежал. Кобыла пристально посмотрел татарину в глаза и спросил по-турецки имя. Тот понял и ответил, вращая зрачками глаз и яростно скрипя зубами:
– Джебраил.
«Гаврила», – про себя отметил Бычков и велел старому казаку:
– Спроси, скольки их, турков, тута и что они хочуть делать. Да, и допытайся, есть ли у них артиллерия?
Фёдор спрашивал спокойно, медленно проговаривая каждое слово. Турок, свирепо сдвинув брови, выкрикивал оскорбления и ещё какие-то гневные фразы, на что старик не отвечал, бесстрастно продолжая допрос. Наконец, Джебраил, дико взревев, дёрнулся и, морщась от боли, с трудом перевернулся на левый бок, лицом к стенке, давая понять, что разговор окончен.
Все выжидательно смотрели на Фёдора Кобылу.
– Джихад! Ризать нас будэ турка. Чуетэ?
– Нехай тольки попробують. Поглядим, кто кого. Казаки никому не кланяются! – гордо взвизгнул Бычков.
Они вышли на улицу. Из рассказа Фёдора Кобылы Афанасий узнал некоторые подробности: Джебраил действительно турок, и нерядовой. Он приглядывал за ногайцами, чтобы те, собаки, не переметнулись к русским. Он также еженедельно сопровождал отряд к аге для получения кошта /1/. Большинство ногайцев поддерживают священную войну против русских, но есть среди них и предатели. Ещё он сказал, что мы, русские, должны трепетать, потому что скоро придёт тысячный отряд воинов, вооружённых до зубов, и сотрёт с лица земли нашу станицу и другие селения. Потому что это земля – турецкая. Оружия и воинов, говорит, у них – тьма.
Бычков поблагодарил старика и поспешил с докладом к атаману.
[hr]
[1]Средства для пропитания.
