Ночами ещё подмораживает, но днём весеннее солнце пригревает землю, и она жадно дышит нарождающимся теплом. Порубежная станица Закурганная, включённая в Черноморскую кордонную линию /1/ и посему значительно укреплённая, точит сабли, шашки, пики, ни на минуту не выпускает из виду границу.
С церковной колокольни хорошо обозревается полноводное русло Кубани. Никакое движение по нему или на берегу не останется без внимания скромного гарнизона под водительством атамана Чернецова.
В этом году крестьянствующие казаки в поле не вышли – обеспечить безопасность стало невозможным. Все и даже самые старые казаки и малолетки вооружены, каждую минуту готовы к бою, к защите станицы, к защите рубежей Отечества.
До сих пор, можно сказать, между казаками и черкесами не существовало жестокой вражды. Разве воровство!? А так, торговали, роднились, обменивались продуктами и разными предметами…. Набеги? Они всегда были. Это закон здешних мест. Особенно зимой, когда Кубань замерзала. Но с началом русско-турецкой войны под влиянием воинственных мусульманских священников, проникших на территорию Черкесии из Турции, там усилились антирусские настроения. Некоторые из горцев пошли на службу к Порте.
Ещё летом 1787 года, до начала этой войны в Черкесию с Кавказа прибыл шейх Мансур. В августе он получил подкрепление в виде османского отряда. Планы горцев были ясны: атаковать русских в направлении Тамани, и затем из Тамани двинуться на освобождение Крыма.
Об этих планах стало известно российскому командованию. На Кубань для организации похода против горцев был послан генерал Текелли, и враг был разгромлен. Часть ногайцев, абазинцев и адыгов приняли присягу на верность России.
Однако Мансур из османских крепостей Анапа и Суджук-Кале /2/ призывал к продолжению “священной войны” против русских.
С целью усиления военного контроля границы с Российской империей, проходящей по реке Кубань, турецкие власти сформировали из ногайцев “кубанскую стражу” /3/ – а, на самом деле, официальные воровские отряды, которые уводили табуны лошадей, умыкали людей и разбойничали в русских селениях. Для переправы через Кубань они избирали обыкновенно самые ненастные и бурные ночи, когда свист ветра и шум волн заглушали все их действия. Переправившись на русский берег, воры организовывали засаду. Днём они не предпринимали нападений даже и в том случае, если бы, к их счастью, казачий табун находился на самом близком расстоянии от неё.
Но как только наступали сумерки, и табунщики располагались ужинать, ногайцы садились на коней, производили несколько выстрелов, и поднятый табун стремглав летел к Кубани за вожаком, имевшим сноровку сразу попасть на заранее избранное место переправы. Первый привал делался только в безопасном месте, где-нибудь на лесной поляне, поблизости от источника.
Садилось солнце, когда с колокольни заметили на противоположном берегу скопление всадников и начали подготовку к встрече с хищниками. Степана известили об этом деле, когда он, поужинав, тетёшкал годовалого Егорку. Дарьюшка убирала со стола и с любовью посматривала на мужа и сына.
В хату заглянул Колька Бессараб, отходивший в малолетках уже второй год, сняв шапку, поздоровался:
– Здорово дневали, соседи!
– Слава Богу! Что-то случилось?
– Хищники собрались на том берегу! Снаряжайся в залогу /4/! На майдане собираемся.
Дари, уже привыкшая к службе мужа, перехватила ребёнка и положила его в люльку. Через несколько минут Степан в полной амуниции стоял у ворот, жена подвела коня и открыла плетнёвые ворота. Лихо вскочив в седло, он нагнулся и поцеловал Дари, не забыв шепнуть на ушко заветное словечко. Она заалелась и закрыла ворота.
Почти два года живёт черкешенка в казачьей станице. Темно-каштановые волосы, когда-то по-горски подстриженные, превратились в две косы. Дари после родов немного располнела, и от этого не подурнела, а наоборот, её краса стала мягче и нежнее – в первое время, когда она появилась в станице, казаки даже жмурились от ослепительной внешности юной черкешенки.
Её пехлеван превзошёл все ожидания и мечты. Он был скромен, словно истый черкес: никогда не говорил о своих военных подвигах, не хвалился своими поступками и добрыми делами, готов был замолчать в споре, но был храбр и отважен в бою.
Степан оказался внимательным, заботливым по отношению к домашним. С ним она учила русский язык, и теперь, хотя говорит ещё не твёрдо, но понимает почти всё.
Благодаря Степану, Дари смогла быстро приспособиться к казачьей жизни, которая не особенно-то отличалась от прежней. Домашние заботы, военные походы и вылазки мужчин, церковь, дети, гости, соседи….
Названные родители Степана всем сердцем полюбили её и маленького Егорку. Бабка Манефа все первые трудные дни после рождения сына была рядом, и Дари временами казалось, что это тётушка Хасинат заботится о них. Дед Трифон старался тоже быть ей полезным и в отсутствие Степана делал по дому мужскую работу.
Когда появился на свет сынок, наверное, всё селение перебывало в их доме. Дари и Манефа едва успевали готовить еду и подавать на стол. И все приносили мальчику дары. Дед Трифон велел развесить их на стене, где стояла люлька, и оказалось, что вся стена увешана оружием, колчанами, мешочками с пулями и порохом, прочими вещами, нужными в казацкой жизни.
Когда Егорке исполнилось сорок дней, бабка Манефа отвела Дари в церковь на очистительную молитву, а после молитвы Степан под руководством названого отца, а теперь и деда, Трифона, и под одобрительные возгласы друзей надел на ребёнка портупею от шашки, придерживая шашку в своей руке, «посадил» его на коня и поздравил Дари с казаком.
Егора крестили сосед Михаил и Катерина, жена Фрола. Они часто навещали крестника, а Дари называли «кумою».
Только у Егорушки начались прорезываться зубки, его повезли в церковь служить молебен Иван-воину. С Дари как с матерью казака уважительно здоровались станичники, и сердце черкешенки наполнялось гордостью.
Как не странно, ближе всех сошлась Дария с Айшет, наверное, потому, что обе были чужеземки. Живя по соседству, они часто прибегали друг другу за советом или помощью. Изъяснялись на жуткой смеси трёх языков, но друг друга понимали.
Айшет поведала младшей подруге, как она оказалась в казачьей станице. Михаил с казаками отбили у степняков ясырь. Христиан освободили сразу, а мусульман решили обменять на своих пленных. Это решение вызвало страх у женщин, для которых жизнь в плену лучше, чем возвращение на родину, где их ожидает бесчестье. Умоляющий взгляд маленькой хрупкой девушки, укутанной шалью с головы до ног, вызвал у Михаила сочувствие, он назвал её своей и ввёл в дом женой. Айшет полюбила его и каждый день благодарила Аллаха за своё счастье.
Покормив сына, Дари уложила его в кроватку и, присев рядом, запела:
Месяц в сумраке поник, осветив печаль мою
Спи мой маленький адыг, баю-баюшки-баю,
Спи, сынок, пусть эта ночь убаюкает тебя.
Пусть тревогу гонит прочь колыбельная моя.
На глаза навернулись слёзы, а мысли унеслись в родной аул, в родительский дом. За всё время пребывания в станице так и не получилось навестить родственников. Ну, ничего, вот сын станет на ножки, и они со Степаном обязательно съездят. Только бы скорее закончилась война с турками.
Егорка уснул. Дари поправила одеяльце и пошла управляться по хозяйству.
Было уже темно, когда казаки заняли места в секретах, замаскированных ветками, едва покрытыми нежной весенней листвой. В полной темноте прождали несколько часов – небо затянули тучи, собиралась гроза. Где-то за полночь послышался плеск воды – это закубанские ногайцы начали переправу напротив секрета /4/, состоявшего из шестнадцати человек, в основном, малолеток, поставленных в том месте, где Кубань делает изгиб.
По быстроте течения реки в этом месте и крутизне берегов, татары не могли иначе выйти на берег, как несколькими десятками саженей ниже, и потому в том месте расположился другой секрет из десяти казаков, возглавляемых опытным Сидором Шерстобитовым. Вместе с ним в секрете залегли Степан, Фрол, Ерофей и другие казаки гарнизона. Из верхней залоги поступил условный сигнал – крик ночной птицы – о том, что переправа началась, и в залоге насторожились.
Большая часть ногайцев, увенчанных мохнатыми шапками и слившимися во мраке с конями и оружием, уже выходила на правый берег, когда сгустившиеся ночные тени разметались, вспыхнула молния, осветив не только лица, но и ружья казаков в залоге. Раздались, почти одновременно, два взаимных залпа.
– Ура! – закричал Сидор и бросился в холодные волны Кубани навстречу разбойникам.
– Ура! Ура! – подхватили остальные казаки нижней залоги клич своего предводителя и последовали за ним.
– Алла-а! – разнёсся по округе ответный возглас.
На выстрелы и крик прискакали казаки секрета, расположившегося выше по течению реки. Начался бой, сразу же перешедший в рукопашную схватку. Татары шумною гурьбой накинулись на казаков.
Сидор резко развернулся на пол-оборота вокруг оси с расслабленной рукой, она взлетела, как плеть, подхлёст – и один враг уже на земле.
Степан больше действовал руками и ногами, как, бывало, в деревне бились «улица на улицу». Удар сверху, удар наотмашь, залом, и делай с противником, что хочешь. Если Сидор добивал врагов шашкой, Степану достаточно нанести удар в лоб – и враг мёртв.
Фрол тоже схватился с одним на берегу. Невысокий и худощавый ногаец неожиданно оказался очень сильным и увлёк его в воду, что могло привести Фрола к печальному исходу. С каждым разом, погружаясь в воду с головой, он всё больше захлёбывался и терял силы. Ему пришёл на помощь Николай Бессараб. Он сунул ногайцу под рёбра кинжал, и, ухватив Фрола за волосы, потянул к берегу. Их проводил насмешливым взглядом Ерофей Брыль и, прицелившись, догнал выстрелом в голову ещё одного противника, из последних сил гребущего к берегу.
Вскоре почти всех хищников покрыла вода. Лишь четверым удалось переправиться обратно, да подобрали одного с перебитыми ногами.
Но и сами казаки понесли урон.
[justify]Из воды Степан на руках вынес истекающего кровью