Наконец, добрался…
Сжал плотно металлические бруски, присмотрелся к оранжевой установке, на которой красовалась марка её производителя - отпечатанная на красном квадрате золотистая птичка, с тремя перистыми хвостами, в момент своего полёта. Найдя укрепления установки, Плешивый прижался к крайней опоре антенной башни, взял цель за бока и, напрягшись, потянул со всей силой: установка не сдвинулась.
Он выругался.
Прибегнув к запасному плану - создать магию вокруг неё, Плешивый на неразборчивом языке прошептал что-то винтам, и все шесть начали стремительно самооткручиваться. Они попадали на крышу, землю, некоторые стукнулись о прутья, пронёсши звучные, гулкие <<дзинь!>>.
Плешивый потянулся к чемодану, понажимал в углублении и дёрнул замаскированную, как единое целое, ручку сбоку и исчез.
- ...Вот любила Софиечка ехать на балы: я нет-нет, а она да-да. Вот на балу: все одеты роскошно, девочки в красивых нарядах стоят у своих мамочек, кавалеры и мадемуазели делают па-па-па. А моя что устраивала! Знает абсолютно всех: вот престарелая барыня потеряла ридикюль в театре - забыла на своём сидении, а лакей, осведомлённый востроглазой Софьей, спохватился, взял его и начал справляться, кто тут сидел, и вернули, в конце концов; пылкий жених обознался, устроил дуэль с каким-то фельетонщиком, а позже, благодаря проницательности и умеренному запугиванию каждого связями с общественными властями, помирились и охотно стали друг друга избегать. Ещё помню: на одном маскараде она подошла к знакомому хозяину дворца, попросила, скромная, поменять музыку на её лад, а он, радостный от визита моей дамы и её бесподобных манер и красоты, сам обратился перед вальсом к тапёру, да - вот те на! - говорит только на французском! (товарищ, служивший его переводчиком, куда-то подевался). И Софиечка как выдала - заговорила на языке тапёра, выручив растерянного хозяина. Даааа, хорошенькой была.
Как заметно, Леонид пришёл в себя: слёзы печали сменились слезами радости воспоминаний, рыдание - смешком, отяжелевшая от всхлипываний физиономия - живым, но не вполне бодрым лицом.
С Фрэнки он настолько сдружился, что стал рассказывать даже глубже о своей жизни и случаях - и смешных, и унылых, в которые попадал.
Сейчас он дошёл до истории своей жены.
- Решили: будет мальчик - назовём Александром, девочка - Кристиной! Беременность её праздновали у моих родных: и, ух, как много веселья было у нас! - Леонид выпил свежего чая. - Да... вот только после родов она изменилась: усталой такой была, что я не узнавал вовсе в ней своей любви... В мерехлюндию впала: слонялась по комнатам, заглядывала ко мне: <<Ну, как ты, Софьюшка?>> - спрашивал я, а она клала голову мне на плечо и молчала... Понял тут же: что-то не так. На Александра как-то чуждо глядела, ела мало и меньше прежнего говорила. <<Вы не знаете, почему Софьюшка перестала нас посещать?>> - <<Ну, знаете ли, она усталая от родов, забот с Александром... поэтому не может найти времени>>. - <<Может, вам нанять ещё прислуги?>> - <<И своих сил пока достаточно>> - вот так я её состояние близким и знакомым пытался объяснить. А однажды зимой - лютая она тогда была - вот что произошло: садимся в кибитку с Сашей - ему пошёл уже второй год -, ждём маму. Она не выходит, я занервничал. И вижу: идёт к нам в меховых сапогах, штанах с тёплым покровом, а на туловище... ничего! Я спрыгнул, подбежал и своим тулупом накрыл её. Выбегает наш лакей, кричит: <<Барыня забыли-с шубку и муфточку!>> Разозлился на него, пока он одевал Софьюшку: какого, мол, чёрта ты её так отпустил? <<Не хотели-с одеваться>>. Махнул на него рукой и залез с Софьей в карету. Ближе к усадьбе вдруг разразилась кашлем, и Богом клянусь: я чуть не вскрикнул от силы оного! Поскорей отнесли её в дом. Борька накидал дров, разжёг камин. Вроде всё хорошо, да назавтра закашляла кровью, и послали нарочного за врачом. Приехал, поосматривал и решил участь моей Софьюшки: острый бронхит с лихорадкой. Оба долго молчали. Выписал лекарства, а на выходе скорбно промолвил: <<Больно молоденькую старуха Смерть хочет забрать>>. Сидел подле Софьи, бегал с остальными приносить ей еду, воду, менять постельное, лекарства давать... в свободное от работы время только и делал, что переживал; прислуга всё твердила: отдохните, барин, вы чересчур утомлены!
Леонид замолчал.
От паузы у взволнованной Фрэнки перехватило дыхание.
- В эту ночь дрова потрескивали, Саша в люльке спал, я сидел у кровати Софьи. Чутка задремал… потом просыпаюсь и спрашиваю о здоровье, а вместо ответа слышу молчание; тронул руку - холодная; глаза не двигались… Я сдерживал слёзы, но Саша, видимо. уже что-то понял и зарыдал… А дальше похороны... о них нечего говорить... В двадцать четыре года умерла.
Закончив на печальной ноте историю, на деле трагедию, Никифоров меланхолически огляделся; он не знал, продолжать ему ли дальше о себе рассказывать или дать собеседнику обдумать самый болезненный и поворотный эпизод в его жизни.
Он взглянул на часы, висевшие над кухонной плитой: середина ночи. Он машинально трогал очки, которые дал Плешивый (и их коснулся разговор: Фрэнки объяснила, хоть и с трудом, что это дисперсионные очки, смягчающие резкость восприятия в инореальностях, и Помещик подумал: <<А позаботился обо мне, чёрт!>> - затем наступило удивление: <<И до чего же дошли, если создали их!>>
- Долго Вильгельма не видать…
Сон наваливался на Фрэнки, и, несмотря на активно сопротивление, она несколько раз грозилась впечататься лицом о стол.
- Фрэнки.
- Да? - заморгала она и мотнула головой.
- Ты же знаешь, почему я здесь?
- Он попросил подержать вас, пока не решит какое-то дело…
- Дело?
- У Вильгельма плохое прошлое… и не всегда получается жить ему свободно от этих подпольщиков.
Она устало выдохнула и на замену чая выбрала кофе.
Глянув через окно на темноватую улицу, Фрэнки обнаружила приближавшиеся жёлтые огни.
- Думается, это он.
Они оделись и вышли на крыльцо.
Ветер успокоился; листья стриженных в разнообразные формы кустов особнякового двора, тени качавшихся в ночи лесных изваяний и стражей блаженно трепетали в порывах воздушного бродяги; природа, навеянная этим полусонным состоянием, играла лирическую симфонию, переливавшуюся от грядущего, торжественного и бойкого тона в ушедший, траурный и смиренный.
За воротами тянулась вширь и вдаль пустая дорога, напротив же стояли маленькие деревья, почти незаслонявшие парк неподалёку.
- Я сочувствую вашей утрате…
- Только это и говорят.
- Знаете, Вильгельм то же самое пережил.
- То есть?
- Как-то раз мы разговорились, и он вскользь поведал, что его отца и матери не стало ещё в отрочестве и что долго ищет единственного живого родного… того, кто смог бы если не приютить, то хотя бы узнать о существовании родственника.
- Бедняга. - И вдруг отрезал: - Надеюсь, что одумается... он единственный, кто меня может вернуть домой.
К воротам бесшумно подъехала чёрная полированная большая машина.
Плешивый вылез и поднялся на крыльцо, откуда на него мрачно глядел Никифоров.
Он собрался было обрушиться на беса, но передумал и обратился к Фрэнки.
- Спасибо, что выслушали.
- Пустяки… - Она нахмурилась. - По поводу Нового мира… гостям часто говорят отбросить предрассудки и чисто мыслить: так легче привыкнуть к этой действительности.
Помещик улыбнулся.
- Будет сложно срезать глубокие корни их, особенно когда вырос на культуре своей отчизны.
Попрощавшись с Фрэнки, он направился к машине вместе с Плешивым.
- Странная кибитка…
Посреди тропинки к особняку взор барина уловил тень фигуры в окне второго этажа.
Она едва была заметна от тусклого, слабо добивавшего до той комнаты света фонарей, но Леониду показалось, будто его соотечественник оттуда глядит.
Фигура помахала рукой.
Леонид неуверенно сделал то же самое.
Садясь в стройную, красивую машину, смутно напоминавшую родной тарантас, Леонид вдруг мысленно продекламировал:
<<…Кто сей путник?
И отколе, и далёк ли путь ему?
По неволе иль по воле
Мчится он в ночную тьму?..>>
И отколе, и далёк ли путь ему?
По неволе иль по воле
Мчится он в ночную тьму?..>>
Не получилось вспомнить, откуда эти строки, и потому отложил, как и другие сегодняшние потрясения, источник их на потом и втиснулся в салон с кожаными сиденьями (<<С шиком!>>), разместившись в которых так и расплылся.
Плешивый натянул на него ремень, а пересев поодаль, и на себя.
Леонид на время откинул необходимость в ответах на вопросы, которым в его голове уже нет числа.
Транспорт резко тронулся и, набирая невиданную доселе скорость, повергнул Никифорова в подзабытый приятный испуг: в молодости он любил быструю езду.
Свет выстроился в два марша; бесконечный путь сверкал столбовыми огнями и извивался, а ночь, казалось, только набирала силу властвовать над переданной ей стороной мира.
Никифоров размышлял:
<<Новомир… он, значит, допускает… нет, он возводит вымышленных существ до статуса… как его… априори. - Ему было тяжело. - Российского Империи не станет… останутся разве что осколки её, которые переплела буря безумия и собрала в нечто чужое и запредельное… Как это всё возможно? Я не хочу в это верить… не могу>>.
Дорога неуёмно тянулась, огибая мосты и тоннели.
<<Что это значит? В чём смысл моего ухода из родной вселенной и этого путешествия с Плешивым?..>>
Понемногу пелена сна начала обволакивать.
<<Как там Агафья? Наверняка подняла тревогу: барина нет, усадьба пуста, оповестила всех знакомых, Сашу, его детей и жену… На кой чёрт я им? Единственное существо, которое побуждало преодолевать дорогу длиною в жизнь, - Софья, но она умерла, а вместе с ней - и Никифоров. Плевать мне теперь на Сашу, хоть он моя плоть и кровь, плевать на моих крестьян, прислугу и коллег из департамента - они ещё те прохвосты и гнусы… Хорошо, что ты не видишь моего положения, Софья: сердце твоё не выдержало бы, как не смирилось бы с видом любимого мужа - сгорбленного, хмурого и грустного старика…>>
Мысленные связи Никифорова распадались:
<<Плешивый… Вильгельм. Карету мне - пора в пустоты. Краса цветов, краса очей - девчуля наша Фрэнки! Старый мир… я первый выходец из моей родины>>.
Наконец, заснул.