Иллюстрация: Анатолий Мущенко. "Космос"
Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это
новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
Еккл 1:10
Мироздание предстоит человеку, и в этом отношении оно перестаёт быть просто вместилищем бытия или средой обитания, каковыми является для неживой природы и всевозможных проявлений жизни, сознанием не обладающих. Для человека, – существа, наделённого сознанием и способного мыслить, т.е. познавать мир умозрительно, с помощью инструментария ума, – мироздание ощущается словом, адресованным лично ему. Факт бытия мира слишком значителен, чтобы оставить его без внимания. Этот факт постоянно щекочет наш разум, побуждая к интеллектуальной работе. Мы слышим неизбывный шёпот, которым задаётся самый главный вопрос: что такое ты, человек? И нам нужно найти какой-нибудь подходящий ответ, чтобы, опираясь на него, идти дальше, строить свою жизнь тем или иным образом, а не стоять на краю пропасти безумия, в которую несложно упасть, оставшись без смысла существования.
Океан, состоящий из капель, велик.
Из песчинок слагается материк.
Твой приход и уход – не имеют значенья,
Просто муха в окно залетела на миг...
Так выразил своё ощущение мира персидский поэт Омар Хайям (1048-1123). Впрочем, это мы титулуем его прежде всего поэтом, а для своих современников он был учёным – математиком и астрономом. Он смотрел в небо и приходил к выводам, которым порою придавал стихотворную форму. Величие мира оказалось для него неподъёмной ношей; он попытался справиться с ней силой одного разума и, не чувствуя рядом с собой Бога, надорвался. Поэтому единственное, что Омар Хайям может посоветовать самому себе, – это наслаждаться жизнью, пока она ещё не закончилась. Вино и любовные утехи он противопоставляет страху неизбежной смерти.
Так как истина вечно уходит из рук –
Не пытайся понять непонятное, друг,
Чашу в руки бери, оставайся невеждой,
Нету смысла, поверь, в изученье наук!
В небо смотрели не только на Востоке, но и на Западе. Иммануил Кант (1724-1804) вполне ощущал этот беззвучный, но требовательный вопрос со стороны мироздания. Стоит привести цитату из его "Критики практического разума" (1788), содержащую известные слова, в развернутом виде, не сводя их к затасканному афоризму. Это самая настоящая поэзия от философии.
"Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее размышляю о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности искать и только предполагать как нечто окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их перед собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования. Первое начинается с того места, которое я занимаю во внешнем чувственно воспринимаемом мире, и в необозримую даль расширяет связь, в которой я нахожусь, с мирами над мирами и системами систем, в безграничном времени их периодического движения, их начала и продолжительности. Второй начинается с моей невидимой самости, с моей личности, и представляет меня в мире, который поистине бесконечен, но который ощущается только рассудком и с которым (а через него и со всеми видимыми мирами) я познаю себя не только в случайной связи, как там, а во всеобщей и необходимой связи. Первый взгляд на бесчисленное множество миров как бы уничтожает мое значение как животной твари, которая снова должна отдать планете (только точке во вселенной) ту материю, из которой она возникла, после того как эта материя короткое время неизвестно каким образом была наделена жизненной силой. Второй, напротив, бесконечно возвышает мою ценность как интеллигенции через мою личность, в которой моральный закон открывает мне жизнь, независимую от животной природы и даже от всего чувственно воспринимаемого мира, по крайней мере поскольку это можно видеть из целесообразности назначения моего существования через этот закон, которое не ограничено условиями и границами этой жизни, но идет в бесконечное."
Очевидно, что Кант так же подавлен величием мироздания, как и Хайям, но, видя в человеке этическое начало, философ распознаёт в нём загадку, равновеликую миру. Чаши весов выравниваются. Человек вырывается из-под гнёта космических величин – он получает право думать о своём особом назначении. Будучи в масштабах космоса не более, чем материальной точкой, человек –вовсе не песчинка; он находится на острие цели бытия, а не выполняет функцию декорации.
Это настроение – не есть достижение европейской мысли Нового времени, оно прослеживается далеко вглубь веков. Псалмопевец царь Давид восклицал:
"Когда увижу небеса – дела перстов Твоих, луну и звёзды, которые Ты утвердил, то что – человек, что Ты помнишь его, или сын человеческий, что посещаешь его? Чем-то малым Ты умалил его пред Ангелами, славою и честью увенчал его, и поставил его над делами рук Твоих, всё покорил под ноги его: овец и всех волов, а ещё и скот на полях, птиц небесных и рыб морских, всё проходящее стезями морскими." (Пс. 8:3-8)
В России величием звёздного неба восхищался современник Канта Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765). До сих пор популярны его строки:
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Обычно цитирование этим двустишием и заканчивается. Между тем оно – часть довольно объемного произведения, которое называется "Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния" (1743). Сразу после наиболее известных двух строк следует строфа, в которой явственно звучит интонация подавленности масштабом Вселенной, господствующая у Хайяма и читающаяся у Канта.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкой прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Далее Ломоносов обращается к сонму мыслителей, мудрецам века сего, от которых требует ответа:
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет;
Скажите, что нас так мятет?
Поводом для написания оды стало северное сияние, природа которого в то время ещё была неизвестной. Именно это незнание используется Ломоносовым, чтобы показать ограниченность человеческого познания. Сегодня северное сияние не является загадкой, однако принципиально ситуация не поменялась. Научная картина мира по-прежнему зияет лакунами. Поэтому финальный упрёк Ломоносова тем, кто считает, что мироздание может подчиниться рациональной способности человека, остаётся актуальным:
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик Творец?
Для Ломоносова очевидно, что мир не может быть познан до конца. Вопросы, которые он задаёт в последней строфе оды, – риторические. Предполагается, что наука должна здесь признать своё бессилие. Отсюда следует вывод о величии Бога, Который создал мир, несравнимо превосходящий любые возможности человека, в том числе и познавательные.
Впрочем, многие учёные с Ломоносовым не согласятся. Сложность мира они интерпретируют как естественную, а, значит, ничего в нём принципиально непознаваемого нет. Бог же в этом мировоззрении оказывается избыточной категорией. У всех на слуху высказывание Лапласа (1749-1827), французского математика и астронома: "Я в этой гипотезе (Бога) не нуждаюсь".
О ситуации, породившей эту фразу, рассказывают немного по-разному. Вот как её изложил шотландский математик Огастес де Морган в журнале «The Athenaeum» (1864, цит. по книге К.В. Душенко "История знаменитых цитат"):
"Наполеон спросил:
– Господин Лаплас, я слышал, что вы написали большую книгу о системе мироздания и ни разу не упомянули о ее Творце.
Лаплас ответил:
– В этой гипотезе я не нуждался.
Наполеона это весьма позабавило, и он рассказал об этом ответе Лагранжу, знаменитому математику и астроному. Тот воскликнул:
– Ах, это прекрасная гипотеза; она очень многое объясняет!"
Впрочем, по-видимому, шутка Лапласа не столько повеселила Наполеона, сколько напрягла. Французский император от позиции своего учёного, которого весьма уважал, в данном вопросе был далёк. Английский астроном Уильям Гершель описал в дневнике свой, совместный с Лапласом, визит во дворец Наполеона (запись датирована 1802 годом). Поговорив о величии звёздного неба, Первый консул (Наполеон тогда носил этот титул) восхищённо воскликнул "И кто же создал всё это!", на что Лаплас ответил, что возникновение и поддержание в гармонии небесной механики вполне объяснимо с помощью цепи естественных причин. Как заметил Гершель, Наполеону это объяснение не понравилось.
Я думаю, что приведённого материала достаточно для следующего вывода. Мироздание нависает над человеком, побуждая своей громадностью соотнести его с собой и так определить своё место в мире. Для одних мир – Естественное Откровение, с помощью которого, наравне с Писанием, Бог открывает Себя человеку. Для других действие естественных законов на столь обширном пространстве становится поводом для исключения Бога из актуальной картины; место Бога занимает Природа.
Всё упирается в веру. У нас как-то принято считать, что сегодня верить сложнее: человечеством накоплен огромный массив естественно-научных данных, подтверждающих способность систем самого разного таксономического уровня существовать, обходясь без прямого божественного вмешательства. Мы много знаем и о малом, и о великом. Учёные моделируют поведение элементарных частиц и развитие объединяющей всё Вселенной. Горизонты раздвинулись в сотни, тысячи и даже миллионы раз, и во всём этом приобретённом знании о мироздании не прибавилось и на пядь места несомненного присутствия Божия.
Но на самом деле принципиально ничего не поменялось. Давайте по