Партизаны 80-х. Часть 1

Армейскую школу жизни я прошел заочно. То есть, почти заочно. Наличие военной кафедры в институте давало отсрочку от призыва до окончания ВУЗа, а после окончания могли призвать на один год, но уже в гордом звании лейтенанта. Призвать так до сих пор и не призвали, но на военных сборах несколько раз побывать довелось. Первый раз – после четвертого курса, когда нас вывезли на сборы в какую-то «кадрированную» воинскую часть в Тульской области. Что означало понятие «кадрированная» мы поняли, когда начались практические занятия. Если в полку военного времени по штатному расписанию должно быть около полутора тысяч бойцов и пара сотен единиц боевой техники, то в нашем «кадрированном», по штатке мирного времени, было не более полутора сотен вместе с кухней и прапорщиком.
Последний оказался существом весьма вредным и не выпускавшим кухню из поля своего зрения ни на минуту. Когда я на второй или на третий день оказался в наряде на этой самой кухне, то надежды подкрепиться после знакомства с солдатским пайком улетучились мгновенно, как только на кухне появился прапор с большим мешком. Мы как раз занимались тем, что вскрывали банки с немецкой тушенкой, невесть откуда появившейся в части, чтобы повара приготовили сытный суп на триста человек.
Прапорщик положил свой мешок рядом с только что распечатанной коробкой, полной красивых банок и приказал:
— Наполнить!
В армии не принято спорить и задавать вопросы. Две коробки тушенки скрылись в мешке прапорщика и исчезли вместе с ним за дверью. Через десять минут пришел начальник штаба точно с таким же мешком и отдал точно такой же приказ. Мы повиновались, но уже с грустью поглядывая на оставшиеся три коробки. Солдатский паек таял на глазах, но надежда на сытный обед все еще оставалась. Правда, недолго. Потому что вслед за прапорщиками на кухне появились по очереди еще несколько старших офицеров с портфелями. Последним зашел зам по тылу, сунул десяток банок в портфель и строго-настрого приказал:
— На кухню никого не пускать! Если хоть одна банка пропадет, отправлю всех на губу.

Обед удался на славу. Каждый из голодных курсантов нашел у себя в супе по два кусочка тушенки. Но прапорщику это даром не прошло. Когда через пару дней у нас случились боевые стрельбы, то радости взвода, залегшего на огневой позиции, не было предела. На линии огня, строго за мишенями, вдруг появилась молодая свинья, которую он выращивал к рождеству у себя на «фазенде» в военном городке. Открыть хлев, прогнать свинью пару километров по дороге к стрельбищу и вытолкнуть на линию огня, было делом нехитрым. С поставленной задачей прекрасно справился второй взвод, ожидавший своей очереди для стрельбы.
Когда ничего не подозревавший командир роты отдал приказ «Огонь!», прапорщик увидел свою свинью рядом с мишенью и завизжал так, как будто и выращивал скотину только для того, чтобы учиться у неё воплям отчаяния:

— Отста-а-а-а-а-а-а-а-вить!!!!!!

Но было поздно. Десять АКМ-ов дали короткую очередь из трех выстрелов каждый, и прапорщику пришлось съесть свою свинью задолго до рождества. А мы посчитали, что недовес он вполне компенсировал накануне украденной у солдат тушенкой.

Вообще сборы оказались нескучными. За месяц, отведенный на подготовку к принятию присяги, мы вполне освоили тяготы и лишения воинской службы. Носились по штурмовой полосе, брали «языка», проходили «обкатку танком».

Первой в программе подготовки разведчиков-диверсантов стояла штурмовая полоса. В общем-то, ничего сложного для нас, 20-летних парней, большинство из которых занималось боксом, самбо или дзюдо. Если бы не одно «но». Препятствия обливали модным в те времена напалмом и поджигали. И ты не просто бежишь по бревну с автоматом и полной «выкладкой», а по горящему бревну. И если капля напалма попадет на одежду, то будешь ты сам гореть, пока тебя песком не засыпят и доступ кислорода к очагу возгорания не перекроют. А если попала эта капля на гимнастерку, то попробуй её сбрось, когда на тебе еще и шинель в «скатку» свернутая. Так у нас Вася Гаврилов чуть и не сгорел. Поскользнулся на бревне, упал на него верхом и сидит. Автомат отбросил, в бревно вцепился и орет благим матом:

— Помогиииите!!!!

А сам горит. Стойко переносит тяготы и лишения. Пока мы до него добежали, с бревна сдернули и песком из пожарного ящика, стоявшего неподалеку, засыпали, скатка у Васи на груди и то место, которым на бревне сидел, сильно подгорели. Присягу ему потом на подпись в госпиталь принесли. Неудобно было подписывать лежа на животе, но он молодец, справился.

А на следующий день брали мы «языка». Как-никак, фронтовая разведка все-таки. Должны уметь. В качестве «языка» поставили в поле чучело, сделанное из большой боксерской груши, весом килограмм в пятьдесят. А неподалеку от него еще одно такое же – часовой. Взвод поделили на три группы: разграждения, захвата и огневого прикрытия. Первой группа разграждения поползла. Накануне весь день дождь шел, в траве воды по горло, но ползут, дорогу прокладывают. А по обеим сторонам от «пластунов» идут прапоры и дымовые шашки разбрасывают, вражеский огонь изображают. Группа к линии из колючей проволоки подползла, дыру в ней специальными ножницами прорезала, пролезла в дырку и залегла. За ней мы ползем, группа захвата. Дальше всех пришлось ползти и воду из травы глотать. Мокрые насквозь и злые как собаки. Наша задача – часового броском ножа в горло снять, а второе чучело на спину взвалить и так же, по-пластунски, в расположение своей части без единого выстрела доставить. Часового я снимал. У меня тогда ловко получалось нож кидать. С пяти метров в туза не промахивался. А Петр Осипов вызвался «языка» тащить. Он уже успел в настоящей армии до института отслужить, в десантных войсках, да и покрепче нас всех был.
Все сделали правильно. Я штык-нож в «часового» метнул, прапор попадание зафиксировал, и поползли мы с чучелом обратно. Петька автомат за спину повесил, чучело на себе тащит и матерится шепотом: «Вот же кабан, мать его, не могли мешок полегче поставить!». Он впереди, а мы еще с одним парнем чуть сзади. Обратно в дыру в колючей проволоке проползли мимо двух групп прикрытия, и упорно к «своим» приближаемся. А все это время прапоры свои шашки рядом с нами кидают. Дым, грохот, иллюзия боевых действий полная.
И вдруг Петр как заорет, «языка» с себя сбросил, автомат отшвырнул, во весь рост вскочил и галопом в сторону лагеря помчался. Мы ему вслед смотрим, и видим как затылок кровью окрасился. Непонятно, то ли «язык» ожил и кусаться стал, то ли прапорщик по ошибке ему шашку прямо в голову закинул.
Занятие, конечно, псу под хвост. В тот день уже никто больше «языка» не брал. Петьку в лазарет увезли, голову забинтовали и рядом с Гавриловым уложили.
Как потом выяснилось, все дело в автомате. Когда Петька в армии служил, у них «калаши» предыдущего образца были. Без всяких фокусов, поэтому он его спокойно за спину и прицепил. А у нас, – уже новые, с пламегасителем. Острая такая штуковина на конце ствола. Треугольной формы. Вот она-то ему в затылок и впилась, когда он с мешком на спине по-пластунски боевое задание выполнял. Сантиметров десять кожи с черепа срезала.  Слава Богу, на Осипове наши потери в живой силе закончились.  Но без дальнейших приключений не обошлось.

Следующим этапом боевой подготовки была «обкатка танком». В нормальной, не «кадрированной», части это выглядит так: отрывается окоп метр двадцать глубиной, в него залезают два бойца и ждут танк. Танк медленно подходит. Бойцы высовываются из окопа, дают из автоматов очередь холостыми патронами по танку (десант с брони «снимают»), потом кидают в лобовую часть две деревянные болванки, изображающие гранаты, и ныряют обратно в окоп. Танк проезжает над окопом, после чего бойцы снова высовываются, опять дают две автоматные очереди танку в зад и кидают две деревянные болванки в его кормовую часть. Считается, что такой мощной атаки танк не переживет. В кадрированной же части это выглядело немного иначе. Окоп и бойцы с болванками, разумеется, были. Но вот танка в этой части не было. Вместо него использовали БАТ. БАТ – это большой артиллерийский тягач, предназначенный таскать крупнокалиберные пушки. Размером-то он в аккурат с танк и точно так же на гусеничном ходу. Только без пушки и брони. А наш БАТ в мирное время служил бульдозером. Приделали к нему спереди здоровенный нож и, вместо таскания гаубиц, ровнял он дороги в военном городке и на полигоне.
И вот, сидят два бойца в окопе и ждут БАТ. Надо сказать, что, в силу одинаковой военной специальности, в нашей роте курсантов один взвод был из ин-яза, а один из МГИМО. А в МГИМО, сами понимаете, чьи дети учатся. И в тот момент сидел в окопе племянник одного из членов Политбюро. День жаркий, ребята на полигоне устали очередь свою ждать, душа приключений просит. И тут видят они, что в приближающемся БАТе люк над кабиной водителя-механика открыт. Ну и поспорили, кто в этот люк гранатой попадет. Самое смешное, что оба попали. И прямо водителю по кумполу. А тому-то и невдомек, что в окопе племянник члена Политбюро сидит. Ему просто больно и обидно. Болванки-то хоть и деревянные, но каждая по полкило весит. И решил солдат обидчиков наказать. Метров за пять до окопа опустил нож в землю и срезал такой пласт, что окоп с курсантами землей совсем засыпал. А потом встал над этим окопом и несколько раз развернулся, гусеницами грунт утрамбовав так, что когда отъехал, там ровная земля и никакого окопа.
Полковник, начальник сборов, за этой сценой наблюдавший, у нас на глазах поседел. Попытался что-то крикнуть и не смог, - голос пропал. Рот открывает, руками машет, а слова вымолвить не может. Мы сразу, всей командой к месту происшествия кинулись, ребят откапывать. Благо, «шанцевый инструмент», которым окоп рыли, неподалеку валялся. Полметра земли из окопа вынули, глядь, – а там что-то шевелится. Живы голубчики! Отделались легким испугом, потому что, как только бульдозерный нож перед собой увидели, сразу на самое дно окопа нырнули.
И солдат-водитель легким испугом отделался. Всего лишь месяц гауптвахты получил. Хуже всего полковнику пришлось. У него командный голос так до конца сборов и не восстановился. После этого дня он даже материться мог только шепотом.

Больше ничего особенно впечатляющего на тех сборах не произошло. Остальные тяготы и лишения мы как-то легко перенесли. Видимо, потому, что после танковой атаки немой полковник строжайший письменный приказ издал, где всем службам велено было максимум осторожности с этими придурками из МГИМО и ин-яза проявлять. Особенно яро этот приказ преподаватель строевой подготовки исполнял. Поставил нас под тенистое дерево на плацу и битых два часа под палящим солнцем сам маршировал, приемы нам показывал. Через два часа спросил:

– Все понятно?
– Так точно, товарищ подполковник! – дружно отозвались оба взвода.
– Все свободны. В казарму шагом марш!

Последняя неделя прошла мирно. Приняли присягу и готовились к отъезду домой. И тут Валерка Самсонов, одногрупник мой, спрашивает:
– Юр, а где колбаса? Отъезд-то обмыть надо.
И все отделение, как по команде, на меня уставилось. А я аж похолодел. И как я мог