знал. Мобильник намок и не подавал признаков жизни, а наручных часов я никогда и не носил, не было их и у Пашки. Снаружи было сумеречно, то ли от грозы, то ли уже вечерело. Буря утихать пока не собиралась, а это значило, что нам придется ночевать здесь одним и до утра ни на какую помощь уж точно рассчитывать нечего.
Интересно, что сейчас творится на другом берегу? Бедные наши тети, они, наверно, места себе не находят от волнения за нас. Сообщили ли они обо всем домой? Скоро уже должен отправиться и поезд... Конечно же, ни тетя Клава, ни тетя Зоя никуда без нас не поедут, а вот остальные, похоже, уже занимают удобные места в теплых и светлых купе. Бард печально перебирает струны гитары, старичок пересчитывает камушки, следопыт любуется своим желтым паучком, Лизка напудривает куриный носик, Фомка, поди, напевает ей на ухо балладу о том, что вот если бы он первым прыгнул в бурную реку, а не тот бегемот в бриджах, то девчонка с косичками была бы давно спасена, а так они все только упустили время...
— Сам потанцевал на ящике, как папуас, и всё! «Как вы там, ребятки, может вам помочь немножко?!» Эмчеэсник, елы-палы! — возмутился я и, забывшись, свои последние слова произнес вслух.
Пашка удивленно на меня взглянула, как-то таинственно сверкнув в полумраке пещеры своими бархатными глазами.
— Это я про того качка-Фомку подумал, — сказал я. — Мог ведь нам помочь, а не стал ножки мочить, зараза!
Пашка ничего не ответила. Да, надо тут отметить, что я не слышал от нее еще ни одного слова с того самого момента, как она крикнула на пароме: «Тетя Зоя, я здесь!»
Может быть, она по-прежнему не желала со мной общаться? И это за все то хорошее, что я для нее сделал?! А ведь я мог бы сейчас уже ехать домой, готовиться к поездке в Египет, а она плавала бы все где-нибудь, уже под Екатеринбургом примерно... Вот ведь гордячка! И во мне вновь стало разгораться зло на эту девчонку. Мокрая одежда противно облегала тело, сидеть было неудобно.
— Надо бы отжаться, как думаешь? — спросил я.
— Угу! — отозвалась Пашка.
— Тогда давай так сделаем, — предложил я и решительно поднялся. — Ты иди в дальний угол, а я ко входу. Гроза над нами, кажется, уже прошла, и молнии уже почти совсем не светят. А минут через десять сходимся опять на середине, о'кей?
— Угу, — снова промычала девчонка и пошла к задней стенке пещеры, звонко шурша камнями.
А я подошел к выходу, но встал все же в темном уголке. Хоть и рядом с пауком, но зато обезопасил себя от света случайной молнии, который выставил бы меня на всеобщее обозрение. Быстренько разделся. В принципе, одежки-то было всего пять предметов: носки, бриджи, плавки да темно-синяя майка с белым желтоглазым волком на груди. Чтобы не думать о своей наготе, я решил затеять разговор с девчонкой, которой, похоже, было нелегко управляться с длинным и широким платьем, промокшим до нитки.
— А ты неплохо плаваешь! Где училась? В секции?
— Нет, меня мама учила, когда я еще совсем маленькой-маленькой была. Она имела юношеский разряд по плаванию! — ответила наконец Пашка, и в ее голосе я не обнаружил и нотки недоброжелательности. — А у тебя все равно лучше получается! — добавила она.
— Меня родители в шесть лет пристроили в секцию. Так туда и хожу до сих пор.
— А где ты учился с водоворотом бороться?
— Да нигде! Тренер как-то рассказывал... Так, одна теория, короче. Сегодня вот впервые была практика. А ты молодец, ловко сделала этого Водокруча!
— Тебе спасибо за подсказку и поддержку, а то он меня едва не проглотил!
— Ха! Вообще-то, противный старикашка, этот Водокруч XIII-й! Не желал бы я больше с ним обниматься!
— Это точно...
Крепенько отжав свою нехитрую одежонку, я оделся, пригладил свои короткие волосы и снова вернулся к валунам. Девчонка тоже шла на середину, осторожно ступая в темноте, чтоб не споткнуться об острые камни. Ей было все же полегче, так как удалось сохранить свои туристские кеды. А я вот в одних носках являлся теперь никудышным ходоком, точно выброшенная на берег рыба.
— Фу, ну вот и все... — облегченно выдохнул я. — Ну и накупались мы сегодня!
— Да уж... — тихо согласилась Пашка. — Даже чересчур.
— А книжку-то так и не спасли...
Девчонка печально вздохнула.
— Интересная хоть была? — спросил я.
— Еще бы! Это же «Жития святых»! За ноябрь... Жалко очень... Это все я, дуреха нерасторопная! Надо было ее в сумку спрятать...
— Да разве все успеешь! Ветрило-то вон какой наехал! Меня и то чуть за борт не опрокинул! — усмехнулся я, подбадривая девчонку.
Время тянулось медленно. Очень хотелось есть. Дождь хоть и ослаб немножко, но все равно продолжал барабанить по камням. Вдали как-то тревожно и печально шумел и трещал лес. Молнии били теперь на том берегу: грозовой фронт медленно продвигался на станцию. Я достал из кармана последний «Марс», вернее, то, что от него осталось. Короче, это был теперь слипшийся комок облезлой обертки с толстым-толстым слоем мокрого шоколада внутри. Он даже и запах потерял. И все же это было какое-никакое лакомство. Я истратил за день все силы и надо ведь их как-то восполнять! Девчонка сидела напротив меня, прислонившись спиной к стенке пещеры. Ее почти не было видно, но, думаю, что она уже начинала дремать от усталости. Я осторожно развернул свое шоколадно-ореховое сокровище и с наслаждением вонзил в это месиво свои зубы. Несмотря ни на что, было вкусно, как никогда, хотя шоколад и отдавал привкусом тины... Съев добрую половину сладкой массы, остатки я протянул девчонке.
— На, поешь вот!
Она оттолкнулась от стенки и, принимая из моих рук странное угощение, удивленно спросила:
— Что это?!
— Батончик «Марс»! — сказал я важно и добавил уже потише: — Точнее, читай наоборот... Но ничего, есть вполне можно.
Хорошо, что в темноте ничего видно не было, и моя спутница тоже с удовольствием проглотила это шоколадное чудо, а потом даже практично облизала и обертку.
— Вкусный! — отозвалась она.
— Жаль, маловато... — добавил я. — Знаешь, их у меня двенадцать было!
— А я «Марс» еще никогда не пробовала... «Сникерс» только один раз ела... Прошлой зимой, — отозвалась девчонка, и мне стало неловко от того, что я похвалился.
— Слушай, а почему тебя так странно зовут, по-мальчишески? — спросил я, желая побыстрей сменить тему разговора.
— Почему странно?! — удивилась девчонка. — Многие женщины носят именно мужские имена!
— Да?!
— Конечно. Ведь есть и Александры, и Алексии, и Анатолии, и Станиславы, Антонины, Павлы, Федоры, Василисы, Георгии, Виктории, Валерии...
— А ведь и верно... Я, знаешь, как-то над этим не задумывался... Так значит ты — Павла?
— Нет, — улыбнулась девчонка. — Меня зовут Прасковья!
— Ха! — невольно вырвалось у меня, и я напел шутливо: — Девочка Прасковья из Подмосковья...
— Ага, — вполне серьезно отозвалась Пашка, как бы вовсе и не заметив моего юмора, и добавила: — Я из Рязанской области... А тебя ведь Жорой зовут?
— Да, — сказал я. — Георгий, стало быть...
— Это понятно, — как-то задумчиво произнесла девчонка.
— Извини, конечно, но почему тебе дали такое имя? Ведь сейчас так мало кого называют! Звучит как-то по-старушечьи...
— Сейчас, наоборот, по-всякому называют! — как-то обиженно произнесла девчонка, но разговора не прервала и ответила на мой вопрос. — Это меня так бабушка назвала. Я ведь родилась в ночь на десятое ноября, а этим числом отмечают день святой великомученицы Параскевы. А бабушка моя была глубоко верующим человеком. Вот она и предложила маме: «Назовем девчушку Прасковьей, Пашенькой... Тем более и пятница сегодня». На том они и порешили. Так я и стала «девочкой Прасковьей из Подмосковья». А по-церковному — Параскева. Теперь сама Параскева Пятница является моей небесной покровительницей.
— А почему Пятница?
— Имя Параскева переводится так с греческого. Вот и зовут ее кто Параскева, кто Пятница, ну а проще — Параскева Пятница!
— Ха! — снова вырвалось у меня. — Прикольно! Выходит, что я теперь сеньор Робинзон, а ты — моя Пятница! Круто!
Девчонка не ответила, только устало улыбнулась.
— Слушай, а кто они такие, эти небесные покровители?
— А ты разве не знаешь?
— Не-а.
— Небесные покровители — это или ангелы, или святые люди, которые заслужили себе такое звание разными подвигами, трудами, страданиями. Это и праведники, и мученики, и великомученики, и пророки... Они все своей богоугодной жизнью заслужили право находиться в раю и наслаждаться там вечными благами, но не забывать и о нас, простых христианах. Каждый человек у нас носит имя какого-нибудь святого. И вот именно этот святой и является его небесным покровителем. Понимаешь?
— Ага. А что он дает?
— Ты можешь ему помолиться в любой ситуации, попросить о чем-нибудь и так далее. И он услышит тебя и обязательно поможет.
— Серьезно?
— Конечно!
— А как просить-то?
— Ну, как можешь, как хочешь... Ну, например, вот так, как принято в церкви: «Святой великомучениче Георгие, моли Бога о мне!» или конкретно скажи просьбу: «Помоги мне выбраться из этого леса и быстрее вернуться домой!»
— И что, ты думаешь, он так быстренько возьмет и поможет?
— Еще бы! Обязательно поможет! Может, конечно, и не так быстро, как хочется, но все равно устроит все, как надо! Да ты хоть знаешь, кто он есть-то — твой небесный покровитель?
— Нет. Наверно, какой-нибудь Георгий Толстый! — усмехнулся я.
— Георгий Толстый — это ты! — обиделась девчонка. — А твой покровитель — сам святой великомученик Георгий Победоносец! Понял?
— Ого! Круто! Ты серьезно?
— Конечно! Твои именины шестого мая.
— Это тот, что ли, Георгий, которого рисуют убивающим дракона? На гербе нашей столицы, например...
— Да, тот самый. А ты что же, ничего о нем не знаешь?!
— Не-а... — зевнул я. — Я, понимаешь, как-то далек от всего этого... Седая старина...
— Какая старина! — возмутилась девчонка. — Это же святые люди! Христианин ты или нет?! Ты обязан все это знать!
— Слушай, Пятница, давай-ка лучше спать! Утро вечера мудренее... Что-то я сегодня изрядно притомился...
Я разгреб острые камушки и улегся на гранитном полу пещерки. Острые иглы хвои, всякие выступы и неровности моей лежанки здорово впивались в тело, и я часто ворочался то так, то эдак, постанывая и поругиваясь. Девчонка легла где-то поблизости тихо и мирно, точно на диване. Все-таки ее широкое и длинное платье хорошо укрывало практически все тело.
Несмотря на жуткую усталость, заснуть сразу не удалось. Грозовая духота стала сменяться ночной прохладой, и в пещере стало довольно свежо. Мои голые плечи подернулись гусиной кожей. Желая как-то отвлечься от своих бытовых проблем, я снова спросил у девчонки:
— Паш, скажи, а ты — верующая?
— Да, — ответила она весьма кратко.
— И давно?
— Сколько ты плаваешь, столько и я верую!
— Хм. Да ты, поди, уже святая, как твоя Пятница!
Девчонка промолчала.
— И кто же тебя научил? Бабушка тоже?
— Да. Потому что она меня воспитывала до шести лет.
— А что так?! Расскажи, пожалуйста, а то что-то не спится. Эти иглы и камни тут, как термиты...
— Мои родители были студентами. И вот, когда я должна была родиться, отец, узнав об этом, бросил маму одну и куда-то сбежал.
— Вот коз... — вырвалось у меня, но я вовремя спохватился и сказал помягче. — Ах, негодник, да разве ж так можно?!
— Наверное, он просто испугался ответственности и того, что ребенок помещает его учебе и продвижению по
