И на миг я изведал восторги без дна и предела,
И любил эту боль, этот яд из блаженства и зноя;
И за миг – опустел навсегда целый мир надо мною,
Целый мир… Дорогою ценой я купил твое тело.
Хаим Нахман Бялик/ Пер. В. Жаботинского.
Часть 1
"Знаешь, мне как-то проще объясниться на бумаге (ну, как филологу)….. Глупо, но я ещё что-то хочу объяснить, хотя всё ясно, но это заменит мне общение с тобой, так хочется поговорить, хотя абсолютно бессмысленно. Я уже почти успокоилась, было время здраво поразмыслить, если эту ситуацию вообще можно рассматривать с точки зрения здравого смысла. Ты и сам всё понимаешь.
Моя проблема мне видится так: в семейной жизни мне не хватает страсти, страстности. Есть люди, которые могут прожить и без этого, наверное, они умеют всё правильно рассчитать, оценить. Увы, я уж точно не такая. Страсть толкает меня к тебе, а страх и стыд останавливают. Так они и пинают меня, мне больно, я не знаю, что делать, какое решение принять. Стать твоей (это, кажется, называется "любовницей", а если всё время идти на поводу страсти, это называется, кажется, "блядь")?
И при всей внешней легкомысленности, мир я воспринимаю серьёзно, очень остро, но, к сожалению, вряд ли ты мог это уловить, мы мало знаем друг друга (но разве нужно копаться друг в друге, чтобы заняться любовью? Для меня, выходит, нужно, я не могу вот так, просто…). Да и ты для меня больше, чем объект желания. Знаешь, когда я утром проснулась, (хотя не могла уснуть почти всю ночь) мне показалось, что всё мне приснилось, что это был один из снов, в которых я с тобой. Ты случайно ещё не испугался, что я так серьёзно подошла к такой, может, на твой взгляд, обычной ситуации? Слушай, а что было бы дальше? А если бы мне понравилось (а ведь наверняка понравилось бы)? Я бы тосковала, ждала следующего раза, мучилась (Всё равно ведь тоскую и жду). Жалею ли я? И да, и нет. Я так переживала, т.к. давно у меня не было такого потрясения (Интересно для тебя это больше потрясение или приключение?) Потом я не выдержала, позвонила тебе, услышала твое спокойное "Пока" и стала успокаиваться: "А может зря я, может, он сразу и решил: нет и не надо". Ты молодец. На самом деле, я хочу сказать тебе две вещи:
1. Возможно, тебя удивит, но я говорю огромное спасибо за твои чувства, слова, руки. Я очень благодарна тебе, я чувствую тебя, если всё, конечно, искренне с твоей стороны. Спасибо тебе за тебя и за меня.
2. Меня с мужем связывает больше, чем секс, привычка, ребёнок. Я действительно люблю его. И, может, это всё ерунда, глупая несвоевременная выдумка ханжей о верности, морали, долге, но я не смогла в этот раз перешагнуть. Я была не готова.
Хочу попросить тебя, чтобы внешне ничего не изменилось. Хотя глупо отрицать, что каждый раз, когда буду видеть тебя, буду вспоминать твои руки, мягкие губы.... Но я немного сильный человек, я справлюсь. Ты звони, мне важно слышать тебя. Я ведь всё-таки, чёрт возьми, скучаю по тебе".
В марте 1999 года я, Мика (Михаил) Гордон, приехал в Петербург из Израиля на семинар еврейских журналистов и сразу из гостиницы позвонил своему старому другу. Ответила Вероника, его жена. Друг был в отъезде, но она была готова со мной встретиться. Собственно, она-то и была мне нужна. Меня уже давно интересовала эта женщина. Мы познакомились в 1990-м, когда у них только родился мальчик (а у нас с женой - девочка), и они приехали в Иерусалим. Я повел их в мемориальный музей Яд ва-Шем, и там, в затемнённом зале, среди мерцающих душ убитых еврейских детей она вдруг оступилась, покачнулась назад, схватила мою руку, прильнула спиной на миг. Её прикосновение и запах духов и тела одурманили. Я запомнил этот случай, но флиртовать с женой друга не позволяли «предрассудки». На их преодоление ушло девять лет.
В эти годы, во время моих коротких визитов в Питер мы втроем пили водку в их узкой кухоньке на улице Жуковского, и она, захмелев, изрекала, бывало, что-нибудь "стрёмное", не принятое в моём интеллигентском кругу. "У нас такое в школе творится! Девки с цепи посрывались. Одна при всех крикнула учительнице: "Пизда!" В другой раз на память процитировала из «Полуострова Жидятин»: "Когда писаешь, как ни старайся, последняя капля все равно в трусы попадёт". И оттуда же: "Хочу минет с заглотом и отсосом ". Я воспринимал всю эту браваду, как обычную распущенность речи нового "беспредельного" поколения, но, признаюсь, её слова меня возбуждали, и я всё чаще забывал, что она для меня запретна.
Моя собственная супруга была религиозной и добродетельной, любящей, но не слишком умелой в любви. Временами я тосковал по настоящему сексу, однако наш иерусалимский образ жизни — вечная загруженность работой, сидение дома по субботам и праздникам, к тому же возраст, и статус, и репутация, не располагали к адюльтеру. Гёте сказал бы, что я был "слишком стар, чтоб знать одни забавы, и – всё ж - слишком юн, чтоб вовсе не желать". А тут стройная, светловолосая красавица со звонким голосом, на двадцать лет моложе, готова со мной встретиться. А я в командировке. А муж её в отъезде…
Шёл мокрый снег. Ника пришла в новой дублёнке, длинных лайковых перчатках и в больших круглых очках, как носили тогда. Почти сразу согласилась пойти в гостиницу, где я занимал полу-люкс. Снимая с нее дублёнку, я погладил ей плечико, и она тут же всё поняла. Под дублёнкой на ней было очень короткое чёрное платье, открывавшее стройные ноги в чёрных же гладких колготках. Я бы не помнил сейчас все это, если бы не снимок, который сделал, едва мы устроились в креслах. Потом протянул к ней руки. Она вскочила, присела ко мне на колени, поцеловала и сказала, что не может пойти на этот шаг. Заспешила одеваться. Помогая, я невольно коснулся платья внизу живота. Она вырвалась, подхватила перчатки и ушла.
Было ясно, что она не обиделась, просто не ожидала так вдруг, что продолжение возможно, надо только дать ей подумать. Назавтра вечером в моём номере раздался звонок, её голос звучал неуверенно. У меня сидел питерский коллега, при котором я не мог обсуждать личные дела. Поэтому сухо ответил, что созвонимся завтра. Обожжённая моей холодностью, она растерялась. Пошла за советом к подруге, а та отрубила: "Уж если ты снова к нему пойдёшь, придётся идти до конца". Девять лет нашего платонического знакомства подошли к концу.
Назавтра мы созвонились и назначили встречу на шесть. Гостиница «Родина», еще недавно построенная для областных партработников, приезжавших в Смольный отчитываться, теперь превратилась в гнездо проституции. На входе стоял плотный заслон охраны против посторонних женщин, угрожавших конкуренцией местному бизнесу. В вестибюле на диванчике скучала стайка тщедушных девиц с серыми петроградскими, подозрительно детскими лицами. Их старшая шла за каждым новым мужчиной до лифта, уговаривала, только что за руки не хватала.
Я вышел на улицу, чтобы встретить Нику и провести её сквозь заслон. Она почти не опоздала, пришла без шапки, с новой причёской, красивая и благоухающая. "Девушку не вызывали?" – спросила напряженным голосом. Меня покоробила эта заготовленная шутка, я был уже почти влюблён.
"Как ты относишься к оральному и анальному сексу?", - спросила Ника, едва войдя в номер. Вручила написанное ночью письмо: "Теперь в нём нет необходимости, раз я всё равно пришла, но всё же возьми на память".
В этот раз на ней была трикотажная спортивная курточка на молнии, "чтобы легче было расстёгивать". Лифчика под кофточкой не было. Ника ушла в спальню раздеваться. Когда я вошёл, она лежала поверх одеяла на спине, в одних розовых трусиках, не прикрывавших почти ничего.
Всё развивалось так стремительно, а мне нужно было сначала немного привыкнуть, вдохнуть запах её волос, ощутить тепло её тела, почувствовать, как во мне просыпается желание, хотелось продлить эти первые мгновения взаимного узнавания. Я лёг рядом, обнял её и прикрыл нас одеялом. "А почему ты не снял с меня трусы"? - последовал вопрос.
Она достала презерватив.
"Ты предохраняешься с мужем"?
"Точнее, мой муж предохраняется от меня. Он категорически не хочет второго ребёнка. Когда я завела об этом разговор, он ответил: "Это уже не со мной"".
Потом был изумительный секс. Узкие шторы почти не прикрывали большого окна, и, возможно, другие постояльцы гостиницы из флигеля напротив разделяли наш восторг. Ника, как дорогой музыкальный инструмент, отзывалась на каждое моё прикосновение и поцелуй, плакала, умоляла, кричала, достигая вершины наслаждения. Её гибкое тело было сплошной эрогенной зоной. Её мягкие, требовательные губы и умелый язык, шелковистая кожа груди, аппетитная попка – все сводило меня с ума. Мне нравилось, что она говорит о сексе, произносит интимные слова, совершенно не стесняясь. Её руки ласкали меня, приводя в экстаз. Я горел, чувствовал себя на седьмом небе, снова молодым, кончал несколько раз. Уходя, она сказала: "Я ещё не успела попробовать вкус твоей спермы". Да, но ведь будет ещё завтра, и ещё послезавтра.
Когда она ушла, я взялся за её письмо: "Знаешь, мне как-то проще объясниться на бумаге»… Это было самое прекрасное письмо от женщины, которое я когда-либо получал в своей жизни.
Я летел в Иерусалим окрылённый и счастливый. У меня была надёжная семья, двое детей, интересная работа, большая квартира и вполне приличная зарплата, а теперь ещё молодая, красивая, умелая и раскованная любовница. Мне хотелось «остановить мгновенье», так он было прекрасно!
Мы начали переписываться, сперва только когда уезжал муж, так как она использовала его электронный адрес и опасалась, что он получит мой ответ. Да и я вначале писал из дому. Переписка была виртуальным продолжением нашей связи, поддерживала, укрепляла её.
Иногда мне становилось стыдно, я чувствовал себя виноватым перед другом. Ника успокаивала мою совесть, ссылаясь на Фолкнера: "Посвятившие себя Добродетели получают от неё в награду лишь безжизненный и безвкусный суррогат, ни в какое сравнение не идущий не только с блистательными дарами Недобродетели – грехом и наслаждением, но и с несравненной способностью изобретать и придумывать". Цитата была неточной, с третьей руки: это Довлатов процитировал "Похитителей" Фолкнера, потом Генис, в "Иностранной литературе", – Довлатова, а Ника - Гениса. Ей хотелось поразить меня своим знанием западной литературы, произвести впечатление. "Вот уедет мой мужик в командировку, а ты приезжай. Я помню тебя". В письмах она была так же раскована, как и в сексе.
"Я опять одна и невольно возвращаюсь в март. Я всё это время думала о тебе и додумалась до того, что очень люблю тебя, вспоминаю твои руки…. А что самое ужасное? Ты далеко (но благодаря этому всё не выглядит так пошло). Я не знаю, как ты для себя всё расставил. Но будь ты рядом, я бы облизала тебя. Ты любишь, когда тебя облизывают?.. Клянусь, больше не буду писать таких писем, ты прощаешь меня?"
Как-то она меня спросила: "Тебе нравиться, что я такая развратная?" – "Почему развратная?" – "Ну, что я такая "оторванная?".
Да, мне это очень нравилось! Я хотел иметь именно такую любовницу, оторванную, распущенную. Мне хотелась слушать её речи, читать её письма.
Мои прошлые любовницы в своём большинстве были милыми, порядочными женщинами
