После посещения магазина «Художник», где среди прочего мне посчастливилось приобрести прекрасный набор кистей из куницы, а также пачку трафаретов для букв всех видов и размеров, я, прежде чем отправиться к Ромке, нашел себе укромное место на скамейке в маленьком уютном скверике и, разложив перед собой свои богатства, несколько минут, что называется, предавался счастливому созерцанию. Думаю, в каждом человеке, независимо от возраста и положения в обществе, живет эта неодолимая страсть к приобретательству, причем, как я успел заметить, касается это не столько вещей первой необходимости (к ним как-то очень быстро привыкаешь), сколько того, без чего, в общем-то, вполне можно обойтись. Вот и сейчас я, хоть и не был вполне уверен, что мои покупки могут мне когда-нибудь пригодиться, радовался, как ребенок, которому после долгих уговоров вручили, наконец, его любимую игрушку.
Это в целом довольно невинное занятие отвлекло меня на время от мрачных мыслей. Но как только мои «сокровища» перекочевали обратно в пакет, я вновь оказался во власти депрессии. В который уже раз с каким-то мазохистским упорством прокручивал я в памяти самые неприятные события, произошедшие со мной за последние несколько часов, начиная разрывом с Наденькой и заканчивая неудачной попыткой знакомства в электричке. Причем именно эта, последняя казалась сейчас наиболее важной в череде свалившихся на меня невзгод, отчего и воспринималась особенно остро. И почему, дурак, я с самого начала не послушался моего внутреннего голоса?! Он ведь мне дело предлагал!.. Хотя - как сказать!..
И вдруг как вспышка в сознании: а что, если мой внутренний голос - это вовсе не МОЙ голос? Что, если это кто-то другой, совершенно посторонний, вторгся в мои мысли и пытается диктовать мне свою волю? Так-так-так, очень интересно!.. Тогда сам собой напрашивается вывод, что не я один обладаю этим даром, что есть и другие феномены, подобные мне, и их, возможно, не так уж и мало…
Впрочем, имеется одно «но». Если все это правда и рядом действительно ходит некто, кто способен не только копаться у меня в мозгах, а так или иначе воздействовать на мое сознание, возникает логичный вопрос: почему это самое не получается у меня? Взять того же Федьку. Ведь, находясь вместе с ним (или, вернее, внутри него) на этой чертовой вечеринке у «Маэстро», я с самого начала почувствовал неладное. Почему же не просигнализировал ему об опасности, не подсказал верную линию поведения? Неужели лишь из желания досадить своему противнику? Да нет, не может быть! В тот момент я, можно сказать, составлял с Федькой одно целое, поэтому все подстерегавшие его неприятности воспринимал так же, как свои. Значит, просто не мог. Видимо, мое сознание находилось как бы в состоянии комы, когда все видишь, все понимаешь, но ни сказать, ни пошевелиться при этом не имеешь возможности. Или, не до конца разобравшись в своих способностях, я просто не пытался этого сделать, а там, кто знает, может быть, что-нибудь да вышло?..
Это последнее умозаключение несколько меня подбодрило, хотя сама мысль о том, что из экспериментатора я сам в любую минуту могу оказаться в роли подопытного кролика, еще долго не давала мне покоя.
Я взглянул на часы. Ого, уже половина одиннадцатого! Пора двигать к Ромке, а то после обеда его можно вообще не застать.
Насколько мне было известно, с тех пор как мой приятель стал «свободным художником», каждый его день четко разделялся на две половины: первую он обычно проводил дома, за мольбертом, во второй, высунув язык, мотался по городу, пытаясь пристроить где-нибудь свои работы. Но пока Ромке не очень везло: за три года ему удалось продать от силы пять или шесть своих картин и один раз поучаствовать в полулегальной выставке молодых дарований, проходившей в холле какого-то заштатного кинотеатрика на самой окраине Серебрянска.
Причина такого хронического невезения, думаю, крылась в самом характере Ромкиного творчества. Хотя ничего из ряда вон выходящего его картины, вроде бы, не представляли. На первый взгляд, это были обычные пейзажи и зарисовки с натуры в духе Левитана или того же Шишкина. Но это только на первый взгляд. За всей их кажущейся красивостью постоянно угадывалось нечто дискомфортное, неприкрыто вызывающее, без чего, считал Ромка, никак нельзя было обойтись, поскольку именно это, по его твердому убеждению, как раз и отражало дух нашего неспокойного времени, его так называемую квинтэссенцию. Но найдется ли сегодня ценитель, кто захочет повесить у себя картину, которая ежеминутно будет напоминать ему о том, что он живет, по сути, на пороховой бочке и сколько бы ни баррикадировался за железными дверями и звуконепроницаемыми стенами, сколько бы ни твердил всем и каждому: «Мой дом - моя крепость», в любой момент может запросто взлететь на воздух.
Вот это-то я и пытался внушить Ромке во время наших нечастых встреч. Однако он упорно отказывался меня понимать, из-за чего у нас постоянно разгорались споры, заканчивавшиеся обычно ничем: мы расходились каждый при своем мнении, скрипя зубами и мысленно посылая друг друга к черту. Может быть, этим и объяснялось то, что видеться последнее время мы стали значительно реже.
Впрочем, думаю, имелась еще одна причина, не менее важная, и заключалась она ни много ни мало в моем теперешнем статусе официального художника, что, конечно же, никак не могло быть одобрено моим бескомпромиссным приятелем. И, хотя в его присутствии я старался теперь как можно меньше говорить о своей работе, да и сам Ромка если и касался этой темы, то как бы вскользь, между делом, нетрудно было догадаться, что при этом происходило у него в душе…
Дом моего бывшего сокурсника я нашел не так быстро, как рассчитывал. Дело в том, что Ромка не так давно переехал, и в его новых апартаментах я побывал всего один раз, и то проездом. Кажется, я в тот день куда-то спешил, да и он не очень-то был склонен к общению, потому что как раз перед этим неожиданно развелся. Его супруга Маринка - кстати, бывшая наша сокурсница - как-то ни с того ни с сего заявила Ромке, что больше не желает терпеть его вечную неустроенность и безденежье, что им необходимо расстаться, причем немедленно, и что она уже даже подыскала для них подходящий размен. Для моего приятеля это было как гром среди ясного неба. Тем не менее, он не стал вступать с Маринкой ни в какие пререкания, устраивать скандалы, а просто молча собрал свои пожитки и быстро перебрался на новый адрес. Все это в каком-то полусомнамбулическом состоянии отрешенности и полного безразличия ко всему окружающему, вдруг завладевшим им полностью. В тот день, когда я к нему заехал, он все еще пребывал в этом не совсем привычном для себя состоянии, и как скоро я понял, что все слова утешения, которые были мной заготовлены на этот случай, до него просто не доходят, то тут же поспешил раскланяться.
Помню, я тогда очень переживал за моего приятеля, боялся, что он не справится с грузом навалившихся проблем и либо сопьется, либо просто повредится в рассудке. Но, к счастью, ничего подобного не случилось. Уже через неделю Ромка заглянул ко мне как ни в чем не бывало - с улыбкой во весь рот и этюдником на плече, такой же разговорчивый и возбужденный, как раньше. Заявил, что направляется в какую-то деревню у черта на куличках: мол, кто-то из его знакомых художников сообщил, что там умопомрачительные виды, которым сам Куинджи позавидовал бы, уговаривал меня поехать за компанию, но я, понятное дело, отказался. Это была моя последняя встреча с Ромкой.
Интересно, что меня ожидает сегодня? А вдруг мой бывший сокурсник за это время сделал головокружительную карьеру и теперь выставляется в столичных залах или - еще лучше - заключил выгодный контракт с какой-нибудь иностранной фирмой и давным-давно укатил за границу? Маловероятно, конечно, но все же не мешало, наверно, как-то связаться с Ромкой накануне своего приезда. Вот только как? Домашнего телефона у моего приятеля не было, а мобильниками ни он, ни я так до сих пор и не обзавелись: он - оттого что не видел большой нужды в этом популярнейшем ныне средстве коммуникации, я же их просто постоянно терял. Ладно, будем надеяться на лучшее. Или, наоборот, на худшее… Словом, с какой стороны посмотреть…
Ромкин дом - серая невзрачная пятиэтажка - находился в самом конце улицы, и, хотя фасадом выходил на один из центральных проспектов Серебрянска, попасть в него можно было только со стороны
темного узкого переулка, нырнув предварительно под низкую арку ворот, напоминающую вход в катакомбу, а потом еще долго блуждать по лабиринту развешанного для просушки белья и источающих зловоние мусорных баков, беспорядочно расставленных по всему периметру двора. Вообще, весь этот квартал представлял из себя довольно убогое зрелище. Единственным его преимуществом был дешевый продовольственный магазинчик на углу, где мне посчастливилось довольно удачно отовариться бутылкой «Столичной» и кой-какой нехитрой закуской. Подъезд в доме, по счастью, оказался всего один. Поднявшись на третий этаж, я быстро отыскал нужную мне квартиру.
Но, похоже, на этом мое везение закончилось. На мои настойчивые звонки в дверь Ромкиных апартаментов мне никто не открыл. Наверно, я все-таки опоздал: мой приятель уже отправился в свой каждодневный поход по выставкам и редакциям и вернется теперь неизвестно когда. Что ж, будем считать это еще одним звеном в цепи сегодняшних неудач.
Тяжело вздохнув, я собирался уже повернуть обратно, как вдруг из соседней квартиры высунулась недовольная старушечья физиономия и сварливым голосом проскрипела, чтобы я не трезвонил понапрасну, потому что тот, кто мне нужен, находится сейчас на чердаке.
- На чердаке?! - я не верил своим ушам. - А вы случаем не ошиблись?
- Нет, милок, не ошиблась!
- И что же он там делает?
- А это ты у него сам спроси!
Больше мне ничего выяснить не удалось (видимо, вопрос, что делает Ромка на чердаке, волновал старушку не меньше), поэтому я не стал терять попусту время, мигом взлетел на пятый этаж и в нерешительности замер перед ветхой железной лестницей, уходящей вертикально вверх, к огромному дверному проему на потолке. Эта довольно шаткая конструкция с самого начала показалась мне весьма ненадежной. И
