- Так уютно было в Венгрии готовиться к третьей мировой, - съязвила Ната на прощанье.
- На Неметчину вернёмся, - охладил её полковник.
В автобусах народы не перемешались, одни сербы сели рядом с советскими.
«Вновь на Будапешт иду, но теперь с бабами и детьми», - ёжился седовласый сверхсрочник, единственная русская боевая сила в колонне. Ветеран щёлкнул по той самой медальке. На ней почему-то вычеканены трудовые серп и молот, словно вражескую столицу жнецы да кузнецы брали. «Полковнику-то недурно, - позавидовал, - постреливает себе со стен форта».
И Колька второй раз шёл на Будапешт, был там с экскурсией. Сейчас в «Икарусе» он помирился с Ленкой-санитаркой. Правда, в строй она не становилась, не сложилось боевой дружбы, хоть на донжон вместе лазали.
Колонна, подобрав несколько легковушек, проскочила почти до центра, до горы Геллерт с монументом странной женщине. Колька-экскурсант тогда вскарабкался, куда смог, но ничего не нацарапал: «Не Рейхстаг же!».
«Венгры, - рассказывал сейчас Ленке, - чтобы запомнить свой главный город, взгромоздили памятник ведьме. Те живут больше в Румынии, куда советских, не очень-то пускают, - вдохновенно врал. - Мы с отцом раз пробрались и…». Он не досочинил. Передовой джип тормознул у лежащей поперёк площади огромной статуи.
«Власти новой Венгрии не желают крови, - раздалось из рупора. - Сложите оружие!».
«У мятежников, оказывается, есть собственные власти?», - успел удивиться Колька.
Легковушки-попутчицы бросились врассыпную. Сербы открыли огонь, стреляли и из немецкого джипа, отважно ставшего рядом.
Сверхсрочник вскочил, норовя сунуть ствол автомата в оконце. Ната, ткнув ему в кадык дулом пистолета, навалилась, выплёвывая во все стороны матерщину.
Курсанты прикрыли собой колонну, дав ей развернуться. Подбитые джипы горели, а автобусы неслись со всех колёс прочь из Будапешта.
«Простите, Наталья Михайловна, - просипел ветеран, - оплошал, почудилось, что - в окопе».
Ната достала бутылку, распечатала, отхлебнула и протянула посудину сверхсрочнику. А Ленка протерла водкой ссадину на шее отца. В душе она была санитаркой. Мать Ленки существовала незаметно, в автобусе растворилась среди пассажиров.
«Узнать бы, что за раздолбаи-офицеры были в легковушках?», - ругнулась одна из женщин.
«Не рекомендую», - покосилась другая.
Рвались к своим рубежам. «Граница у Чопа узенькая, но автобусы пролезут», - успокоил Колька-солдат Ленку-санитарку.
Та призналась, что отец выпорол её, увидев на башне: «Попа вся полосатая».
«На донжон лазать опасно», - одобрил кару Колька.
Соврали оба. Застукали, когда Ленка ему у себя показывала.
«Надо пригласить фронтовую подругу в Тологду, - прикинул Колька. - Куда ж ещё? Другого дома у Кромовых сейчас нет».
...Мятеж Иван Кромов произвёл в продолжение Той войны. Полковник, отбиваясь от наседавших на форт ополченцев, гадал: «Зачем нужна его школка? Эти ягдфербендер, ягд-команды он дрессирует, явно, не для Европы?». Не прерывая мысли, застрелил угодившего на мушку. «Шарашкина, однако, контора», - заключил.
Словечко с двояким смыслом вернулось в живую речь, как вышли сталинские «крестники». А тут оно совпало с названием городка, по которому вёл огонь Кромов: «Шарашкин-город - такое дело!». Полковник вновь смертельно для кого-то прицелился.
«Драпать, спасая жизнь штатских, не позор», - размышлял о своей доле Колька, когда колонну оттёрли на обочину.
«Конев идёт», - прошелестело по автобусам.
«Почему только кони? - не понял Колька. - Эти для парадов, а нужны танки!». Он ни разу не видел конницу в боевом походе.
И другие подумали о кавалерии, приветствуя её, запели: «Сумеем постоять за СССР!».
«Наши танки!», - дружно ахнули беженцы. Они-то улепётывали, но на Будапешт шли стальные кони маршала Конева. «Вот так кони!», - восхитились и грянули: «Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин и первый маршал…». Пели и некоторые из союзничков, даже венгры.
Тут Колька сообразил про исполина, валявшегося на площади, где их, чуть было, не взяли в плен. «Со Сталиным, что-то не так, - вспомнил. - Да и первые маршалы не на поле боя легли. Их по ошибке расстреляли ещё до войны, оставили двоих, бесполезных. Сталину пришлось стать генералиссимусом, когда в одном человеке, как в матрёшке, много генералов сидит». Колька догадывался, что Культ личности - злой карлик, грузин с трубкой, может, Сталин?
«Тебе боязно?» - конфузилась Ленка.
Колька не ответил на детско-девчоночий вопрос: «Какой страх, когда битва!»
Автобусы замерли, а на Будапешт надвигались танки. Стволы целились в гору Геллерт. Колька гордился, что первым, таясь в канавке, запел: «Гремя огнём, сверкая блеском стали…». И песню подхватила страна. Он, Колька Кромов, сумел постоять за СССР. А что придётся, догадался при первых же выстрелах. Взрослые взялись за оружие. Призвал же их Колька - необученный, но уже обстрелянный: «Измена, говорят, была, в чужих руках оказался Будапешт».
На площади венгерской столицы валялся Сталин, а у его обрубленных ног - сгоревшие джипы с мёртвыми сербами и немцами, погибшими за своих и чужих жён-детей, за весь социализм.
«Гляжу, как памятники падают, и сердце кровью обливается», - прочтёт со временем Николай у трёх русских поэтов разных эпох.
А пока семейный язык Кромовых обогатился новой угрозой-ругательством: «Ты, Будапешт помнишь!?»
Загадочный же Секешфехервар, в котором Колька так и не побывал, ныне - город при заводе, где делают «Икарусы».
Будапешт. 1956
Будапешт. Наши танки***
