Вам Брежнев не звонил, или Ночные разговоры с вождями
(Московские хроники)
***
В то дымное лето на бескрайних полях Родины шла особо победная битва за урожай, а Москва, едва отойдя от наскока Ричарда Никсона, начала плавиться.
Новичку Камаринскому выпало ночное дежурство на пару с прилежной тихоней. Он называл её Скелеткой за сухость симпатичного лица.
Камаринский был слегка не в своей тарелке, ибо на работу его приняли по «протекции» американского президента. Визит, который в народе обшутили «книксен», кремлёвских бонз не вполне удовлетворил, стали шарить крайних. Первый сыскался сразу. Радио проводило заморского гостя словами «товарищ Никсон с супругой». Воротившись со Старой площади, Сам долго глядел на листок из выпуска новостей и, наконец, изрёк: «Это, выходит, что баба евойная нам тоже теперь товарищ!» На освободившееся место и поставили Камаринского. Тот, памятуя о скандальном внедрении в коллектив, держался отстранённо, не спешил вливаться в местный народец.
- Жара и духота, - стрельнув глазками, сказала визави под утро.
- Духота и жара, - согласился Камаринский.
- Отдохну, если у главного кабинет открыт, - глянула хитрее.
Минуту спустя она аккуратно сняла платье, а он с неё - немногое остальное.
- Не затворяй плотно, телефоны слышать надо, - остановила Скелетка, когда Камаринский сообразил, что осталась распахнутой дверь приёмной.
Сушили праведный пот, зазвонило.
- Это - внутренний, здесь не бери, я бегу первая, ты вроде как куришь.
Когда Камаринский впрыгнул в брюки и вошёл, застегивая рубаху, в редакцию, голая Скелетка держала в одной руке телефонную трубку, а в другой - свои тряпочки.
- Вот и старший редактор, - бодро отрапортовала.
Это был дежурный по конторе.
- Вы к «вертушке» подойти можете?
- Если кабинет не заперт, смогу, - уверенно соврал Камаринский.
Ударил зуммер на аппарате с гербом: «С вами будут говорить».
- Последует важное заявление ТАСС, нагнетайте, нагнетайте, нагнетайте, - приказала трубка уже другим голосом.
Скелетка в прозрачном платье на голое тело, стояла у телетайпов, сделала знак рукой, мол, ширинку застегни.
Вновь позвонил дежурный.
- На «вертушке» - руководство.
- У вас телетайпы обслуживаются? - спросили.
Влетела Скелетка с аккуратно оторванной от ленты тассовкой.
- Мне принесли это сообщение, - доложил Камаринский и воспроизвёл чеканные слова.
- Идите и прочтите в эфир!
Он побежал в студию, где начинались шестичасовые новости. Скелетка, снарядившаяся, наконец, трусиками, догнала, протянув удостоверение, без которого милиция остановила бы у эфирной зоны.
- С лифчиком помоги, - подставила спину. - Я в диспетчерскую за ключом, если дикторы уже заперлись, - бросила вслед.
Под мышкой у неё Камаринский заметил пакет из газеты.
Они не успели, выпуск шёл в эфир. Скелетка отперла массивную дверь и приложила палец к губам: «Микрофон включён, молчание».
Диктор, выразительно жестикулируя, вещал об успехах земледельцев, его пару Камаринский знал как автора одной из смачнейших оговорок на радио: «По всей стране - половые заботы, простите «полевые работы». (Выговор объявили за то, что поправилась, мало ли кому что послышится). Положили перед ней тассовку. Женщина повела глазами и ткнула в себя пальчиком: «Мол, мне, и сразу, читать?»
Камаринский кивнул, и закончилось о хлеборобах.
«В эфире «Новости», передаём Заявление ТАСС, только что поступившее на наши телетайпы», - начала дама.
Из студии Камаринский вышел по-трудовому мокр. Прижалась пропитанная рабочим потом Скелетка: «Я б на тебе ещё попрыгала, да некогда и негде, но что-нибудь придумаю. Ромео».
Камаринский поморщился.
Скелетка же, поймав гримасу любовника, лизнула его ухо и вкатила туда: «Я не пошлячка. Просто твою новую п...зду Юлией зовут. А то поимел нас, неопознанными».
Появились отработавшие выпуск дикторы.
«Война что ли?», - спросила себя и всех женщина, почти по складам перечитывая сообщение, которое только что чётко огласила на всю страну. - Нет, какая, на хер, война».
У мужского туалета Скелетка протянула пакет: «Ты хочешь к жене без трусов явиться?»
Камаринский, давясь от смеха, заперся в кабинке: «Ай, да баба!»
Пришла утренняя смена, но к «вертушке» вновь потребовали ночных дежурных.
«Вы сработали оперативно», - сказало начальство, - «правильно, что не с Заявления начали, первым делом - трудовые успехи, читали хорошо, чётко, с выражением».
Звонили все телефоны, и каждый требовал доложить, о чём Камаринский разговаривал несколько раз за ночь с Брежневым.
«Это был не Брежнев, это было заявление ТАСС», - успокаивал он всех. Ночной голос в особой трубке был и похож, и не похож не генсековский.
Домой Камаринский шёл в смутном настроении. Он ещё ни разу не останавливал мировую войну, тем более без трусов и в союзе с голой женщиной.
«Скелетка - это, конечно, нечто, но, чёрта ради, я принял всерьёз возню с пропагандистской фитюлькой», - подумал с досадой и рассмеялся, вспомнив, что в эфир сообщение выдала дама, а похвалили его.
Потом горела гостиница «Россия», вновь звонили из Политбюро с очень большой буквы.
Камаринский уже привык в одиночку противостоять десятку начальствующих телефонов, не бегал, а спортивно вышагивал по ночным этажам, и без Скелетки, с которой не совпал сменами.
Впрочем, диван в кабинете был не нужен, она всё, как и обещала, организовала.
- Накатило, словно там вспучило, да и ты, вижу, дыбка сделал, - вспоминала подруга начало романа. - Как целочку вновь сломали, ты ж мой первый любовник.
Камаринский не очень-то поверил и спросил: «А в самый-самый первый раз как?»
- Да, чтоб я мужу не девочкой досталась, - вспыхнула Скелетка, вдруг ойкнула и перекрестилась. - Я ж верующая. Только об этом - никому. Про нас, ну, что ты меня…, - последовало откровенное слово, - пожалуйста. Но про крестик, прошу, не надо. Я через тебя теперь бл...дь, конечно, но я ещё и партийная.
Вскоре Камаринского в первый раз уволили. И за дело.
«У нас цензуры нет, есть Главлит», - как-то заявил студентам официальный оратор, которому издевательски долго хлопали.
С этим Главлитом у Камаринского не сложилось. Цензоры были людьми ущербными. Во-первых, они страдали, что теперь вне КГБ. Во-вторых, любое начальственное кресло в те годы и было цензорским, а главлитчики окунали глаза в дистиллят. Но Главлит существовал и боролся, лузгая тексты-семечки.
…Прислали заметку об очередной дате гражданской войны, ради которой в Ульяновске, бывшем Симбирске, собрались ветераны Железной дивизии, освободившей в 18-ом родину Ленина, может, от белых, может, от чехов.
«Красный карандаш тебя требует», - дёрнула плечами удивлённая корректорша.
- Мы раскрываем дислокацию, - заявил охранитель.
- Речь идёт о встрече участников гражданской войны, - боролся Камаринский.
- А вдруг дивизию вновь в Ульяновск перебросили?
На следующий день Камаринский продиктовал машинистке: «Вчера на рассвете в город Белая Церковь, что под Киевом, вошла Первая Конная армия. Кавалеристы поработали на субботнике, а на прощание подарили комсомольцам тачанку с пулемётом».
Заметку Главлит «завернул», Камаринский пошёл «разбираться».
«Вы начинаете рассказывать о перемещениях воинских частей», - ответили сурово.
Новость о Первой Конной, захватившей Белую Церковь, перепечатывали каждую смену, чтобы машинистки ставили новые числа. Листок без красного росчерка Главлита возвращали красные от смеха редакторы. Последним испытали молодого и бородатого, а борода - почти вольнодумство.
- Особых возражений у меня нет, - задумчиво сказал он. - Это агитационный поход. Первую Конную расформировали в 25-ом году, я звонил куда следует, справлялся.
- Подписывайте, люди ждут таких новостей, - подбодрил Камаринский.
- Не всё так просто, в городе остались тачанка с пулемётом, что уже арсенал!
Кто-то настучал, что над Главлитом издеваются, коллектив веселился, а Камаринского уволили.
«Твой юмор перерос в сатиру, а от неё шаг-другой до антисоветчины», - хором талдычили репрессированному коллеге функционеры.
«В Стране Советов надо работать легко и безответственно, - напутствовал один из вменяемых начальничков. - Но с оглядкой. Отсидись где-нибудь годок».
«Мы даём в эфир много важного, но мало интересного», - гордились в 70-ых командиры советского теле и радио. Журналист теперь знал, как это у них так ловко получается.
«Ах ты, сукин сын, камаринский мужик!», - пропел изгнанец, спускаясь по ступенькам уже чужого парадного. Был-то он Сашкой Ивановым, а псевдоним придумал ещё в школе. Ни одного опуса за лихой подписью «Касьян Камаринский» опубликовать не удалось, однако прозвище приклеилось.
Службу Камаринский потерял, но Скелетка-то у него осталась.
НО ОН ВЕДЬ НЕ БЫЛ ПАЯЦЕМ..
