Сновидец

собственных мыслей.
...........................................................................................
Как ни странно, Вайми почти ничего не говорил о том, как тяжело на войне – он не мог забыть лица брата, и потому все «прелести» военной жизни – постоянные изнуритель-ные походы, когда они сутками напролёт, без сна и отдыха, преследовали врага или сами уходили от него, и жестокие бои, когда часто лишь слепой случай решал, кому выжить, а кому умереть – не очень его трогали. Куда больше его волновал вопрос, сумел ли он стать воином. Как оказалось, одной ловкости, прекрасного ночного зрения и таланта лучника для этого недостаточно. Он привык к вольной жизни, и неумолимость приказов постоянно его угнетала, как и ответственность за жизнь племени – слишком дорого пришлось бы платить за любую ошибку. Никто больше не смеялся над ним – это кончалось основательно разбитой морденью – но и особого уважения к себе он не заметил. Ради друг друга воины были готовы на всё – но он не знал, стал ли для них своим. Нет, если в бою ему приходилось плохо, его отбивали так же отчаянно, как и других, да и он сам поступал так же, но вот отношения с воинами у него не сложились. Он любил говорить, а говорить с ними оказалось скучно. Нет, слу-шать их ему нравилось – их мир очень привлекал его – но его страсти к историям никто не разделял. Он рассказывал о своих снах, его слушали... и всё. Никто не пытался, как Маоней или Анмай, подхватить его измышления, развить их и дополнить – а потом вернуть ошалевшему от неожиданно открыв-шихся возможностей владельцу, зас-тавляя его яростно чесать грязные пятки в попытках хоть как-то потянуть время и придумать что-то столь же умное. Понятливый Вайми быстро бросил эту затею, но постоянные насмешливые взгляды его злили – от них ощутимо зудела кожа и чесались кулаки. Случались с ним и вещи довольно-таки странные, вроде внезапных приливов тепла в основании позвоночни-ка, иногда весьма приятных... а иногда Вайми казалось, что он сел голым задом на угли, причём в самый неудачный момент – в засаде, например. Тогда ему оставалось лишь покрепче сжимать зубы и шипеть про себя, надеясь, что никто не заметит его мук, и проклиная найров, одаривших его такой радостью. Неприятная штука, но терпеть вполне можно. Но сам факт такого предательства со стороны собственного тела пугал юношу, да и размышлять на это тему ему не нравилось. Всё это не прибавляло ему самоуважения, и он старался изо всех сил, чтобы эта проклятая война как можно быстрее закончилась.
...........................................................................................
Когда Вайми выдохся и замолчал, Найте ошалело почесал в затылке.
– Знаешь, ты, наверное, самый странный парень в мире.
Вайми с интересом повернулся к нему.
– Почему?
– Ты перебил в одиночку три десятка найров – в темноте, оглушённый! – спас наше племя, дрался, не жалея себя – и не считаешь себя воином лишь потому, что тебе нет равных в фантазёрстве? Странный тип.
Вайми смущённо опустил ресницы.
– Тебе смешно, но для меня это очень важно: стать своим. Одним из. Не единственным, одиноким навсегда.
– Но ведь ты же не можешь стать кем-то ещё, не собой.
Юноша хмуро посмотрел на него.
– Не могу. И не могу сделать других такими же, как я – а это для меня куда хуже. Ладно. Всё. Пошли домой.
...........................................................................................
...Иглы, одна за другой, вонзались в его обнаженное тело – и сквозь них, словно кровь, били тонкие, как волос, струйки золотого сияния. Они распадались в сияющую пыль, а пыль ореолом кружилась вокруг удивленного юноши. Странно, но Вайми совсем не ощущал сейчас боли – ему было легко, прохладно и щекотно от струившегося по нагой коже света. Он растворял и уносил его куда-то. Голова у него вдруг дико закружилась, он слышал в ней странные зву-ки, похожие на шум воды, жужжание пчел, пение флейт, звон колокольчиков и другие, для которых он не знал слов. В нем наяву плыли странные сновидения — страшные и прекрасные одновременно, но найры продолжали вонзать иглы до тех пор, пока звук внут-ри него не достиг невыносимой силы. Его мускулистый живот вдруг прижался к позвоночнику, глаза закатились под лоб и Вайми замер, перестав дышать. Его тело выгнулось вперед, а разум удивленно наблюдал за странными событиями, происходившими с ним. Поглотивший его оре-ол по-прежнему постоянно двигался, танцуя и подпрыги-вая, закручиваясь в водоворот и рассылая бесчисленные, тонкие, как острие иглы, сияющие частички какой-то нематериальной субстанции. Они летели вверх, вниз, и во все стороны, возвращаясь и соединяясь с породившим их озе-ром кружащегося и мерцающего света. Казалось, что он тает, превращаясь в свет, и прямо сейчас...
Вайми проснулся, ошалело распахнув ресницы, но ощущение не исчезло. Скосив глаза, он увидел рядом Лину: беззвучно хихикая в кулак, она водила пушистой травяной метелкой по его чуткой коже: он спал на спине, забросив руки за голову, и она воспользовалась этим. Ощущение было невероятно приятное. Вайми счастливо заурчал, когда метелка щекотнула ресницы – и тут же оглушительно чихнул, когда она бессовестно забралась в нос.
– Лин, ещё, – попросил он, приподняв ресницы, когда метелка отдернулась. Но, конечно, напрасно: Лина только захихикала вслух, глядя в его ошалелые от счастья глаза.
За этот месяц он ужасно соскучился по Лине – она по нему тоже – и не удивился, когда их любовь вспыхнула с новой силой. Когда он ложился спать, любимая была с ним, гибкая, прохладная, с быстрыми горячими ладонями. Она засыпала быстро, улыбаясь своим снам, – а юноша, легко отбросив её волосы, любовался её счастливым лицом и стройным сильным телом, таким красивым и беззащитным во сне, что порой ему становилось страшно. А просыпался он от легчайших прикосновений губ Лины – она считала, что он ещё спит, и Вайми замирал от счастья, почти не дыша, потому что эти, почти невесомые губы и ладошки касались его с тем восхищенным наивно-дразнящим любопытством, какое может дать только любовь...
Вайми охватило вдохновение. Он любил Лину и лишь чуть меньше любил рисовать. Он рисовал её, и других девушек, которых видел, и тех, кого не видел никогда, но мог представить, – и они, почему-то, были самыми красивыми из всех...
Лина тоже порой расписывала его кожу узорами из растительных красок. Вайми очень нравились и рисунки, и ощущения от кисточки. Это не было её личным открытием – все Глаза Неба знали, что нанесенный на кожу узор из зеленоватых пятен может сделать их почти незаметными в зарослях, или другой, почти неразличимый – подчеркнуть все линии тела перед встречей с любимой или любимым. Но Лина делала его похожим то на пардуса, то на какое-то неведомое, но очень красивое существо, и Вайми было отчаянно жаль смывать плоды её долгих усилий, – вот только кожа под краской невыносимо чесалась...
Казалось, лишь сейчас ему открылась вся прелесть свободной жизни в зарослях. Он углублялся в сумрачные долины между хребтами, где бесшумно струились маленькие тёмные ручьи, а сырой и душный, пахнущий прелой землей воздух стеснял дыхание, в жаркие ложбины верховий, окруженные влажными камнями, где под босыми ногами вился глубокий тёплый мох. Он валялся в зарослях высокой травы, поднимаясь на скалы, любовался прекрасными туманными утрами, не зная, где остановится на ночь, или поджидал очередной массив грозовых туч, вздымавшихся, как белый дым чудовищного пожара. Днём тучи ползли, как хребты воздушных гор, слепя глаза Вайми своей отвесной белизной. Ночью бело-лиловые зарницы беззвучно затмевали звёзды, словно открывая на миг ворота в какой-то иной мир ожившего света. Страшный гром потрясал горы, призрачные вспышки переходили в непрерывное полыхание извилистых граней алмазного огня, раскалывающих сразу всё небо.
Иногда он взбирался на высокие деревья на самых вершинах гор, чтобы с них полюбоваться грозой. Весь в ознобе от страха, он наслаждался этим полупадением-полуполётом на высоте тридцати его ростов. Впрочем, он осмотрительно устраивался на боковых ветвях, чтобы избежать молнии, попади она в дерево. Его руки и ноги, обвившие толстый сук, иногда, казалось, отрывались от тела, голова кружилась, как в бреду, а страшные толчки, когда ветер стихал и дерево выпрямлялось, заставляли его сердце замирать. Иногда, взлетая с ветвями вверх, Вайми видел весь простор безбрежного зеленого моря, и неутолимая тоска по настоящему полету охватывала его. Но вновь налетавшие волны теплого ливня жестоко хлестали нагое тело юноши, град бил по лицу, заставляя его внимательные глаза испуганно жмуриться.
Наконец, молния в щепки разбила вершину дерева, на которую он залез. Она прошла так близко, что Вайми ощутил её мертвенный жар. Он полетел вниз, повис на нижнем суке, словно тряпка, и целую минуту не мог вздохнуть. От страшного удара и боли у него мутилось в голове, в ушах дико звенело от грома, но, едва опомнившись от мучений – быстро, хотя кому похлипче хватило бы помереть, – он испытал едва ли представимое счастье, достаточно полное, чтобы перестать играть в жмурки со смертью. Сейчас, однако, пора было вставать. Вчера он засиделся заполночь, размышляя о неизвестном ему, потом бессовестно задрых и потерял всякое представление о времени. День сегодня выдался пасмурный и казалось, уже клонился к вечеру. Нет, нельзя бессонничать по ночам так долго... только когда ещё думать-то? Надо ведь и подругу кормить и говорить с Найте, и...
Вайми вздохнул. Вот же жизнь пошла: ни на что совершенно не хватает времени!
Он всё же сел, отбросил назад щекочущие ресницы лохмы. Во сне он постоянно вертел башкой, так что они растрепались и стояли дыбом – неудивительно, что Лина так хихикала!
– Жаль, что у меня гребня нет, как у найров, – вздохнул он, пытаясь пригладить волосы рукой.
Лина рассмеялась.
– Нормальному парню идёт причёсываться пятернёй.
– Угу, – Вайми кое-как привел волосы в порядок, отбросив их тяжелую от бус массу за уши. Поискал взглядом свалившийся во сне ремешок, натянул его на гриву. Помотал головой для проверки – нет, теперь вроде всё в порядке. Вздохнул. В животе заурчало – похоже, что пора есть, завтракать или скорее обедать уже...
Лина с усмешкой протянула ему плетеную из веточек «тарелку» – роль собственно тарелки играл большой лист, так что мыть посуду, как найрам, племени не приходилось. На тарелке лежала её новая выдумка – сложная смесь из мяса, овощей, пряных трав и плодов, завернутая в съедобные листья. Вайми взял один сверток, протянул подруге – просто так, от любви. Лина, зажмурившись, потянулась за ним широко открытым ртом – и он, усмехнувшись, чуть отвел добычу.
Немного помучив подругу, – Лина тянулась за едой по запаху – он дал ей отхватить полсвертка, доел его и взял новый. Ему жутко нравилось кормить так её – просто так, нипочему, хотя порой голодная Лина прихватывала зубами его пальцы – случайно или играя, не понять. Свертки оказались офигительно вкусные, так что подруга тянулась за ними активно. Вайми не старался очень уж морить её – да не забывал и про себя, так что свертки скоро кончились. Они запили их водой – из одной чашки, не отрывая от неё рук, – потом юноша, наконец, поднялся на ноги. Подруга – подругой, а мир вокруг большой...
Выйдя из хижины, Вайми потянулся, зевнул и