Дело прошлое. Дед еще живой был, а я в школу ходил, класс наверное в седьмой. Да, где-то так. Дед у меня боевой был , всю войну прошел, до самой Австрии дошел, Вену брал. Два ордена Красной Звезды, медали за отвагу и боевые заслуги, юбилейных медалей целая куча, ну это уже потом, после войны. Он с первых дней на фронт ушел, год себе приписал и вперед. А поскольку он паренек резкий был, из детдомовских, к тому же кандидат в мастера спорта по боксу, то его сразу взяли в полковую разведку. Так он в разведроте всю войну и провоевал. Сколько себя помню, дед никогда, никого и ничего не боялся. Бывало, пригласят его на День Победы перед школьниками выступить, ну то есть перед нами, так он придет, предварительно положенные сто грамм фронтовых на грудь примет и давай правду-матку резать. И про загратотряды, и про штрафбат, и особистов и многое еще про что, о чем в те времена не то что говорить, а и просто думать было нельзя. Учителя и другие очень ответственные работники были в ужасе от такой степени откровенности, натуженно улыбались, пытаясь все перевести в шутку, но деда это только раззадоривало.
- Да вы что такое говорите, Федор Дмитриевич? - чуть не плача всплескивала руками заведующая районо, - Не могло такого быть!
- Цыть! Мелюзга! Тебя еще в проекте не было, когда я первого "языка" взял! - и тяжелая дедовская ладонь с оглушительным треском опускалась на стол, отчего графин с водой с водой и несколько стаканов в ужасе разлетались в стороны. Потом, конечно же, были "воспитательные беседы" в соответствующих органах, дед на время затихал, успокаивался, но наступал очередной День Победы и все начиналось сначала.
Ничего его не брало. Он даже всю войну прошел без единой царапины. Говорили, что его бабка, то есть моя прапрабабушка, была что-то вроде знахарки и сразу после его рождения "заговоренной" иглой сшила внуку рубаху, оттого дескать, ни пули, ни осколки его не ранили. Я его как-то решил спросить об этом, но он только хмурился и все отмахивался, мол, глупости это все.
И была у него одна странная страсть, которую никто не мог объяснить, какая-то нездоровая тяга к скрупулезному изучению всевозможных битв, которые происходили когда либо на земле. Он изучал все вплоть до малейших ньюансов, до имен и даже прозвищ участников противоборствующих сторон. Дед знал наизусть всех известных и неизвестных военначальников от древнего мира и до наших дней.Зачем это было ему надо, никто не знал, а он сам по этому поводу не распространялся.
Время шло. Наступили девяностые, Союз развалился, коммунистов скинули и дед затосковал. Часами сидел перед телевизором, смотрел разные телепередачи, курил "беломор" и ругался:
- Сталина на вас нет.
Я все реже и реже виделся с ним, работа, семья отнимали все свободное и несвободное время, надо было как-то "крутиться", постоянно что-то придумывать и на это незаметно, день за днем, уходила вся жизнь. Помню, в День Победы, как раз за год до его смерти, все же выкроил время, купил настоящий армянский коньяк, который дед очень любил, и заехал к нему. Он обрадовался, по-стариковски засуетился, начал накрывать на стол. К тому времени бабушка уже умерла и дед жил один, за последнее время он сильно сдал, и, видимо хорошо это осознавая, показушно хорохорился и бодрился:
- Что стоишь как неприкаянный? Давай помогай!
В День Победы дед всегда ходил на городскую площадь, там каждый год проводили что-то вроде парада, встречался там с остальными ветеранами. Его сослуживцев там не было, но зато были два разведчика, вроде как коллеги. Но в последние два-три года один из них умер, а второй серьезно заболел и уже не вставал с кровати, поэтому дед перестал ходить на парад, смотрел его дома по телевизору.
Он сварил макароны со своей любимой тушенкой, достал какие-то консервированные грибы, нарезали на скорую руку салаты и сели за стол.
- Ну, за Победу! - дед привстал с рюмкой в руках, резко выдохнул и торжественно выпил, поднимая высоко локоть, я естественно следом за ним. Выпить со стариками - совсем не то, что "загудеть" со своими друзьями или знакомыми по поводу и без, здесь все по-другому. Из-за разницы в возрасте мне почему то всегда кажется, что они надо мной посмеиваются, наверное, я себя буду вести так же, когда буду пребывать в их возрасте. И язык как-то не ворочается должным образом и сразу не всегда сообразишь о чем можно разговаривать, а о чем лучше помалкивать. Чувствуешь себя полным кретином.
Было уже где-то после обеда, часа, наверное, два, по телевизору показывали какой-то военный фильм, которые дед терпеть не мог. Из всей нашей киноиндустрии он с уважением относился только к одному фильму - это был "В бой идут одни старики", к остальным относился с нескрываемой долей презрения:
- Брехню снимают, - ворчал он, - немцев показывают придурками. Да и нас тоже.
- А какие были немцы?
- Ну, немец - мужик серъезный, - и дед как-то, как мне тогда казалось, уважительно покачивал головой.
В то же время упаси вас бог было рассказать за столом анекдот про Брежнева, за это сразу же можно было получить ложкой в лоб, и причем это в самом лучшем случае:
- Ленька - наш человек!
Мы сидели в его однокомнатной квартирке в стареньком панельном доме, куда он переехал два или три года назад. В открытые окна доносилась музыка военных лет и ярко светило солнце. Старая послевоенная мебель, все эти серванты, комоды, диван со скрипучими пружинами, припорошенная пылью, словно серым снегом, только дополняла общую картину, казалось, что там, за окном, и вправду победный май сорок пятого.
В общем, как бы то ни было, слово за слово, разговорились. Мое поколение еще застало этот "комплекс Хемингуэя", когда к извечным русским вопросам "кто виноват?" и "что делать?" добавился третий - "а ты бы смог?" Дед на военные темы вообще не любил разговаривать, но в тот день видимо решил сделать исключение, рассказывал о своих однополчанах, о том как встретился на войне со своей будущей женой, то есть с моей бабушкой и о том как наградили его орденом Красной Звезды посмертно, думая что он погиб, и как говориться, "награда нашла героя" уже только после войны. Я слушал эти его истории уже наверное раз в тридцать пятый, но все равно, чтобы не обижать старика, делал вид что слышу это все впервые. Но все-таки через некоторое время я не утерпел:
- Слушай, дед, а страшно было?
Он вдруг осекся на полуслове, задумался, усмехнулся:
- Да ты знаешь, наверное, нет. Поначалу не страшно было, потому что молодой еще был, глупый, а после...
Последовала долгая пауза, в течении которой дед смотрел прямо перед собой куда-то то ли вдаль, то ли вглубь, то ли еще куда и, казалось, вспоминал что-то давно забытое, но очень важное для себя. Наконец словно бы снова пришел в себя, посмотрел на меня, разлил коньяк по рюмкам, не дожидаясь меня, выпил и, глядя мне в глаза, тихо произнес:
- Ладно. Расскажу тебе одну историю, теперь то уже все равно.
Он опять закурил свой ужасный "беломор", выпустив клубы едкого табачного дыма и продолжил:
- Было это в сорок втором, в декабре месяце, под Сталинградом, на Сталинградском фронте. Я тогда уже разведкой командовал. Полк наш был в составе тринадцатой гвардейской стрелковой дивизии Родимцева, которая в свою очередь входила в шестьдесят вторую армию под командованием Чуйкова, А у немцев группа армий "Б", там и шестая армия, и вторая, и четвертая танковая, к тому же венгры, итальянцы, румыны и прочая шушера. К тому времени немцы почти полностью заняли город, а мы на самом краю,возле завода "Красный октябрь", окопались, значит. В ноябре, за месяц до этого, как раз и началась операция "Уран" по освобождению Сталинграда. Врезали мы по Паулюсу и его шестой армии основательно, окружили, но разбить немцев с ходу не удалось, немец, он ведь тоже не дурак. Стали ждать когда у них боеприпасы и продовольствие закончатся.
И вот в начале декабря вызывает меня наш комполка. Захожу к нему, а у него уже сидят начальник штаба, замполит, заместитель по боевой части, замначальника разведки штаба армии полковник Золотарев и еще три каких то офицера, судя по знакам отличия, вроде как энкавэдешники. И вот Золотарев и говорит:
- Операция "Уран", которую Ставка проводит с девятнадцатого ноября, не позволила нам достичь поставленных целей в полной мере, поскольку шестая армия вермахта, хоть и была окружена и изолирована, но не была расчленена на две части, как планировалось заранее. С ходу ликвидировать окруженного противника также не удалось. Исходя из полученных разведданных, немецкое командование готовит контрудар, для того, чтобы прорвать блокаду. Для этих целей была образованная группа армий "Дон" под командованием Манштейна в составе шестой танковой дивизии, четвертой румынской, четвертой танковой армии Гота, одиннадцатой и семнадцатой танковых дивизий и трех авиаполевых дивизий. Операция носит кодовое название "Винтергевиттер", что означает "зимняя гроза". Хотя, как известно, зимой грозы не бывает, - Золотарев позволил себе улыбнуться и продолжил, - наша с вами задача такова: необходимо добыть достоверные сведения об этой операции. Разведуправлению фронта стало известно предполагаемое место и время нахождения документации по готовящемуся контрудару немецких войск.
Полковник подошел к карте, которая была развернута на столе, и ткнул пальцем в северную часть города:
- Вот сюда, недалеко от завода "Красный Октябрь", в штаб двадцать седьмого пехотного полка, завтра утром эти документы будут доставлены для ознакомления и дальнейшего исполнения поставленных перед этим полком задач. Ваша задача такова - силами разведгруппы под прикрытием стрелкового и артиллерийского огня произвести отвлекающий маневр, обозначив ложное направление нашего удара. Это позволит группе майора Смоленцева скрытно выдвинуться в нужном направлении и захватить секретную документацию, - Золотарев кивнул в сторону трех незнакомых нам офицеров, - подробности операции сообщит сам товарищ майор, с этого момента руководство переходит под его личный контроль.
Вот так! Стало быть не простой это майор, если даже чины повыше переходят под его непосредственное подчинение. Казалось, что и сам майор и два его помощника, капитаны, вполне осознавали свое положение, сквозило от них какой-то силой и запредельной уверенностью в себе. Было такое чувство, что они все трое просто рождены на войне. Рослые, с мощными покатыми плечами, с борцовскими повадками и той особой грацией, что отличает только единоборцев. Вспомнились слухи о том, что создаются какие-то части специального назначения из бывших спортсменов, которые просто наводили ужас на немцев. Я невольно стал наблюдать за ними. Старшего своего, майора, они называли Батей, не соблюдая никакой субординации. Впрочем, он и сам называл их как-то странно, одного, капитана Литвинова, называл почему-то по отчеству Ольгердовичем, хотя, как потом выяснилось, звали того Андреем, а второго звал на украинский лад Миколой, несмотря на то, что того звали Николаем и фамилия у него была простая, русская - Найденов. Было в нем что-то от сидевшего, то ли словечки приблатненные, воровские, то ли жесты и сама менера поведения, которая иногда, казалось, помимо его воли
