1.20. Завещание Бухарина, или Большевики периода упадка

кабинетом. Раздеваясь, Николай обронил ручку, которая, естественно, закатилась под диван. Полез за ней и обнаружил серебряный портсигар с монограммой. Вещь не особо ценная, но достаточно редкая для тех лет и подарочная. Вспомнился странно ранний звонок Татки в гостиницу.
  – Когда будешь?
  – Жду машину. А ты, что встала в такую рань?
  – Ещё не встала. Валяюсь на софе.
  Проверить-то Татка проверила, что муж не нагрянет внезапно, можно не спешить с эвакуацией, но следы заметать и не подумала. Портсигар был родиной свежих окурков в пепельнице. Кромов сунул улику в сейф, сменив код.
  Постельного фаворита Татка решила легализовать, не ведая, что тот уже не инкогнито. Ввела в дом. Любовник заявился с женой, полагая, что это запутает ситуацию, дружим, дескать, семьями. Нарочито восхищался картинами на стенах, сидя на софе, на которой и имел Татку. Скорее всего, не единожды. Было ли у них резервное ложе, Кромов не знал.
  Николай, развлекаясь, непринуждённо перевёл застольную беседу о том, о сём в разговор о супружеской верности.
  Профессиональный философ, если таковые на этом свете водятся, и автор зануднейшей и глупой книги по марксистско-ленинской этике даже устно мыслил уныло. Но в вялый спор влезла его половина, да с таким азартом, словно лежала голой в широченной постели и ждала, когда остальные разденутся, чтоб приступить к свальному греху. Судя по тому, что она несла, с опытом ходок налево у неё было или скудно, или совсем пусто. Раздражал и простонародный тембр голоса, угнетали интонации уличной проститутки. Женщина в этой зоне над собой не поработала.
  Впрочем, бабёнка оказалась не такой уж дурой. По репликам Кромова, по проговоркам мужа, по смешкам Татки дамочка всё поняла, и тут же влепила своему книжному моралисту несколько оплеух.
  Для Татки мужчина, на её глазах избитый супругой, не мог, естественно, быть полноценным любовником. Во время экзекуции она едва сдерживала улыбку, а когда прелюбодей пробормотал: «Прости дорогая, больше этого не повториться», расхохоталась.
  Николай был доволен. Пусть уж, коль скоро приспичило, отдаётся, но не занудам. Официальный любовник – общее достояние семьи.
  Жена мыслителя, всё же оказалось дурой. Позвонила на следующий день и прямым текстом предложила «отомстить».
  «Не знаю, что ощутит ваш распутный супруг, но моей гулящей это будет лишь в кайф», – охладил инициативницу Кромов.
  Но дамочка не унялась и сетовала, что супруг подложил её под своего шефа ради заграничной поездки. А затем и пригрозила парткомом.
  Кромов аккуратно положил трубку.
  Больше новые таткины «члены» в доме не появлялись. Но время от времени жена ложилась в супружескую постель с запашком похоти. Ластилась, желая «продолжения банкета».
  Умеренный блуд жены Николая вполне устраивал.
  Словом, всё было хорошо и даже чинно, пока Татка не взяла в наперсницы Трепастиху. Та пыталась учиться на актрису, но талант быстро угас, однако знакомства в мире кино у неё сохранились.
  Их совместный поход по мужикам, обернулся пакетом большеформатных и цветных фотографий, который прислали Трепасто. Снимавшие, видно, не знали, кто именно из разгулявшихся женщин его домохозяйка, и тот получил два комплекта смачных снимков. И оба – из нескольких «серий».
  «Сделано профессионально, – заключили приятели, изучив фотокарточки. – И на прекрасной технике».
  «И продуманно, – добавил Кромов. – Лиц партнёров не видно, а наши жёнушки – со всеми деталями, в ключевые и сочные моменты сладкого процесса».
  «Догадывалась, поди, что снимают, сучка, – зло бросил Володька по поводу жены. – По похабной роже видно». Однако, обложив супружницу, он подошёл к ситуации по-деловому.
  «Шантажировать рогоносцев этим невозможно, – заключил адвокат, исследовав «вещественные доказательства». – Авторы ходят под статьёй о порнографии. И никогда не признают, что дамы позировали добровольно. Это только усугубит квалификацию вплоть до содержания притона. Партнёров было, по крайней мере, четверо. И дамочки ими менялись. Если же надо по-тихому разжениться, то великолепный материал».
  Разводиться приятели и не думали.
  Николай «забыл» самые лихие порнушки с Таткой на письменном столе. Впрочем, жена на всех срамных картинках смотрелась великолепно. При крупном плане на лице – свойственная ей спокойная задумчивость. А взятая в кадр общим планом прелюбодейка пребывала аппетитной, страстной и умелой бабой.
  «Дьяволица, суккуб чёртов», – ругнулся Кромов плеоназмом. – А мне поделом».
  Вечером он обнаружил на фотографиях записку: «А ещё врут, что в СССР секса нет».
  Воротилась Татка через месяц с гаком. Тихая, умиротворённая. Но этот сексуальный загул они преодолели. Хотя одним «прекрасным» утром Николай…
  …В конце 80-х со страниц «Правды» КПСС покаялась в интеллектуальной немощности, но народ этого не заметил.
  - Устаканившаяся партия пенится недоумками с опытом руководящей работы, - хамил Чумаченко, наливая друзьям-коммунистам.
  Те не оспаривали, разговоры велись на контрадикциях.
  - Партийный дебилизм - одна из острых форм идиотизма от обстоятельств, - добавлял обычно Кромов. - Правда, комсомольский задор круче.
  - Политармейский, - дежурно бубнил Обух.
  - Все эти ваши полит и политы, - бычился Четвёртый, словно был ни при чём.
  Усечённое «полит» в разгул Советов ассоциировалось с большевизмом, считалось звуком благородным. Полномерное «политика» - сигнал опасности.
  - А бабы, - усугубил анализ оказавшийся в компании Трепасто. - Глубоко и многажды отпартийненная дама, скарьерив, мнит себя чистой девочкой.
   - Самый умный и честный из начальников всё равно - начальничек... - процитировал Кромов Степана Орлеца. - Заметьте, афорист завершил фразу отточием.
  - Они необходимы, за некоторых иногда удаётся спрятаться, - пробурчал Трепасто.
   «Хуже начальничков - только подчинённые», - с этим умозаключением Николая согласились все.
  - За вас, за метастазы власти! - выкрикнул Чумаченко. - И помните о Брежандрчере.
  Брежандрчер, или Трёхсмертие: Брежнев, Андропов, Черненко - апофеоз застоя. Это явление недооценено историками. А рок косил верхушку страны несколько лет - и высший кремлёвский геронтократ, и пятидесятилетних юнцов.
  Началось с Суслова, а докатилось до слов диктора телевидения: «Вы будете смеяться, но этот тоже умер».
  Ни дня без траура: Политбюро, прочие цекисты, первые секретари, министры, генералы - мёрли в порыве пролетарской солидарности. Выпускающие редакторы носили чёрные водолазки.
  Хороня Брежнева, народ не рыдал, не злорадствовал, а прослезился человеческим сочувствием. Мы в долгу перед вторым Ильичём за это. Страна благодарна Андропову и Черненко, доказавшим, что власть бывает скоротечно смертной.
  А советские бонзы уверовали в чудотворца Иосифа, который из преисподней повторил 37-ой год. Сложился культ уже не личности, а образа, ересь грядущего тысячелетия.
   …КПСС опадала: кто диссидентствовал с подачи верхних кабинетов, кто держал масть «оборонного сознания». Статью Бухарина могли не заметить. Вёрстки из незапечатанных конвертов изредка доставал Кромов, раздирал необрезанные страницы тетрадок ручкой. Но запищала внутренняя связь.
   - В «Коммунисте» - неоднозначная публикация, тираж ещё не печётся, - огорошил, впадая от волнения в акцент, призывник из Эстонии Тыку, ведавший патриотизмом и интернационализмом молодёжи. В норме он объяснялся на советизме чисто. «Я либерал, но работать заправлю», - заявил Тыку, заняв кресло.
  - Боремся с архивным инакомыслием, - плюнул Трепасто на включённый селектор.
  - Страна - на пороге 70-летия Великого октября, а нам подбрасывают, - Тыку всё же продолжил накачку. - Даём пищу неформалам.
  Их существование агитпроп признал, и, казалось, заклеймил, но не припечатал. Неформалы согласились таковыми быть. Позднее в них запустят безразмерным «экстремисты».
  - Момент непростой, - натурально поддакнул Трепасто, наклонившись к микрофону, чтобы донести волнение в голосе. - Оппозиция в наших рядах, Ельцин проклюнулся…
  В ответ что-то прорычалось.
  - Мат или по-своему лопочет, - хохотнул Володька, убедившись, что кабинет отключён. - Лапа, что ведёт этого мохнатика, чего-то боится, - резюмировал, и нажал кнопку, чтобы принесли чай.
  - Взбодрил Ельцин перестройку, - хмыкнул Кромов.
  - Его опустят, отодрав хором, сейчас у всех на выскочку стоит, - Трепасто не обратил внимания на секретаршу.
  - Извращенцы, - поняла та конкретно, глянула на мужчин, как облизнулась...
  - Знаешь, когда я впервые о нём услышал, - сказал Николай, - сплетническое такое. Ехали из Риги или Вильнюса. «Как вам церкви?», - спросили попутчики. «Церкви и церкви», - отвечаю. «Они ж открыты?!» - восторгаются. «В Москве - около 50», - пожимаю плечами. «А у нас, сука Ельцин, одну на двухмиллионный Свердловск оставил». «Ельцин - кто?» - спрашиваю. «Секретарь наш, двусторонний какой-то», - хихикают.
  Кромов протянул вёрстку помощнице, та аккуратно разрезала страницы. Вопросительно посмотрел на Трепасто. Володька бросил на стол ключи от бронированной коморки с ксероксом: «Я по делам». На Тыку ему было плевать, смущало, что ксерокс - явочный. Лубянка упёрто не пускала в канцелярии технический прогресс.
  «ЦК КПСС уходит в подполье», - потешался Кромов, запуская машину.
  Тыку понял, что вляпался в анекдот. Вызвал Трепасто и Кромова, метнул на стол бланки путёвок в новый пансионат: «Выбирайте время и компанию».
  Взятку приняли и байка, как шеф запретил читать «Коммунист», в обращение не пошла.
  70-летие стало последней годовщиной революции, которую страна отпраздновала внешне единодушно. Во Дворце съездов Кромов составил витиеватое ругательство из отчётливой артикуляции передовика со звездой Героях труда, оторопевшего от идеи закусывать лимонад икрой и сёмгой. Позднее ударник походил в прорабах демократии.
  Ельцина выгнали из горкома, истоптав в прессе. Сам мямлил невразумительное, а народ обвинил во всём Раису Максимовну.
  «Горби подарил оппозиции лидера», - изрёк Кромов, - с Ельциным будут работать.
  Грянуло письмо Нины Андреевой, Тыку вновь стал партийничать, словно последняя большевичка.
  - Не читай газеты, как откровение, - сказал шефу Трепасто.
  - Начальничек - системный дурак, - создал афоризм Кромов, опередив время.
  Сдача Афганистана доконала Тыку, с последними словами Горбачёва на первой послесталинской партконференции он предложил ехать в июле, оформив командировки.
  Благодаря Бухарину компания Кромова в августе 88-го ступила на перрон рижского вокзала.
  Женщины прямиком двинули на рынок: «Овощеядная страна».