Вот не зря говорят, что, кабы не водка, в жизни было бы нечего вспомнить. И была бы она, наша жизнь, суха и пресна, как еврейская маца. Нет, друг мой, то что ты с утра в поликлинику в майонезной баночке потащил, это не маца. Ты в орфографический словарь загляни - там твои утренние откровения совсем другими буквами прописаны. Да и стал бы я так уверенно её вкус описывать! Нет, что ты - нет! - я не из этих. Не из тех, что „золотым дождём“ свои хвори лечат. Я другие снадобья внутрь употребляю. И не от боли вовсе и душевного беспокойства, а, напротив, для вдохновения и радости бытия.
А маца, друг мой, это маца. Её в синагоге к празднику пекут. Вроде манны небесной получается, только на вкус херня полная. Да простят меня евреи! Я ведь к ним, как к родным. До тех пор, правда, пока они мне костюмы шьют, зубы врачуют и логарифмические функции в мозги вправляют. А как они к себе на землю обетованную попадают, да в армию свою, да добровольцами ещё - не иначе, сильно ионизированный дух средиземноморья дуркует так над ними! - тут уж я за арабов сердцем болеть начинаю.
Но те евреи, что мацу к празднику - они и не евреи вовсе. Они просто подзаработать. Килограмм напёк - рупь тебе, целковый полновесный!
О сегодняшнюю пору назвали бы мы таких работяг - „понаехалитут“. А тогда про гастарбайтеров никто и слыхом не слыхивал, а приезжих за лучшей жизнью звали гораздо обиднее - „лимита“. Но лимите было не до мацы. Их на заводах и фабриках и без того и в хвост и в гриву так имели, что сил хватало лишь доползти до своей общаги с клопами и удобствами на этаже, да и дрыхнуть там без задних ног от усталости.
А потому мацу за них выпекали доктора наук с библиотекаршами да лауреаты каких-нибудь премий. Называлось всё это почётным и вызывающим зависть ленивых обывателей словом „халтура“.
Нет, не путай меня! - для властей это как раз была недостойная советского человека погоня за длинным рублём, а потому всех выпекающих мацу рано или поздно выгоняли из партии. Хотя и одно только знакомство с раввином могло круто склонить маршрут твоей жизни куда-нибудь в сторону колымских берегов. Тут уж кому как везло…
Ху-ухх, друг мой ситный, чего-то ты меня окончательно запутал! Или я сам запутался? Чтой- то меня понесло вдруг, ты не знаешь?
Ах, да-точно! На той заброшенной по случаю субботнего вечера стройке, где мы выпивали, расстелив..., нет даже ничего не расстелив на неампирного серого вида обломке бетона; на той стройке мы, честно, не отказались бы от пары пластинок еврейского хлебушка. Не считать же, в самом-то деле, достойной закуской лишь пару наших рукавов - чёрный и пёстро-серый, да малюсенькую бутылочку Пепси!
И всё это „богатство“ на огромный, в „ноль семь“ жидких литров пузырь мерзостного не только на вкус и запах, но и, казалось, наощупь дружественного заокеанского рома „Хавана Клаб“. Видимо, в тот год у кубинского команданте как-то по особенному бурно уродился тростник, а потому огромное цунами из благородной отравы накрыло СССР аж до самого Урала. Словом, то что не удалось нашему злейшему врагу Гитлеру в сорок третьем, едва не довершил лучший друг Фидель самыми добрососедскими методами и благими намерениями.
Ты не веришь мне?! Чудак! Какой мне смысл врать? Вот те крест! Водка в магазине иногда кончалась, а напиток флибустьеров - никогда! Нам с Костей в тот день просто не повезло. Водки не было. Зато поначалу был Борька, но он быстренько свалил. Да он, чудила, сам сначала намекнул, что ему де не наливайте, ему в казарму, мол, пора; негоже, мол, чтоб от него этакое амбре на КПП учуяли.
А глазки-то масленые!.. И каждую-то „бульку“ эти масленые глазоньки провожают. И кадык... Кадык томительно поддёргивается к самому подбородку с каждым нашим глотком.
А мы что? У нас сила воли и выдержка. Сказали нам не наливать - мы и не наливаем. Кремень! А Борька постоял-постоял, почмокал-почмокал сладострастно губами, осознал, горемычный, что мы ему, действительно, наливать даже не думаем и уговаривать ну нисколечки не собираемся и - свалил.
Нет, сначала-то он на часы посмотрел. Потом сделал вид, что ему с циферблата начальник училища пальчиком погрозил, пообещал устроить „а-та-та“ и глазами из-под краба на фуражке грозно зыркнул. И только затем уже Борюсик непроизвольно сглотнул в последний раз, мысленно откозырял начальнику - „так точно!“ - и к метро потрусил.
Так мы и остались с Костиком да с заморским пузырём соображать на троих.
А вокруг красота! Стройка! Один только аромат карбида и свежесваренного битума с лёгкой перчинкой чего-то кисло-едкого самого дорогого стоит. А как романтично покачиваются незакреплённые стропы под лёгким дыханием вечернего бриза, как волшебно преломляется закатное багровое солнышко в окошках башенного крана! И невзрачная серая плита прям на глазах преображается в богатый праздничный стол, накрытый щедрой сказочной скатертью-самобранкой... Можно даже присесть рядышком на край. Штаны? А, фигня, потом отстираются...
Я почему говорю „на троих“? Конечно, пузырь сам не пьёт, а наоборот, нас потчует. Я знаю. Но... как бы тебе объяснить-то!.. Не подчиняется мне разум, понимаешь, эти ноль семь на двоих разделить. Это ж по сколько на рыло получилось у нас тогда! Представить страшно, ёптить ё! На молодые да неокрепшие наши душеньки!
Вы пили когда-нибудь ром?.. Нет, совсем забыл, мы ведь с тобой на ты. Ты пил когда-нибудь ром? Хотя, не так спросил... Ты пил „Гавану Клаб“?.. Опять не то!.. Тот, совдеповский „Гавана Клаб“ пробовал ли?..
Эх, темнота! Вернее, я хотел сказать - счастливчик. Да уж, эта штука посильнее… - нет, умник, не „Фауста“ Гёте посильнее будет. Посильнее, говорю, даже тех кубинских же сигарет „Лигерос“, которыми даже приверженцы ядрёного „Беломора“ не решались затягиваться.
Как бы тебе описать его вкус, м-м-м-м… Особенно в сочетании с мелкобуржуазным напитком „Пепси-кола“.
Вот представь себе зелёный помидор. Представил? Солёный... В банках такие иногда продаются... Только банка уже давно открытая стоит. И не в холодильнике. Неделю стоит, две... Помидор уже подгнивший, белой плесенью подёрнутый, представил? Вот! Самое оно! Только ещё глотка горит от градусов неимоверных.
- Смотри, - говорил Костя, - Вишь, что написано?
- Ну?
- Чудила, не „ну“, а 70 „клонов“. Представляешь, какой крепкий! Это тебе не наши градусы. Там, за бугром весь алкоголь в „клонах“ меряется. Они точнее и даже чуть покрепче наших, врубаешься?
Не прошло и полгода, как учёные „черепа“ в институте ознакомили меня с системой мер и весов. И вразумили меня, несмышлёныша доверчивого, мои „черепатые“ профессора, что загадочная забугорная аббревиатура „cl“ на бутылках „зелёного змия“ - никакие не забугорные суперточные „клоны“, а всего лишь Сантилитры. Ну, как сантиметры, только жидкие, понял?
А тогда я верил этому засранцу, как родной маме, и зачарованно внимал его байкам, приоткрыв в немом восторге рот... Как же, Костя на моряка учится! Скоро пойдёт в загранку и привезёт мне настоящего рома, Ямайского! И будет в нём, обещал Костя, не каких-то жалких 70 „клонов“, а все сто!
Не боись, я тебя сейчас с Костей познакомлю. Мы всё равно стоим пока, от „Гаваны Клаба“ отплёвываемся и жгучим пламенем изнутри горим. Только что не изрыгаем его, аки Змеи Горынычи..
Костя не то чтобы на моряка учится. Он будущий радист. Разницу сечёшь, да? Сиди себе в радиорубке и пальчиками по ключику: ти-ти-та-та, ти-ти-та-ти... На их языке это значит: за бортом есть тюлька. В общем, радист на корабле такой же моряк, как диспетчер на телефоне в ЖЭКе - слесарь-сантехник. Бесполезная, в общем, должность. Случись страшное - ну-у, вот он, допустим, в запой уйдёт недельный, а корабль вдруг, неровен час, бульк, и на дно - так даже тогда без него обойдутся. Автоматика сама в лучшем виде СОС проорёт. Вот, понял теперь, почему Костя именно радиофакультет выбрал?
Вот, значит... Стоим мы так и стоим. Или нет, уже сидим? Не суть. Главное, время уже к закату. И противная жидкость в ярком пузыре - к последней четверти. Я даже не возьмусь оценить, какая из этих временных шкал точнее предопределила наш скорый уход.
Собрались-то мы сегодня с Костей куда? Как не сказал?! Я с чего вообще рассказ начал, чудила! К Мишке мы идём, в училище! Он тоже наш бывший одноклассник, кореш наш верный, как и Борька, который полчаса назад свалил. И Валерка ещё... Тот ещё перец! Но этот вообще неизвестно где шастает. Звонили мы ему, звонили. Звонили, звонили... Хотели позвать с собой. Да что там - всё без толку. Шляется где-то, гад. Но, с другой стороны - сам посуди - может, оно и к лучшему. О чём бы я тебе сейчас рассказывал, если бы мы тем пузырём ещё и с Валеркой поделились, а? Нас бы точно с Костей тогда на подвиги не потянуло. И закончилось бы всё заурядно, как обычно: анекдотами на кухне или мордобоем на дискотеке. Скукота!
Раскидало нас после школы, расшвыряло кого куда. Одни мы с Валеркой в своём уме остались - гражданские профессии выбрали. Эти, блин, клоуны, мореманы, прости господи, Костя с Борькой - в мореходку ломанулись. Дальних странствий захотели - ну ты подумай! Да ладно, Ассоль об алых парусах грезила. Девчонка сопливая, сиречь неразумная - ей простительно. Но эти, блин, „капитаны немы“ - они куда?!
А Мишка, он вообще, знаешь, чего отчебучил? В „сапоги“ подался. Эх, темнота, „сапоги“ это пехота. Ну-у-у, сухопутные, если в целом. Моряки же все в ботинках, не замечал?
И тоже, прикинь, туда же - связь налаживать. Только не как те - за бортом тюлька - а по-своему, по-пехотински. Кино смотрел? Сокол, Сокол, я Волна. Волна, ответь Соколу!.. Вот-вот! А сам по полю бежит, провода разматывает. Умора!
И вот теперь смотри: Костю в увольнение уже отпустили, а Мишка как в своём „сапоге“ сидел на „карантине“, так и по сей день сидит. Не-е, нифига - до самой присяги не отпустят. Шизанутый, одним словом. Сам себя наказал...
Ну вот мы и подумали: как же он там бедненький, один-одинёшенек, без корешей верных мается. Понял, наверное, уже свою ошибку, убивается поди. И проведать его решили, дабы облегчить его моральные страдания. „Гаваны Клаба“ ему, впрочем, наливать не планировали. Из гуманных соображений. Нет, не отравить боялись. Сами-то пили и ничего, живы покуда. Нет, решили просто не искушать. Ну сам подумай - куда несчастному на „карантине“ бухло нести! Зашухерят его, не приведи господи, - и присягу тогда не в училище примет, а в войсках, только уже без золотой буквы „К“ на погонах.
Да и не пил тогда наш Мишаня особо, если совсем уж руку на сердце положить. Это его потом только армия обучила горючие жидкости литрами употреблять. В любой позиции. Хошь по стойке „смирно“ с локтя, а хошь - в упоре присев. Мамочкин сыночек, одним словом. Ты бы его видел тогда! Розовощёкий бутуз - так бы и дал за щеку петушка на палочке. Тьфу, дурак! Сам ты петух. Тогда мы так чупа-чупсы ваши дебильные называли.
В общем, в метро нас ещё пустили. Стройка-то прям за метро, чудила, потому нас „Гавана Клаб“ и не успел пока догнать по полной. А вот из метро мы уже „козьей ножкой“ с Костяном выходили, друг дружку бережно плечиком подпирая. Песен не пели, нет. Мы же интеллигентные люди, мы без гитары не поём.
Училище, впрочем, быстро отыскали, хоть и не были там допрежь ни единого разочка. Язык до Киева
