доведёт, слыхал? А пьяный язык - хоть до „стены плача“ в той самой, обетованной, земле... Но нам туда не надо. Мы - к Мишке, в училище.
Курсантик на КПП одарил нас каким-то странным взглядом. Не пойму, чего в нём было больше: презрения или усмешки. Надо же! Понабирают, понимаешь, снобов в армию! На погоне, сука, ни одной лычки, а уже туда же! Смотрит, сука, свысока! Но хоть офицера, сучара, позвал…
Вот офицер - человек! Спокойно выслушал, не перебивая, заинтересованно склонив голову набок и доверительно ободряя нас взглядом.
- Нам бы Мишаню, друга нашего вызвать, - повторили мы офицеру свою просьбу.
И заметив неподдельное участие в его добрых карих глазах, поверили ему все свои печали. Души ему раскрыли, понимаешь? Ну прям нараспашку:
- А то что он там, сердешный! Тоскует поди без дружеской поддержки...
Офицер не спеша и аккуратно поправил красную повязку на рукаве. Так, что мы теперь без напряжения фантазии могли разглядеть надпись „Дежур...“ вокруг мощного бицепса…
- Мы ненадолго, товарищ капитан! Честно! Вам же лучше будет, когда мы его боевой дух поднимем на уровень, достойный уровня советскою курсанта, так чтоб этот уровень… - Костя заливался соловьём, импровизируя на ходу, вспоминая богатый опыт выступлений на комсомольских активах и политинформациях.
Ура! Мы затронули потаённые струны офицерской души. Я явственно увидел проблески света в его милых глазах. Проблески понимания и безграничного доверия…
Офицер тихонько вздохнул... Нет, он выдохнул. Именно, не вдохнул в себя, а выдохнул... Помню, меня это так удивило тогда. Я недоумевал, как можно на выдохе выговорить такую продолжительную речь. Вот что значит офицерская закалка! Что же будет, когда он наберёт полные лёгкие?!
А говорил он долго. И громко. И что это вам не детский сад, говорил. И что не парьте ему мозги, говорил. И что выдернет из жопы ноги и вставит спички, говорил. И в не всегда понятных звуковых сочетаниях вспоминал наших родственников по материнской линии, а также родственников чёрта, лешего, божью душу и маму Кузьмы... И вот только затем уже шумно втянул носом воздух и завершил вполне понятной нам обоим фразой:
- А ну, гавнюки, пи...дуйте отсюда, уё...вайте, пока милицию не вызвал! И чтоб ноги вашей...
Какую судьбу уготовил офицер нашей ноге мы не расслышали. Мы ведь понятливые, не то что некоторые. Сказали, у... уходите, мы и пошли…
Вдоль забора пошли... Не знаю, почему мы пошли именно в ту сторону. Метро осталось за нашими спинами и с каждым шагом отдалялось всё больше.
В таких случаях все поминают провидение. Нас вела судьба. Подталкивала в спины, одновременно таща за руку, стараясь, чтобы мы не потеряли равновесия.
Да, должен высказать слова благодарности судьбе - нам нужна была поддержка. „Гавана Клаб“ удивительно сбалансированное пойло. Одинаково метко ударяет в голову и подсекает ноги.
Едва ли мы могли здраво оценивать окружающую обстановку и вообще различать что-либо вокруг. Но ту огромную пробоину в ограждении Мишкиного училища не заметить было нельзя. Должно быть, эта зияющая брешь была когда-то пожарным выездом. И, судя по всему, ремонт его был начат настолько давно, что все о нём успели благополучно позабыть.
Ворота сняты, строительные козлы и бетономешалка проросли молодой ивовой лозой, кирпичи с поддонов давно упокоились в фундаменте чьей-нибудь дачи.
А мы с тобой возмущались ещё, когда прыщавый Матиас Руст, пролетев всю страну с пятью „непроницаемыми“ кордонами ПВО, посадил свою „Сессну“ аккурат по центру Красной площади. Какое там „Родина может спать спокойно!“ На территорию режимного объекта - проходи кто хошь!
Даже какого-нибудь завалящего „черпака“ часовым не выставили! Чёрт с ним, не давайте ему автомат, чтоб не потерял. Пусть с полевым телефоном сидит, практикуется - как-никак будущий связист. Но...
Всегда есть „но“. В жизни оно называется раздолбайство. В армии, наоборот, всё что не раздолбайство - то Устав. Правильно, всё по Уставу. Сказано на КПП дежурить - вот вам, пожалте, наряд с дежурным во главе. А про пожарный выезд на ремонте в Уставе ни словечка не сказано! И нахрена тогда, спрашивается, этот „геморрой“ начальству?!
Что ты! Мы с Костей и не думали преступать закон. Да если бы мы знали, что проникновение в расположение военной части это статья, то разве бы мы полезли!
Мы так, больше от удивления заглянули: ну не может же, в самом деле, здесь быть никакой воинской части! Наверняка это уже соседний двор, ни разу не секретный, убеждал я Костю.
- Не бзди, я всё придумал! - отвечал мне на это Костя.
Как мне прикажешь ему возразить?! Он меня на полтора месяца старше!
Заходим за угол... Пусто. Перед нами большой заасфальтированный двор, вокруг какие-то здания, а наискосок через двор, метрах в двухстах - скверик.
- Костя, может, ну его?
С такой же несбыточной надеждой, наверное, молит о пощаде приговорённый к расстрелу.
- Ты чего, забыл, мы к лучшему другану пришли! Он без нас пропадёт, сгинет! А ты тут целку строишь?!
А и верно, думаю, нам ведь только вон до тех деревьев добраться. И хрена лысого нас уже там увидят! Или я никогда в индейцев не играл?! Око за око, скальп за скальп - у-у-у-у-у - сдавайтесь, бледнолицые, мы раскопали топор войны!
Собираю непослушное тело в пружину, крадусь за Костей, как учил Чингачгук: стопы внутрь, перекатываясь с пятки на носок, чтоб ни одна веточка под ногой ни-ни! Что по асфальту шкондыбаем - пофиг. Мысленно я уже давно под сводами секвой и тсуг Мичигана.
И тут вдруг...
Замечал, да? Никогда не бывает интересной истории без и-тут-вдруг...
Офицер! Нет, не тот самый, слава богу! Хотя, кто их там разберёт, зелёных, в темноте.
Я говорил уже, что тьма вокруг? Не-е, не полная ещё, как в заднице, но и не просто „вечерело“. Двор просматривается достаточно хорошо, впрочем. Фонари думаешь, уже? Блин, я маму забыл, как зовут в тот момент, а ты мне про фонари!
И там ведь не просто офицер. Он колонну ведёт. Ать-два, мля! С ужина идут, что ли... Или... бес их ведает, что у них за мероприятия впотьмах! А за колонной ещё офицер. Этот просто в зубах ковыряет и по сторонам башкой крутит. Как бы не при делах.
Идут на нас.
Прямиком в лоб метят.
Я свои индейские навыки - веришь? - враз забыл! Стою - кол проглотил - и что делать, не знаю. Окаменел... Соляной столб посередь плаца - представляешь картину? Трезвею с третьей космической…
Вот что меня в друге Косте всегда поражало, так это умение принимать быстрые и нестандартные решения в чрезвычайных обстоятельствах. Особенно почему-то по пьяной лавочке обостряется у него такой талант. Помню, как-то зимой пошли мы, слегка перед тем дерябнув, к его подруге. Лечить „гусарский насморк“. Меня, слава богу, миновала чаша сия, а Костя, что называется, отхватил по полной, попал под раздачу.
Ну, к кому идти? Не к доктору же! Что ты, это моветон, друг мой! Да и мама заругает! Пусть подруга лечит. Сама наградила, сама пусть и исцеляет! И шприц у неё есть, и снадобье соответствующее имеется. Опыт, блин, жизненный!
Справедливо ведь? Вот. И мы так тоже рассудили. И тяпнули хорошенько. Он - для храбрости. Я - за компанию.
Я на лестнице остался. Ну, сам понимаешь, во-первых, дело интимное, а во-вторых - антисанитария. Не шутки. Хотя шприц они, один чёрт, кипятить не стали.
Ха, одноразовые! Ну, чудак! У нас „резинки“ иной раз многоразовые были, а ты про шприц мне такую лажу втираешь!
Стою, жду…
И слышу, там внизу в парадняк компания вваливается. Погреться, может. А может, „штаб“ у них там, тусовка по-вашему. Там как раз удобно: лестница в одну сторону, а этот их закуток - по другую руку от уличной двери. Не мешают никому. Только бакланят громко. Я всё-всё слышу. По всему выходит, шпана местная. Вот, думаю, попали. Мы с Костей не из этих краёв, а нравы у молодёжи тогда не слишком мирные были. Огрести можно было за здорово живёшь. Иногда - ни тебе здрасте, ни даже „дай закурить“. Сразу в глаз.
А Костя выходит - весё-о-олый, дово-о-льный. И сразу, как нарочно, начинает мечтать, с каким удовольствием набил бы сейчас кому-нибудь морду. Я пытаюсь ему шикнуть, за рукав дёргаю, глазом моргаю - тише, мол! - а он знай прибавляет число воображаемых жертв: и троим бы навалял, и четверым, и десятком бы не погнушался - всех раскидал!
Так помаленьку доходим до шпаны. Там притихли: прислушиваются, кто это там такой борзый, и не пора ли, на всякий пожарный, делать ноги.
Всё. Дошли.
Бородинское поле представил? По эту сторону - мы. А по ту - весь „генералитет“ сидит и в полной прострации взирает на нашего „наполеона“. Костя, хоть и плечистый, но мне по грудь будет.
А Константин вдруг как онемел. Видимо, „резкость навёл“ и всю шоблу, наконец, приметил.
Стоим. Размышляем о бренности бытия...
Ты знаешь, я не успел заметить, как открылась и вновь захлопнулась входная дверь.
- Ходу! - лаконично распорядился Костя и... испарился. Как в мультике. Нет, круче - даже облачка пыли не осталось. Он ведь только в мореходке боксом занялся, а до этого всю жизнь бегал.
Моё счастье, что Костин трюк на секундочку, буквально на секундочку, ввёл в лёгкий ступор наших визави. Тем самым я тоже получил шанс... И я его использовал, свой шанс, на все сто использовал. Только меня и видели. А сам я уже ничего не видел. Лишь слышал звон разбитого стекла за спиной и топот двух десятков ног.
Безумцы! Догнать меня?!
Костю я нашёл на следующий день - живым, невредимым и невозмутимым, как танк, будто ничего и не случилось. А новую меховую шапку так и не нашёл. Когда она с башки слетела?!
Думаешь, и здесь Костя предложил ретироваться? Думаешь, как трусливые зайцы сиганули? Ну да, стал бы я рассказывать такую хрень! Я же сказал, что Костины решения всегда нестандартные.
Мы решительно пошли на сближение с колонной курсантов во главе с молодцеватым офицером…
Ну вот, теперь, сидя в ментуре, в заплёванном „обезьяннике“, мы располагаем достаточным временем призадуматься о вечности. Что, думаешь, два года в армии - это не вечность? Отнять у восемнадцатилетнего парня два года - это больше вечности. Два года - это только если за „шпионаж“ нам ничего не впаяют.
Боже мой! Мамочка, прости! Это не я! Это всё Фидель с его проклятым самогоном и гад Валерка, который не пришёл, чтобы уберечь нас от глупостей. И сволочь Борька - пригубить ему, паршивцу, не захотелось. И Костя хорош - не дрейфь, говорит, где наша не пропадала!
Мамочка, мамочка, ты дождись меня! Я тебе буду писать, я тебе каждый день буду пис…
- Ты оглох, что ли! - прервало мои мрачные видения грозное Костино шипение, - В ногу идём, я сказал! Маршем! Левой! Левой!
О-о-о, приятель. Это надо видеть. Как мы шагали! Как на параде!
„К торжественному маршу!“
Вытягивая носок и чеканя шаг! Гордой шеренгой из двух человек! С равнением „на-средину“! Худой и крепко сбитый! Каланча и метр с кепкой! Чёрный, как смоль, морской бушлат и непонятной палитры пёстрый пиджак! Лёд и пламень! Тарапунька и Штепсель! Лолита и Цекало! Плечом к плечу! Раз-два. Левой!
Бог уберёг нас от отдания чести промаршировавшему по левому флангу мимо нас строю. Тут даже сам Станиславский, далекий от службы, сказал бы „не верю!“ И один бог только знает, как можно было нас не расшифровать кадровому офицеру! Даже тот дядечка, что, ковыряя в носу, смотрел на
