вонючей. Я пропихивал ее внутрь, упрашивая организм быть послушным и хоть раз в жизни не подвести меня. Каждый глоток давался с трудом. С последним все чуть было не пошло обратно. Я вдохнул полные легкие воздуха, схватил со стола бокал с компотом и судорожно стал заглатывать ошметки клубники, слизывая заодно со стекла остатки чьей-то помады.
Победили, как всегда, законы диалектики и математики. Количество придавило качество и два минуса, побалансировав к моему ужасу мгновение на поверхности, с шумом обрушились в желудок. В голове радостно зашумело. Сквозь слезы на глазах я различил возбужденные физиономии и блаженно заулыбался.
Ядовитые пары все еще мутили меня, к горлу подступала тошнота, но верхняя губа уже начала благодатно неметь, отмечая наступление очередного забытья.
- Еще будешь? – вопрос был излишним. Вроде бы Ольга уже хищно занесла бутылку
над моим стаканом.
Я отрицательно замахал руками, прося передышки.
- Оль, дай человеку поесть немного, – Юля подвинула мне пустую тарелку и обвела
рукой весь стол, предлагая не стесняться.
- Ладно, пусть человек поест, – равнодушно согласилась Ольга.
Что ж, по крайней мере, стало ясно, кто есть кто.
- Вообще-то день рождения у меня еще неделю назад был, а собрались только
сегодня… – я старательно жевал, прислушиваясь к своему желудку. Тошнота опять подступила к горлу, грозя перейти в наступление. “Интересно, как бы они запели, если бы я облевал весь стол?”
Но им, похоже, было уже все равно. Все силы Ольги, вся ее блядская натура были направлены на то, чтобы доказать мне свою уникальность. Она как-то незаметно оказалась рядом и совсем уже безобразно маячила перед глазами. Стакан стоял полный. Даже ряби не было на гладкой поверхности моего проклятия. Такого же мутного и обманчивого, как последние месяцы моей жизни. И когда она только успела?..
Юля куда-то исчезла. Ресницы Натальи, как испорченный механизм поднимались и опадали все медленнее.
Я вдруг подумал, о том, где проснусь завтра утром. Здесь? Дома? Или еще где-то? Лучше бы, конечно, дома. Солнце в запыленное окно, ветви берез, прикрывающие облезлую стену соседнего дома, прохладные простыни и ощущение целого дня впереди, который тоже, наверняка, пойдет под откос.
Даже после дикого запоя, в ужасном похмелье привычный бардак собственной комнаты успокаивающе действовал на нервы. Самым отвратительным в чужих квартирах по утрам были опухшие лица хозяев, как наглядное доказательство до чего низко ты сам пал вчера, а, кроме того, необходимость улыбаться через силу и желать доброго утра, когда хотелось от души послать всех куда подальше. Хуже этого могло быть только незнакомое лицо на соседней подушке, инстинктивное желание отползти подальше к краю кровати и отчаянная попытка вспомнить в деталях, что же случилось прошлой ночью.
Похоже, и этой ночью отправиться домой мне была уже не судьба. Ольга становилась настолько настырной, что приходилось наполнять стаканы безостановочно, чтобы хоть как-то отвлечь ее от ее не таких уж беспочвенных проектов. Наталья спала. Почти в классической позе – уткнувшись носом в залитую вином скатерть всего в нескольких сантиметрах от тарелки с остатками ужина.
- А где Юля? – я осторожно выбирал слова, боясь запутаться в звуках.
- Да… там, – Ольга махнула рукой, очевидно имея в виду другую комнату, повернулась, посмотрела на стену, куда указала и зачем-то добавила: - Хер ее знает.
- Я… сейчас, – я попытался встать. Она сразу вцепилась в меня, но на мое гордо-
обиженное “в туалет” отпустила и даже поддержала под локоть, сука.
Ноги были как ватные и слушались с трудом. Я доплелся до туалета, потом долго балансировал, принимая устойчивое положение, а когда опять вывалился в коридор, появилось вдруг непреодолимое желание плюнуть на все и бежать отсюда ко всем чертям. Бежать и не оглядываться. Но, минуя слабые угрызения совести, я собрал остатки воли и вместо прихожей завернул в комнату…
Ольга с пьяной сосредоточенностью сравнивала уровни водки в двух стаканах и, не заметив меня, видимо успокоенная, придвинула себе тот, в котором было меньше. На лице ее застыло блаженное выражение удовлетворения. Наталья повернула голову ко мне, хлопнула пару раз вхолостую ресницами и, наконец, узнав, радостно воскликнула:
- Дима!..
- Игорь, - я механически поправил ее, ничуть не обидевшись. Что уж тут – не первый
раз меня принимали за кого-то другого.
- Где?
- Что – “где”?
- Игорь…
- А-а… Игорь?.. пришел недавно.
- Куда? – она сосредоточенно смотрела на меня, не вникая в смысл слов.
- Как куда? Туда, конечно… – я еще пытался быть остроумным. По-своему, естественно. Насколько хватало сил.
- А-а… - она перевела взгляд на Ольгу, задыхающуюся от смеха, но переспрашивать,
видимо, постеснялась. Но, в конце концов, все-таки не выдержала и решила пойти другим путем:
- А давно?
- Что давно?
- Игорь пришел…
- Да, больше часа уже…
Она замолчала, уставившись на пустой стакан, но опять не выдержала и обратилась уже к Ольге:
- А где он?
Та захохотала и ткнула пальцем в мою сторону. Наталья повернулась ко мне, пристально оглядела с головы до ног, потом посмотрела прямо в глаза и, не найдя ничего более оригинального, презрительно выдохнула:
- Дураки…
…В этот момент гром разорвал тишину почти над самой головой, открытые окна вздыбились занавесками, прорвались, наконец, все хляби небесные, и небо обрушилось на землю.
Я машинально втянул голову в плечи. Сплошной гул снаружи ворвался в комнату и затопил легкие долгожданной свежестью. Ольга прекратила смеяться и, приоткрыв рот, в немом испуге смотрела на живую темноту за окном. Наталья восторженно слушала шум дождя и победно переводила взгляд с меня на Ольгу.
Я приподнялся со стула и подошел к окну. Подоконник был влажный, вода серой стеной стояла перед глазами, где-то далеко внизу потоками ударяясь о землю.
Я высунул голову наружу. Отвесная стена ударила в затылок, потекла под рубашку и смыла весь хмель.
Я набрал несколько полных пригоршней воды и выпил ее жадными глотками, а, напившись, вытянул руки, смотря на огромные, прозрачно-желтые капли, быстро стекающие по пальцам.
…Однажды мы сидели с ней под похожим ливнем, под козырьком стадиона, слушали шум воды и строили планы на будущее. Хотя, нет… Это было уже позже. А сначала была просто она. И я, в который раз уже понял, что это и есть она – та самая, которую я так долго искал. Очередное откровение сквозь дебри пустых бутылок и туманы пивных паров. Как всегда плохо понятое и принятое за привычную игру извращенного воображения. А она отчего-то улыбнулась. Нет, не мне, конечно. Но именно тогда я и понял, что это надолго. Банально? Куда же больше. Судьба, идущая навстречу с бутылкой пива в руке. Между столиков захудалого кафе. Судьба, которая таки обошла меня стороной в тот раз, но за которой уже увязался я сам… Да, пожалуй, все так и было…
Через четыре месяца она уехала. Уехала в первый раз. Со слезами, которых у нее не видел никто после смерти матери, и обещанием вернуться. А через полтора года она уехала во второй раз. Уже без обещаний и слез. Навсегда…
- Пошли, совсем промокнешь, – сзади кто-то тянул за рукав. Только теперь я понял, что
все это время стоял с глупой, застывшей на лице улыбкой.
Пьяные глаза Ольги покачивались у меня перед носом, как забытый кем-то маятник. Боясь потерять темп, я в механической радости растянул губы и грустно посмотрел на нее. Сплошные контрасты и маски. Успевай только привыкать.
- Пошли, конечно.
Стакан опять стоял полный. Я вопросительно посмотрел на нее.
- Это тебе. Мы только что выпили.
- Ну, ну, – я снисходительно покачал головой и одним движением опрокинул
содержимое себе в рот. Позывы тошноты прошли, только где-то глубоко внутри штормило неспокойное, ядовитое озеро, размывая в слепой ярости островки салата и памяти... Водка нестерпимо долго ползла к желудку, и я, прислушиваясь к тому, что происходило внутри, подумал, что назло ему, назло двум парам блядских глаз напротив, назло памяти и, главное, назло самому себе, выдую еще и бутылку пива. Просто назло. Благородные душевные порывы, переродившиеся в жалкий фарс. Я вспомнил “Двадцатый век” Бертолуччи и грустно улыбнулся. А затем представил ощущение дерьма во рту с утра. Если вообще проснусь. В смысле – следующим утром. Но ночь надо еще пережить, а пиво было уже здесь, обещая забвение и мнимую силу духа.
Ольга зависла над стаканом, но я отрицательно покачал головой.
- Все. Перерыв на полчаса. – Не обращая внимания на ее обиженное лицо, я взял со
стола бутылку и сел в кресло. Дождался, пока они отвернулись, поискал глазами хоть какое-то подобие открывалки и, не найдя ничего подходящего, сорвал крышку о полированную ручку кресла.
Пиво оказалось теплым и прокисшим. Я хотел было поставить бутылку в холодильник, но испугался, что потом ее уже не увижу и решил допить до дна. Так и сидел – мокрый от пота и дождя, и хлебал это пойло.
...Она всегда всплывала в памяти в самые неподходящие моменты. Человек, с кем не было связано ни одного плохого и даже нейтрального воспоминания. Может оттого я и не мог забыть о ней. И помнил ее только улыбавшейся и счастливой. И каждый раз лицо ее напоминало мне о собственном ничтожестве и заставляло задавать старые, избитые вопросы, на которые, как всегда, не находилось ответа. Кто я такой? И во что я превратился? Мне уже двадцать шесть. Чего я достиг? Даже не обязательно достиг. Хотя бы что я пытался сделать? Вдумываюсь, напрягаю память, и, оказывается, нечего вспомнить, кроме пустых, шумных амбиций… Даже молчание мое отдает фальшью, поскольку и за ним не стоит почти ничего. Не существую ли я сам только в своем воображении? Мнимая глубина, еще более призрачные перспективы. Даже мой хмурый взгляд на мир вокруг стал нормой. Цепляюсь за женщин, боюсь выпустить их из рук, не умею просто попрощаться раз и навсегда. Цепляюсь в неумелой попытке удержать сразу всех. И удивляюсь своей способности еще чему-то удивляться…
А она… Она всегда была загадкой. Хотя, возможно, я сам придумал ей эту роль. Наверно, оттого, что в глубине души никогда не верил, что у нас есть будущее.
Она так и осталась мечтой. И даже ее физическая оболочка, тепло тела и мягкость губ не рассеивали ощущения ее эфемерности.
Я вдруг вспомнил, как однажды в яркое солнечное утро выполз на балкон. Голова гудела с похмелья, желудок схватывало спазмами, во всем теле стояла непривычная и такая привычная уже слабость. Я перегнулся через перила и, морщась от яркого света, посмотрел вниз. Где-то далеко подо мной молодая мать гуляла с крошечным совсем еще ребенком. Та едва еще научилась ходить, но настырно пыталась одолеть несколько ступенек лестницы, на четвереньках карабкаясь вверх. Потом, видно, передумала, остановилась где-то на середине, встала, покачиваясь, на ножки и пошла по ступеньке вдоль, а мать шла рядом, готовая в любую секунду подхватить ее, если та оступится. Помнится, тогда я подумал, что мать та уж верно моложе меня, а мне так и не довелось вот в такое же солнечное утро выйти с ребенком из дома и, не спеша никуда, просто гулять, думая единственно о том, как бы малыш не упал. И не важно, было бы ли это здесь или где-то в Лондоне. Просто не сложилось. И
