любимое свое детище, которое на глазах превращалось в омерзительную клоаку, состоявшую из подлых предателей, мародеров и убийц. Уже в Москве были обвинены в измене самые приближенные к нему люди отец и сын Басмановы, князь Афанасий Вяземский, печатник Иван Висковатый, казначей Фуников, князь Пётр Серебряный, думный дьяк Захарий Очин-Плещеев, Иван Воронцов и многие другие. Всего же в первопрестольной было казнено около двухсот человек – царь чистил опричнину, пытаясь таким образом вдохнуть в нее новую жизнь, новый смысл и призвание, но все было тщетно.
В апреле следующего года по согласованию с польским королем на Русь вторгся крымский хан Девлет-Гирей. Все южные русские земли были разорены, многие десятки тысяч людей были убиты и превеликое множество уведено в плен. Хан перешел Оку и направился к Москве. Царь метался из Серпухова в Бронницы, оттуда в Александровскую слободу, а из слободы в Ростов, в поисках дополнительных сил для своего войска, но все было тщетно – опричники, привыкшие только лишь к грабежам и насилию, просто не явились на войну, их едва лишь набралось на один полк против пяти земских. Этого было катастрофически мало. Москва была сожжена.
- Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величество божие. Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а ещё хвалишься, что-де я московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял, - писал хан в грамоте, присланной Иоанну надменными послами, уже чувствовавшими себя хозяевами на новой для них земле. Сердце царское ныло от невиданного стыда, кровь била в голову, но он все-же нашел в себе силы воспринять это как урок, горький, страшный и поучительный. Надо было выиграть время, во что бы то ни стало, отсрочить войну и набраться сил. К послам он вышел в сермяге, смиренно склоня голову:
- Видите, в чем я? Таким меня ваш хан сделал! Все мое царство пленил и казну пожег, мне теперь ему и дать нечего! Передайте ему, что ежели он на нас серчает из-за Астрахани, то мы Астрахань ему вернем, только не сейчас, пусть шлет к нам своих послов с особыми полномочиями.
Послы уехали и вскоре стало известно, что хан не удовлетворяется только Астраханью, но уже желает и Казань, вкупе с двумя тысячами рублей золотом. Было предельно ясно, что через год турецкое нашествие повторится. И вот царь Иоанн Грозный сидел в своем дворце Александровской слободыи смотрел, как осень без боя захватывает его державу, как сдаются на ее милость города и села, и как люди, еще вчера служившие верой и правдой могучему летнему солнцу, все как один присягают ей одной на верность.
Осень наполняла и его сердце, но не радостью от праздника богатого урожая, и не светлой грустью ожидания новой весны, а смертельной тоской наступающей зимней стужи, лютыми угрызениями совести и пережитого позора.
Глава 5
Со временем Иоанн все больше впадал в мистику, ездил по окрестным монастырям, справлял поминальные службы по убиенным и медленно сходил с ума. Неразрешимая загадка о соотношении божественного происхождения власти, о чем так проникновенно говорил преподобный Иосиф Волоцкий, и процветании государства разрывала ему разум и не давала покоя, как надоедливый овод, от которого не отмахнешься вот так запросто и не оставишь все как есть. Поговорить о мучавших его противоречиях, посоветоваться, покаяться и успокоиться было теперь не с кем.
Малюта, словно бы чувствовавший нутром что-то неладное, следовал за ним тенью, по-своему оберегая от чего-то, недоступного его пониманию, но, как он не сомневался, смертельно опасного. Царь же, будто предчувствуя недоброе, то суетился, спешил куда-то, то впадал в апатию и тоску, целыми днями смотря на хмурое, осеннее небо, клочьями ползущее вслед за холодным, пронизывающим ветром.
В ноябре Иоанн вдруг засобирался в Троице- Сергиеву лавру. Снарядились с небольшим количеством опричников, одели монашеские ризы, сели на коней и отбыли поутру. Рассвет дышал морозной свежестью, непорочной чистотой и строгостью смерти, пар валил из конских ноздрей, изо рта, и, казалось, из самой глубины души человеческой. Бледным инеем, который хрустел под ногами, словно стекло, было покрыто все вокруг, осень чудилась прекрасной, но больной неведомой и неизлечимой болезнью девой, дни которой уже сочтены. Наконец, из-за горизонта, широко зевая, выползло нестерпимо яркое, ослепительное солнце и поникшая уже было душа встрепенулась. Послышался смех, веселые прибаутки, бросаемые друг другу опричниками, остроумные и грубые одновременно, как и все что растет из народа нашего, корнями своими уходящее в незапамятные, стародавние времена.
Дорога бежала вперед, окрест тянулись луга, редел уже почти полностью облетевший лес, и в этом великолепии три десятка всадников в монашеском одеянии были подобны Ангелам последних времен, с хохотом и дикими возгласами спешащими выполнить последнюю волю Пляшущего на костях. Постепенно тревога уходила из царского сердца, он перестал хмуриться и даже иногда улыбался в бороду, слушая едкие шутки ехавших рядом опричников.
Проехали через небольшок лесок и выехали на мост через безымянную речку, одну из тех, коих на Руси великое множество, и тут, на мосту, столкнулись с телегой, на которой какой-то мужичок все никак не мог сладить с ретивой кобылой, запряженной в длинные, кривые оглобли.
- Куда прешь?! – заорал Малюта, отчего мужик в телеге еще больше испугался, засуетился и эта неуверенность в себе передалась лошади, которая нервно заржала и попыталась было вырваться из хомута, отчего телегу развернуло поперек моста, совсем уже загораживая проезд всадникам.
- Да он от страха уже половину телеги навалял! – засмеялся кто-то из опричников, и эта злая, беспощадная веселость, уверенная в своей власти безграничного страха над жертвой, ударила, словно кровь, в голову. Достали казачьи нагайки и стали окружать телегу, словно стая волков, внезапно набредшая на беззащитную отару:
- А ну-ка научим деревенщину, как царю поперек пути становиться!
Послышался свист плетки, потом еще один, и еще, и еще... Мужик, на его удачу одетый в крепкий, прочный тулуп, скрутился на дне телеги, закрывая лицо руками и только кряхтел под сильными ударами опричников, расходившихся все больше и больше. Иоанн подъехал поближе, равнодушно наблюдая за экзекуцией, и вдруг совершенно случайно встретился своим взглядом со взглядом мужика, который продолжая лежать на дне телеги и закрываться руками от нагаек царских опричников, неожиданно посмотрел ему прямо в глаза.
Взгляд этот словно приковал его к себе, впился намертво медвежьей хваткой, через зрачки проник в голову и дальше, в самое сердце, в душу, на самое дно, где горит неугасимым огнем Искра божья, словно свечка, зажженная Фонарщиком при явлении нашем на этот свет. И поплыло вдруг все перед глазами, и пропала речка и мост через нее, пропала опушка леса, вороны на деревьях и пропала даже сама осень, осталось только солнце, горящее в ярком небе над высохшей землей Палестины. И увидел царь город в далеке, куда будто бы стремился он без устали, и увидел прямо перед собой на дороге этого самого мужика, которого только что били опричники, но теперь стоявшего перед ним в длинном халате, которые носят на Ближнем Востоке, и смотревшего ему прямо в глаза. И задрожала вдруг земля под ногами, и ударил гром небесный, поднялся ветер и закружило все вокруг в огненном хороводе и пропало все, остались лишь одни огромные глаза, смотрящие ему прямо в душу и голос, неведомо откуда спросил:
- Иоанн! Зачем ты гонишь меня?
Голова у царя закружилась, он судорожно махнул руками, пытаясь усидеть в седле, и упал с коня на дорогу.
Пришел в себя от того, что кто-то брызгал ему в лицо водой и теребил по щекам. Медленно открыл глаза. Скуратов, сидя прямо на дороге и положив его голову себе на колени, лил на него воду из походной фляги и пытался привести в чувство. Иоанн с трудом приподнялся, опершись на одну руку, и с трудом произнес:
- Оставьте его.
Малюта с удивлением уставился на царя, встряхнул головой и заморгал ресницами:
- Кого, государь?
- Мужика этого, который на телеге, - с трудом, еле ворочая языком, проговорил Иоанн.
Возникло неловкое молчание и царь заметил как непонимающе переглянулись между собой опричники, вопросительно посмотрели на Скуратова, тот снова на Иоанна:
- Не было никакого мужика, государь, привиделось это все тебе.
Царь рывком поднялся на ноги, несмотря на легкое головокружение, оперся на Малюту и посмотрел по сторонам: дорога, бегущая через опушку леса, была пуста, в другом же направлении, через мост и далее, тоже было пусто. Никого.
- Показалось, - выдохнул царь.
Послесловие.
Уже в следующем году Иоанн Грозный отменил опричнину. В том же году хан Девлет- Гирей во главе со ста двадцатью тысячным войском вторгся на Русь, однако в битве при Молодях был наголову разбит двадцати пяти тысячным русским войском под командованием князей Воротынского и Хворостина. В ходе дальнейших сражений крымско-ногайское войско хана было почти полностью уничтожено, домой вернулось не более пяти тысяч.
Еще через год в бою за крепость Вайсейштейн геройски погиб Малюта Скуратов. Ливонская война, в которой Россия воевала с Ливонским орденом, Швецией, Польшей и Великим княжеством Литвовским за Прибалтику и выход к Балтийскому морю, закончилась только в 1583 году практически ничем. Через год казаками под предводительством Ермака Тимофеевича была завоевана Сибирь. В том же году в возрасте пятидесяти четырех лет умер и сам царь Иоанн Васильевич Грозный.
Впереди была Смута.
