пастораль

откоса,
сбегающего от Владимирского тракта к  реке  "Киржач".  Вверху  -
шум, грохот цивилизации, внизу - тишина и покой,  между  ними  -
"Сказка".
  - Сказка-ложь, да в ней намек, что такое хо-ро-шо, что  такое
пло-о-хо, - широко пропел Глеб, раскинув руки и как  бы  обнимая
окрестности.
  Леночка улыбалась, тоже широко и открыто, и казалось, что  их
знакомству уже никак не меньше тысячи лет; Глебу было хорошо  от
такой нежданной, ничем не запятнанной близости,  и  одновременно
боязно от  осознания  хрупкости,  и  возможно  обманчивости  его
ощущений.
  - Вы любите Маяковского? - спросила Леночка.
  -  Скорее  Пушкина...  А  знаете,  по  этой  дороге   езживал
Александр  Сергеевич,  и  думаю,  что  сказку  он   обозвал   бы
несколько иначе...
  - Соловьем-разбойником!
  Глеб обреченно опустил плечи.
  - Ну знаете ли...
  Она игривым, атаманным, жестом пригласила Глеба  ко  входу  в
ресторан, зацокала каблучками, не оборачиваясь пояснила:
  - Да какая собака  в  городе  не  наслышана  об  этом  бойком
месте.  Так  что  ваши  восторги,  дорогой  Глеб  Иванович,   не
искренни!
  Вдобавок она еще и сама открыла дверь,  настойчиво  пропуская
его вперед.
  В  меню  скользила  пальчиком  скоро,  ни  на  мгновение   не
задерживаясь  на  колонке  с  ценами;   на   любое   предложение
официантки  отвечала  согласительным  кивком;  Глебу  предложила
выбор между водкой и коньяком, одобрила водку;  себя  остановила
на трех ликерах.
  - Понемножку...
  Получалось, что Глебу отводилась не свойственная  доселе  ему
роль толстого кошелька, - не только толстого, но и старого.
  Сидящие за соседними столиками, добры  молодцы,  выразительно
строили глазки, и она в ответ стреляла своими озерами от меню  в
правый верхний угол  зала,  в  левый,  в  пол,  в  меню,  меняла
местами ножки, ерзала локотками, энергично встряхивала  головкой
с хвостиком. Наивный  глебовский  романтизм  улетучивался:  ждал
своего воплощения классический сценарий про  рогоносца.  "Звучит
музыка,  подвыпивший  жеребец  кладет  руки  на  спинку   стула,
сопливо дышит в ухо: Папаша! Можно, вашу дочку на танец?  Можно!
- отвечает Глеб, и решает, что  после  первой  рюмки  водки,  он
считает до пятидесяти, - единичка  за  каждый  прожитый  год,  -
расплачивается и уходит. Можно! Тогда все можно...".
  - Не нервничай, - она впервые перешла на ты,  -  это  я  так,
для  тебя  старалась.  Ну  так  что?  За  стержень!  -  даже  не
улыбнулась, - и что бы надолго!
  Она снова меняла знак в его  настроении  на  противоположный.
Глебу подчас казалось, что и они сами поменялись местами, и  она
ему,  зеленому  юнцу,  порциями  выдает  советы  "за  жизнь".  С
появлением музыкантов, они, по ее  инициативе,  поднялись  из-за
стола, рисуя на  лицах  потенциальных  жеребцев  простоквашу,  и
прихватывая с собой бутерброды, бутылки, рассовывая по  карманам
частью не втиснутые в кейс фрукты.
  Мост через реку преодолели пешим ходом,  спустились  вниз  по
узенькой, крутой тропинке,  -  Леночка  выступала  тормозом  для
двоих. Продрались через кусты и очутились на  небольшой  полянке
у самой воды, с песочком и чистым, слегка розовеющим  небом  над
сосновыми макушками. Расстелили газету; она  все  делала  ловко,
быстро, без каких либо усилий, успевая бросать на Глеба  взгляды
длинною несколько большею, чем того требовалось для  поддержания
разговора. Глеб рассказывал о себе.
  И Киржачская вода плыла неспешно, внимательно  вслушиваясь  в
глебовскую речь, - реагировала  на  нее  спокойной  гладью,  или
тихой рябью в тех местах, где Глебу было  стыдно,  или  там  где
ему хотелось умолчать или слукавить.  С  увеличением  количества
прожитых лет ряби становилось больше и больше; подул  прохладный
ветерок, объявились волны, забились о камыши, небо  нахмурилось.
Полистирольный стакан мерно чередовал  окраску  своего  пуза  от
прозрачного до темного, смородинного, но веселья не прибавлял.
  - А я тебя заприметила еще задолго до  магазина.  Идет  такой
мэтр, нос задрал, чемоданчиком помахивает, земли  под  собой  не
чувствует.
  - Почему метр? - усмехнулся Глеб, - не метр, а  один  метр  и
восемьдесят пять сантиметров, обижаете сударыня!
  Леночка рассмеялась и неожиданно  взяла  в  свои  пухленькие,
горячие ладошки его ледяную лапу.
  - У тебя такие грустные глаза, ты мне не все рассказал, да?
  Глеб не ответил, он и сам  то  с  собой  не  бывал  до  конца
откровенным, и хотел бы знать: существовал ли на земле  человек,
который бы до конца  был  беспощаден  к  себе?  Если  только  за
мгновение  до  верной  смерти...  Всякое  откровение  за   семью
печатями; откровение - это таинство, прорыв в новый,  не  земной
мир. Глеб прижал ее к себе; она не сопротивлялась,  -  но  и  не
встрепенулась, не затаила дыхания, - она дожевывала пищу...
  Домой добирались на перекладных.
  Приглашение  на  кофе  приняла   запросто,   без   жеманства,
почему-то  на  цыпочках  обследовала  кухню,   ванную   комнату,
задержалась в кабинете, забитом доверху книгами и  электроникой.
Там же, на диване,  пили  кофе.  Он  вставил  в  видеомагнитофон
самую крутую порнографическую кассету, но  смотрел  на  Леночку,
абсолютно равнодушную к происходящему  на  экране;  или  деланно
равнодушную? Поднялся, взял ее за руку.
  -  Пойдем,  я  покажу  тебе  еще  одну  комнату,  правда  там
ремонт...
  Свет через открытую дверь упал на  стол,  на  котором  лежали
рулоны обоев; Глеб одним движением смахнул их на пол.  Развернул
ее спиной к столу, задрал  платьице  выше  поясницы,  приспустил
колготки, трусики, уложил на спину. Короткие ноги  не  оказались
привычно выше его плеч, а корячились  в  полусогнутом  состоянии
на уровне бедер. Несколько возбуждали  красные,  изящные  туфли,
но в остальном процесс  носил  довольно-таки  пресный  характер.
Глеба  поразили  глаза:  открытые,  спокойные,   как-то   слепо,
созерцающие его конвульсии...
  - Я пойду?..
  Глеб молчал.
  - До свидания!
  Глеб ответил ей в унисон с щелчком английского замка:
  - Прощайте!
  Зеленый циферблат еще не отмигал полные  сутки,  -  так  рано
Глебу еще не приходилось  укладываться  спать,  -  и  совсем  не
хотелось сознавать, что через  восемнадцать  минут  часы  начнут
укорачивать  ему  свободную,  отпускную  жизнь.  Не  Канары,  не
Мальта, а родные подмосковные тропы  готовились  запечатлеть  на
себе комбинированные подошвы глебовских  кроссовок.  Глеб  любил
проводить отпуск в одиночестве.
  "Странная фенита, - он вновь, против своей воли,  возвращался
к Леночке, - у этой ля комедии. - Мысленно прокручивал пленку  в
обратном  направлении.  -  Фригидность?  При  таких  глазах,   и
кошачьих  повадках?..  Старость!  Всему  виной  пятидесятилетний
стержень!" - Глеб почувствовал улыбку на своем лице.
  Уличный   фонарь   украдкой    подсвечивал     зеркало     на
противоположной стене, приглашая его удостовериться в  том,  что
ему весело, и что он нисколько не сожалеет о странном вечере,  и
что его несостоятельность не  так  уж  и  безысходна,  -  стоило
только набрать номер телефона Алки Жуковой.
  Алкин муж засыпал в десять вечера, после  погоды  в  вечерних
новостях и последнего  стакана  португальского  портвейна.  Спал
так крепко, что за два года ни разу не обнаружил  пропажи  своей
жены.
  Алка  имела  длинные,  без  неприятной   холмистости,   ноги,
тонкую, короткую талию, с наплывающей на нее, двумя  авантажными
ладьями, грудью. "А у Леночки,  грудь...  -  Странно,  но  о  ее
груди Глеб не мог сказать ничего определенного, так же как  и  о
возрасте. - Лет ей, эдак, двадцать  восемь,  рано  вышла  замуж,
лет в семнадцать, родила дочку,  обожглась,  внучку  воспитывают
родители, обожглась во второй раз, отчаялась...,  умеет  тратить
чужие деньги..." - Глеб засыпал.
  Что может быть лучше отпускного утра?
  Радостное  солнышко   в   окошке,   щебет   невидимых   птиц,
маркизантная /авторство  на  это  словечко  принадлежало  Глебу/
поступь ворон у мусорных контейнеров, муравьиные перебежки  тех,
у  которых  трудовые  будни,  и,  свежая  голова.  Было  за  что
благодарить странную девушку Леночку.
  Глеб подключил телефон, и отпрянул от  неожиданности:  бедный
инструмент обалдело запрыгал на тумбочке, заверещал, словно  ему
наступили на хвост. Звонила Алка.
  - Знаешь ты кто?!
  - Знаю...
  - Ты козел! Ты! Ты! Ты!... -  Послышались  всхлипывания.-  Ты
зачем так поступил? Ты испортил людям настроение, праздник...
  Глеб воспользовался паузой перед следующей "ниагарой".
  - Послушай как все было. Полчаса прождали козла и забыли  про
него. Так? И очень даже было весело.
  Алка перешла на прерывистый шепот:
  - Может быть, но только не я. Всю ночь волновалась. Я  сейчас
приду к тебе?
  - Давай попозже.
   Новая волна оказалась выше прежней.
  - У тебя женщина! Я чувствую! Знаешь ты кто?! Ты бабник!..
  Глеб молчал, только так он  мог  рассчитывать  на  тишину,  и
"ниагара" постепенно укротилась до небольшой равнинной речушки.
  - Я не могу  домой  идти,  я  же  в  командировке.  Всю  ночь
провела на вокзале. Звонила тебе, звонила...Ты жди, в конце  дня
я обязательно позвоню.
  Глеб  положил  трубку,  и  телефон   снова   заверещал   пуще
прежнего.  Глеб  мысленно  выругался,  но  в   трубку   выдохнул
довольно приветливо:
  - Ну конечно же буду ждать!
  Его  коробили  часто  не  к  месту  употребляемые  выражения:
"прекрасное   и   необыкновенное",   но   в    трубке     стояла
необыкновенная!  тишина,  -   звонила   вселенная.   Необъятная,
мягкая,  ласковая,  шорохи  в  ней   скорее   угадывались,   чем
существовали наяву. Глеб сказал ей:
  - Алло! Я вас слушаю.
  Она отвечала ему бесконечным молчанием. И  совсем  неожиданно
в  диалог  вмешался  голос  с  круглым  -  "о"  -  и   съеденным
окончанием.
  - Здравствуй, это-о й-а...
  "Компьютер", - решил он.
  - Леночка! - поправила она.
  Вот уж когда Глеб действительно не знал,  какой  должна  быть
его реакция.
  - Не забыл? Я телефон подсмотрела на  телефоне.  Хочу  зайти,
не возражаешь?"
  Он не возражал, и пока она не подошла слонялся  по  комнатам,
сомневаясь в правильности принятого  решения,  -  и  не  решения
вовсе, - а так, какого-то спонтанного выплеска.
  Вместо  вчерашней  сумочки  в  руках  она   держала   большую
хозяйственную сумку с сухим вином, консервами, фруктами.  Прошла
ну кухню, и  вообще  двигалась  свободно,  раскованно.  Домовито
перебрала содержимое холодильника, что-то извлекла  из  него  на
поверхность,  что-то  прокомментировала   брезгливо   сморщенным
носиком.
  -  Долги  надо  возвращать!  -  возражения  Глеба  остановила
кротким прикосновением ладошки к его губам. - Я не  деньги  имею
ввиду.
 О других долгах  ему  и  вспоминать  то  не  хотелось,  но  он
подчинялся ее решительности, что-то в ней было  такое,  чего  не
было в Алке. Ей с удовольствием подчинялись и кухонные  приборы,
и мебель, и занавески, и даже личные глебовские  вещи.  Галстук,
разгладив  шею  между  двумя  пальчиками  с  красными  ноготками
радостно взлетел  над  черной,  пластмассовой  вешалкой,  ярким,
собачьим языком крутанул  вокруг  нижней  перекладины,  замер  в
почтении, приветствуя  солидно  наезжающий  на  плечики  пиджак.
Вторая  сверху  пуговица  на  рубашке  под  ловким,   скользящим
движением   ее   руки   расстегнулась,   увеличивая    жизненное
пространство бледному глебовскому телу.
  - Остальное снимешь