валялось немного соломы. Они улеглись в углу рядом, к стене спиной, чтобы занимать меньше места и закрыли
глаза.
Стена холодила спину. Мартин повернулся и плечом задел сидевшего рядом мужчину.
- Извини, пожалуйста - сказал сконфуженно Мартин.
Мужчина посмотрел на Мартина, улыбнулся, по отчески положил руку ему на плечо.
- Не волнуйся, отдыхай.
Мартин повернул голову и стал разглядывать стену.
Городское начальство, вероятно, из сочувствия, оказало осужденным небольшую услугу. На несколько часов вечером в
камере зажгли факел. Его вставили в металлическое кольцо в стене возле двери. Тусклые блики света двигались по стене, раздавался
приглушенный говор осужденных. На камне в стене острые глаза Мартина разглядели выпуклость, похожую на крыло птицы. Мартин
стал обрисовывать ее взглядом. Мартин подумал, что он только что, ощутив холод в спине, убоялся простудиться. "Завтра вылечат", -
пошутил он над собой, и зря. Страх вновь начал заполнять душу. "Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй... ", -
зашептал Мартин.
Заскрежетал дверной затвор, дверь открылась, в камеру вошел стражник и потушил факел. Потом вышел с ним из камеры.
Дверь закрылась, лязгнул затвор. Камера погрузилась в темноту.
С ночи площадь подготовили для казни. Площадь, как и город, была небольшой, а казнить предстояло немало народа.
Следствие показало, что большинство жителей придерживалось еретических убеждений. Было решено, что жестокая показательная
казнь послужит хорошим уроком для всех, кто допускает вольности в толковании учения церкви. Городская площадь представляла
собой квадрат. У дверей городской ратуши соорудили место для прелата и его свиты в виде балкона-веранды с балдахином. В
центре установили четыре деревянных тесаных столба - разместить большее количество не позволяли размеры площади. Для этого
пришлось выломать некоторое количество булыжников, которыми была покрыта площадь. Хвороста заготовили более, чем достаточно.
Крестьян близлежащих деревень заставили собирать хворост загодя. Ночью на двух улицах, ведущих к площади, уже стояли подводы,
нагруженные этим горючим материалом. Крестьяне спали под телегами. Солдаты-пехотинцы, с полным вооружением переданные в
подчинение прелату, выстроились на площади квадратом лицом внутрь, отгородив место для казни и "ложу" прелата. За спинами
солдат осталась небольшая часть площади, которую должен был заполнить народ. Перед рассветом городская стража стала сгонять
городских жителей, которым посчастливилось избежать ареста, на площадь. Светало. Из дверей ратуши распираемый важностью и
самодовольством выплыл прелат и несколько высоко поставленных чинов "святой" инквизиции. Они уселись в приготовленные для
них кресла. Прелат - в центре. Первые лучи солнца осветили небо. В толчею городской площади протискивался новый день, ужасный
и бессмысленный. По светлеющему небу беспечно плыли облака. С колокольни городского костела ударил колокол. Прелат привычно
кивнул головой, дав сигнал к началу казни.
Накануне, перед казнью, в камере каким-то образом узнали о том, что всех будут сжигать на кострах. Подобная казнь
была в новинку, и, разумеется, известие добавило страху и волнений. Но, совершать какие-либо эксцессы вроде истерических актов
самоубийства или попыток выломать дверь и освободиться, находящиеся в камере считали для себя недостойным. Они крепко взялись
за руки и вполголоса произносили молитву "Отче наш". Начали выводить на казнь. Дверь открывалась, заходил стражник, показывал
на любого и говорил короткое "Ты". Мужчина спокойно проходил к двери, на мгновение останавливался, оборачивался и прощался со
всеми взглядом.
На площадь осужденных выводили небольшими группами, по числу столбов. Первыми должны были умереть мужчины.
Луи казнили одного из первых, и его уже не было в живых. Мартину достался последний столб справа. Он был раздет по пояс, босиком.
Горожане поеживались от утренней прохлады и со страхом смотрели на несчастного. Парень был бледен, его бил мелкий нервный
озноб. Но он не чувствовал ни холодных булыжников, ни свежего утреннего воздуха. Его подвели в столбу, палач показал рукой, что
он должен взобраться на вязанку хвороста. Мартин, сначала на ватных ногах и осторожно, будто боясь упасть и больно удариться, потом
смело поставил на вязанку одну ногу и оттолкнувшись, легко взлетел вверх, повернулся спиной к столбу. Вязанка была сооружена
мастерски - она не рассыпалась и не сместилась в своей верхушке в сторону. Палач привычными ловкими движениями привязал парня
веревками к столбу. Потом он зажег факел и, подняв его над собой, продержал так несколько секунд. Внимание присутствующих было
привлечено. Палач опустил факел и начал поджигать хворост, двигаясь вокруг вязанки с тем, чтобы поджечь ее со всех сторон. Хворост
трещал, костер разгорался. Мартин смотрел вверх, его губы двигались, он, конечно, молился. Когда первые языки пламени коснулись ног
парня, он дернулся и весь напрягся до предела. Загорелись штаны, парень забился в конвульсиях, но не издал ни звука. Самый резвый из
языков пламени огненной змеей побежал вверх и добрался до головы. Волосы вспыхнули, показался окровавленный череп. Один глаз
парня лопнул и потек кровавым ручьем по лицу. В толпе вскрикнула женщина. Тело парня обмякло, голова упала на грудь. Он умер.
Отмучился. Бесноватый огонь объял его полностью, и Мартин исчез в пламени.
Еретиков казнили почти весь день. Женщин приводили в длинных рубахах, одетых на голое тело. Позже, желая ускорить
дело, всех оставшихся, и мужчин, и женщин, гнали на костер в их одежде, не раздевая. Крестов из перевязанных прямых хворостинок
в руки осужденным не давали. Вместо прогоревших столбов быстро вкапывали другие, новые.
Зловонный запах распространился по городу. Ветерок унес дым прочь, а вот отвратительный запах горелого человеческого
мяса остался. Он проникал в дома сквозь щели в дверях, окнах, как вор пролазал через дымовые трубы, пропитывал одежду,
задерживался в носовой полости. Его обнаруживали в своих волосах молодые девушки, решившиеся выйти с непокрытой головой.
Неприятные ощущения увеличили недовольство в сердцах жителей. Но страх был сильнее. Страх запечатывал рты, сковывал мысль,
загонял чувства негодования и возмущения глубоко внутрь. Неслыханная жестокость казни потрясла всех.
На следующий день по городу поползли слухи, что кто-то видел в небе, перед вечерней зарей, на крестах казненных
Добрых Людей. Они смотрели на Восток, откуда лился неземной божественный свет. "В рай, значит, попали" - шептались люди.
И тихо благодарили Бога за то, что справедливость восторжествовала.
Жан, Гийом и "Угрюмый" медленно уходили по необработанному полю в сторону от деревни. Поле почти полностью
покрылось сорняками. А в глубине рощицы, возле которой сидели крестьяне, остались плащи с чумной заразой... "Угрюмый", будучи
студентом духовного учебного заведения, ходил в монашеском одеянии. Но в нем было неудобно работать "чистильщиком", и он
переоделся в обычную крестьянскую одежду. Его тонзура заросла и стала незаметна в пышной копне молодых волос. На всех были
льняные рубахи и штаны до лодыжек, на ногах - башмаки на деревянной подошве.
"Угрюмый" шел, выпрямившись, с поднятой головой. И хотя он по прежнему считал катаров еретиками, рассказ Гийома
вдохновил его. Ему даже есть захотелось.
- Послушай - обратился он к Гийому, - У нас ничего не осталось? Что то я проголодался.
- Поздно, месье, поздно - весело посмотрев на "Угрюмого", съязвил Гийом.
- И воды нет?
- И воды нет - по прежнему весело глядя на него, произнес Гийом.
- Ладно - махнул рукой студент.
Несмотря на приближающуюся осень, полуденное солнце приятно припекало. Птички куда то попрятались от солнца, их не
было ни видно, ни слышно. "Ничего, к вечеру начнут летать и щебетать...", - подумал он. По голубому небу плыли вечные облака. И
только на горизонте была видна темная туча. "Наверное, там сейчас дождь", - продолжал наблюдать "Угрюмый". О том, что осень не за
горами, напоминал свежий ветерок. Трава, даже сорняки на поле пожухли, покрылись пылью. "Угрюмый" вдохнул воздух и не
закашлялся. Это настолько его обрадовало, что он готов был кричать, петь, плясать... Тут он вспомнил о деревне, в которой они сегодня
работали. Он развернулся назад и сделал несколько шагов спиной вперед. Он успел посмотреть туда, где находилась деревня. Ее уже
не было видно из-за леса, тянувшегося слева. Ему снова стало стыдно: он радовался жизни, когда другие умирали от страшной болезни.
Над краем поля воздух прочертил полет ласточки. Заметив ее, "Угрюмый" перевел взгляд на тучу. Присмотревшись, он сделал
вывод: "Она не удаляется, а приближается к нам". По полю махнуло порывом душного воздуха, там, где не было сорняков, поднялась
пыль. "Мне только не хватало под дождем промокнуть", - запаниковал "Угрюмый".
- Смотрите, какая туча идет на нас. Мы попадем под дождь!
Они остановились. Жан приложил ладонь ко лбу и стал наблюдать. Потом он посмотрел назад, в сторону деревни. Из под
тучи вырвалась тонкая белая корявая нить молнии. Через несколько секунд донесся слабый раскат грома.
- Не-е-т. Туча мимо пройдет, нас не заденет.
И они пошли дальше, не обращая никакого внимания на тучу.
"Угрюмый" посмотрел на приятелей. Гийом как всегда много шутил. Казалось, ему все нипочем. Вот сейчас он рассказывает
Жану о девице, которую знавал в молодости. Жан слушает и время от времени смеется.
"Безбожники", - подумал о них "Угрюмый". Но, он почувствовал, что эти грубые мужики стали ему братьями. "Господь
услышал меня", - сказал себе "Угрюмый" и подумал, что никакой он не угрюмый, и что еще будет у него семья, дети, а он будет
всех любить. "Как катары", - почему то подумал он. И еще он вспомнил апостола Павла и подумал, что человека по жизни ведут Вера,
Надежда и Любовь.
Сколько же еще нужно пройти, чтобы приблизиться к небу.
