ни было, следующие письма влюблённых друг к другу напрочь опровергали все эти выдумки.
- Не верьте Вы им, Елизавета Григорьевна, - убеждала девушка мать Андрея, с которой после случившегося очень подружилась. – Я на днях получила от Андрея письмо. Жив-здоров. А ведь месяц назад мне тоже писали, что он умер.
- Я верю тебе, Викуся, - отвечала бедная женщина, обнимая её.
Сказали бы школьнице Вике, что когда-нибудь мать Андрея будет называть её так ласково и обнимать, что двери её квартиры будут открыты для неё в любое время дня и ночи, что разговоры с Викой за чашкой чая или молчаливое сидение на диване под звуки старых песен и позвякивание спиц станут для Елизаветы Григорьевны настоящим утешением! Сказали бы ей, что женщина, не особо скрывающая прохладное к Вике отношение, вдруг станет относиться к ней словно к родной дочери!
- Дура я, - призналась ей как-то Елизавета Григорьевна. – Всё чего-то выкаблучивалась, хотела для Андрюши лучшего. А ведь ты его любишь по-настоящему… Только не дождёшься ты его, не выпустят. Так и умрёшь старой девой.
- Елизавета Григорьевна, и Вы туда же! – укоризненно отвечала ей Вика. – Вы же мать – должны в первую очередь верить и надеяться.
- Я пытаюсь, Викусь, но с каждым днём у меня всё меньше остаётся сил.
Как было знакомо Вике это состояние! Иной раз, будто спохватившись, она вспоминала свой возраст, и ей казалось, что вот ещё один год прошёл впустую. Скоро будет тридцать, а она ещё не жена, не мать. И, наконец, наступит время, когда рожать будет поздно. А Андрей, может, так никогда из тюрьмы не выйдет…
Но вскоре эти тягостные мысли сменялись другими. Что если это несчастье – испытание, которое судьба преподнесла, чтобы проверить, насколько сильна их любовь? Должна же чёрная полоса когда-нибудь закончиться. И может, это случится очень скоро. Тогда Вика снова окажется в объятиях любимого и не будет жалеть о том, что дождалась.
Каждый вечер, возвращаясь с работы в пустую квартиру, девушка включала радиоприёмник и жадно слушала новости. Они то внушали ей надежду, то вновь разочаровывали. Народ то безмолвствовал, то переходил к справедливому возмущению, собираясь на митинги – и тут Вика надеялась, что, в конце концов, президент Кабанов будет вынужден пойти на переговоры. И тогда, возможно, политзаключённых станут освобождать… Но власть вместо этого лишь закручивала гайки и всячески поливала недовольных грязью. И тогда толпа, устав кричать напрасно, вновь замолкала. На трибунах оставались лишь самые активные, которых пока ещё не посадили и не расстреляли.
В такие моменты Вика нарочно вспоминала, как Маринка читала ей статью про Нюрнбергский трибунал. Или как Николай Грушевский, лидер партии «Бесценная Родина» говорил про суд над Пиночетом. Диктатура не бывает вечной!
Грушевский, единственный политик, который вступился за «черепах». Жаль, не помогло его заступничество. Так же, как не помогли Грушевскому подписи, которые Вика собирала за него перед выборами. Не потому, что так уж хотела видеть его президентом, а скорее из благодарности. Да и Даше, с которой она к тому времени переписывалась, хотелось помочь. Хотя Даша, заранее уверенная в поражении своего дяди, не особенно и старалась.
«Даже если бы дядя Коля и стал президентом, - писала она Вике, - ничего бы у него не вышло. Он противник насилия, а без этого у нас никак нельзя».
«А не многовато ли у нас насилия? – спрашивала её в ответ Вика. – Может, пора бы уже остановиться?»
«А ты согласилась бы на массовое насилие, если бы после этого Андрей вышел на свободу?»
«Нет. Наверное, нет».
Да и сам Андрей едва ли согласился бы обрести свободу ценой человеческих жизней. Значит ли это, что он обречён провести в тюрьме остаток своих дней, а она – умереть, не дождавшись его?
Вот и последний слайд. Телега с вывернулыми колёсами, стоит на тротуаре, убранная хвойной гирляндой, в которой, обнявшись, сидели двое. Молодые и беззаботные, не знавшие ещё, что их жизнь в ближайшем будущем будет напоминать эту самую телегу.
Задержавшись взглядом на фотографии, Вика решительным движением захлопнула крышку ноутбука. Хватит воспоминаний, надо ещё многое сделать. Во-первых, закончить, наконец, носок, чтобы завтра можно было прислать Андрею посылку. Во-вторых, сбегать в магазин и купить кофе. «Ирландский крем» - его Сергей Петрович обожает больше всего. В-третьих, вынести мусор. Да, не забыть бы ещё завтра утром перекрыть на кухне краны и выключить всё из розетки, а то пока отметят день рождения Петровича, идти домой будет уже поздно – придётся у них заночевать. Короче, работы навалом.
- Эх, Петрович, такая у тебя девка красавица, умница, сразу видно, путёвая. Вот посмотришь, какие нынче пошли – в голове у них не пойми что. Шалавы, прости Господи! Редко сейчас найдёшь таких, как твоя Виктория…
С этими словами Павел наполнил свой бокал и, осушив его залпом, продолжал:
- И чего такая красавица до сих пор одна? Обидно, Петрович!.. Вот смотрю я на нынешнюю молодёжь – а где они – настоящие мужики? Гонору хоть отбавляй, а руками делать ничего не умеют. Гвоздя и то не забьют. А пристанет к девке хулиган, фиг защитят. Драпанут – да так, что пятки засверкают… Вот Егор – чем не мужик? Работящий – с папкой вместе такую дачу отстроили! А вот тоже один. Совсем один. Эх, его бы с твоей Викторией познакомить! Чего им в одиночку пропадать, верно говорю? А, Петрович?
Не успел именинник ему ответить, как не в меру перебравший гость принялся разглагольствовать о том, как всё в этой жизни ужасно и несправедливо. В правительстве сплошь одни бандюки, бизнесмены поголовно все воры, послать бы всё к чертям собачьим и махнуть куда-нибудь, где нет людей, а то ж достали совсем. Как же дядя Паша болтлив! Особенно когда выпьет.
Гости уже расходились, пожелав на прощание Сергею Петровичу всех благ. Павел тоже поначалу хотел попрощаться и ехать домой, но каждый раз, когда он порывался встать, падал обратно на стул. Ноги его не держали. Ну, куда его отпустить в таком состоянии, да ещё и на ночь глядя? Постелили на раскладушке.
Проснувшись, Вика не сразу поняла, что происходит. Из прихожей слышались встревоженные голоса, пахло горелым.
- Серёж, уходи – сгоришь!
- Через дверь не выйти. Надо воды.
Через дверную щель Вика увидела, как плясали рыжие отблески.
Мгновенно вскочив с кровати, девушка подошла к двери и чуть её приоткрыла.
- Мама! Сергей Петрович! Что случилось?
- Закрой дверь, - ответил отчим.
«Да у нас пожар!»
С этими мыслями Вика схватила с кровати плед и вышла из комнаты. Стало вдруг нестерпимо жарко.
Сбивая пламя со стен, с мебели, с висящей на плечиках одежды, она, задыхаясь от дыма, добежала до ванной. Сергей Петрович был уже там.
- Чёрт! Воды нет! – ругался он вполголоса.
«Может, на кухне?» - пронеслась шальная мысль.
Ноги сами понесли туда.
Кухня напоминала большой костёр. На том месте, где стояли стулья, теперь валялась кучками зола. Стол догорал вслед за ними. Языки пламени лизали обои, подвесные шкафчики, холодильник.
Вика подбежала к мойке и открыла оба крана на полную мощность, отчего те лишь недовольно фыркнули.
«И здесь воды нет, - обречённо подумала девушка. – Может, в канистре?»
Вдыхая раскалённый обжигающий воздух и сбивая с себя огонь пледом, она двинулась к горящему холодильнику. Но не успела она и прикоснуться к стоящей в углу фляге, как отчим окрикнул её:
- Чего копаешься, дурёха? Быстро к окну!... Спускайся по балконам, - добавил он, когда Вика послушно рванула на себя оконную створку.
- Давай вниз! – крикнула стоявшая на балконе мать, перелезая через перила.
Вика с трудом ощущала реальность. Обожжённые лёгкие отзывались адской болью. Казалось, пламя бушевало, сжигая её изнутри.
До земли было три этажа. В полубеспамятстве преодолев это расстояние, девушка оказалась на земле. Боль нарастала, заполняя собой весь мир. Вика задыхалась.
- Мамочка… я умираю… прости, - прошептала она чуть слышно. – Андрей… я не дождалась… тебя…
Последним, что поймало уплывающее сознание, было небо, тёмно-серое с едва заметной розовой полоской на востоке.
Туман, сплошной туман. Постепенно он рассеивается, и вот уже видны очертания Викиной квартиры. Комната, раскладной диван, часы, показывающие одиннадцать утра.
Суббота. Надо бы сбегать в магазин купить продуктов на неделю…
Лестничная клетка, дверь подъезда, ступеньки крыльца, сидящие на лавочках старушки, в упор не замечающие девушку…
Хлопки босых ног по асфальту, жёлтые оборки по низу подола… Пошла в магазин в ночной рубашке. Вот дура! Надо бы вернуться домой переодеться.
И снова туман…
Центральная улица Арбата, на удивление пустынная. Ни вольных художников, сидящих за мольбертами, ни туристов, ни продавцов с лотками. Кафешки и магазины сувениров закрыты. Издалека приближается танк, за ним – ещё один…
Красная Площадь. Под стенами Кремля – несчётное количество танков.
Лицо Президента на всех телеканалах. «Дорогие россияне!... Враги подошли вплотную к стенам Кремля. Их цель – подорвать основы государственного строя нашей великой страны, поставить под угрозу само существование России. Наше с вами существование. Они хотят преступным путём установить порядки, выгодные Соединённым Штатам… Но мы, истинные патриоты своей Родины, не позволим себя запугать. Придите на Красную Площадь, пусть враг видит, что нас много. Мы не сдадимся и, если понадобится, умрём под Москвой…»
- Не идут! Быдло, уроды! Ну, конечно, они ж не дураки – каждый за свою шкуру… Ну ничего – приползёте как миленькие…
Школа номер пять. Дети напуганы внезапным вторжением людей в форме. Учителя испуганы не меньше.
- Никуда они не поедут! – завуч Галина Михайловна становится на пути полицейских. – У нас урок!
В ответ один из них расстреливает женщину в упор. Та, заливаясь кровью, падает на пол. Среди омоновцев раздаётся хихиканье.
- Вика… это ты? Ковригина?
- Я, Галина Михайловна.
- Я вижу тебя… такую молодую…
И снова Красная Площадь. Перед танками – живая цепь из детей. Их свезли отовсюду: из школ, детских садов, интернатов, а кого-то и вовсе вырвали из рук матерей, которые, протискиваясь между танками, стремились попасть к своим чадам. О том, чтобы увести их отсюда, не могло быть и речи – омоновцы в бронежилетах были вооружены до зубов. И готовы были добросовестно выполнять приказ.
- Господин Президент, Вы с ума сошли! Они же детей поубивают!
- Не дрейфь, дружок! Они все сплошь слюнтяи – над каждым детским трупиком готовы слёзки лить. Не будут они в деток стрелять.
- А если будут, господин Президент?
- Кто не рискует – не пьёт шампанское.
Но последняя фраза звучит уже не так уверенно. Видно, что Президент боится не меньше, чем те же детки.
Оппозиционное радио.
- Друзья мои! Я надеюсь, что те, кто готовы выйти на площадь, сейчас меня слышат, - в голосе Грушевского и тревога, и надежда. – Я всегда заявлял и заявляю, что режим Кабанова бесчеловечный и неконституционный, я не меньше вашего желаю его смены. Но нельзя построить лучшее будущее ценой крови невинных людей. Тем более, если это кровь наших детей. Пожертвовав ими, мы окажемся ничем не лучше господина Кабанова и его команды. Ценность человеческой жизни всегда была нашим главным принципом. Выстрелив в ребёнка, мы этот
