принцип нарушим. Я обращаюсь к вам как к сознательным гражданам…
Разбросанные на широком диване нитки мулине. Платок с нарисованным контуром ландышей. Иголка с заправленной в ушко белой ниткой зависла в девичьей руке. Второй Даша Грушевская подпирала лицо.
«Это что ж делается – детей в заложники! Какими ж уродами надо быть!..»
Одновременно в своей квартире Елизавета Григорьевна, вынимавшая из духовки свежеиспечённые пирожки, выключила телевизор.
«Хватает же наглости врать, что дети сами пришли! Небось, по разнарядке пригнали…»
Даша: «Хоть бы они послушались дядю Колю и разъехались…»
Елизавета Григорьевна: «Найдётся ведь в танках сволочь, для которой застрелить ребёнка – раз плюнуть».
Даша: «Конечно, я хотела бы, чтобы оппозиция свергла Кабана. Расстреляли бы его вместе с его бандой – туда им и дорога! Но убивать при этом детей…»
Елизавета Григорьевна: «Так стоит ли менять одного выродка на другого?»
Даша: «Пусть уж лучше тогда Кабанов остаётся при власти. Противно, конечно, но…»
Елизавета Григорьевна: «Послушаю, что там по радио… Кравцов этот…»
- Граждане! Сегодня президент Кабанов и его прихлебатели лишний раз доказали, что готовы на всё, чтобы остаться у власти. Они делают всё, чтобы нас остановить. Для этой цели они используют даже детей. Но именно сейчас решается судьба страны. От нас зависит, хватит ли у нас мужества пойти до конца или мы трусливо спасуем перед трудностями и разъедемся по домам…
«Циники, чтоб вас!» - подумала Вика зло.
В танках, судя по всему, мнения разделились. Одна часть – сторонники Даши – ехали на площадь с уверенностью, что будут обстреливать Кремль и, возможно, убьют Кабанова, но были совершенно не готовы столкнуться с живым щитом из детей. Другая – сторонники Кравцова – считали, что не для того они приехали, чтобы так просто взять и отступить, и если уж дела приняли такой оборот, лучше уж пусть погибнет несколько деток, чем снова продолжается вся эта «кабановщина».
Вика чувствовала, что сейчас прольётся кровь. Много-много крови. Некоторая часть восставших готова была стрелять. Вот-вот из стволов танков вылетят первые снаряды. Остановить бы сейчас время, задержать, как в фантастическом фильме. Задержать ровно настолько, чтобы убрать подальше. А потом уж пусть стреляют.
«Время в твоей власти, Виктория!» – девушка так и не поняла, откуда слышался этот голос. Звонкий и ласковый он, казалось, звучал прямо с неба.
Наверное, какая-то доля правды в этом есть. Сколько Вика себя помнила, вечно её часы отставали минут на пять-десять. Прежде она думала, что дело в их качестве. А теперь… теперь она даже не знала, что и думать. Да и некогда сейчас думать, сейчас надо сосредоточиться и сказать времени: «Стоп!»…
Внезапно всё замерло. Дети и взрослые вдруг застыли в тех же позах, в каких были секунду назад. Танки остановились, как по команде. Ни звука более не прозвучало в этой мёртвой тишине. Не было заметно даже слабого дуновения ветерка. Казалось, кто-то, просматривая видеофильм, нажал «паузу».
«Неужели я это сделала?» - думала Вика.
Но что же теперь? Ещё секунду назад девушка мечтала выиграть время, чтобы потихоньку оттащить деток от стены. Теперь же понимала, что это нереально. Сколько ещё она сможет удерживать время? Минут десять – на большее у неё просто сил не хватит. А детей много. Сами они уйти не смогут. Тем более невозможно отогнать отсюда танки…
А не притащить ли сюда Президента? В конце концов, мятежникам не нужны дети – им нужен он. Где он, кстати, голубчик? Отсиживается в подземном бункере. В принципе, этого стоило ожидать. Рядом с ним ещё несколько человек, ну да Бог с ними…
Никто из соратников Президента не шевельнулся, когда Вика схватила его неподвижное тело обеими руками. Охранники, походившие на статуи, безучастно наблюдали, как девушка за ноги тащит главу государства по коридорам, нажимает на кнопки, открывая двери. Сам президент не сопротивлялся, но и без того силы девушка быстро таяли. Только злость заставляла её тянуть свою ношу, удерживая при этом рвущееся вперёд время.
Несколько раз она всё-таки порывалась оставить Кабанова посреди подвала, но каждый раз, лишь мельком взглянув ему в глаза, видела в них столько беспросветного цинизма, что начинала считать его спасение величайшим злом для человечества. Ибо не было в этих глазах ни тени жалости к жертвам, ни крупицы раскаяния. Был только страх за свою никчёмную жизнь. И Вика принималась тянуть его с удвоенной силой.
«Всё равно я тебя вытащу, зараза! Обещал как-то «поговорить с этими обезьянами по-мужски». Теперь самое время».
Казалось, прошла целая вечности, прежде чем Вика с Кабановым выбрались, наконец, на свежий воздух (если таковой в Москве ещё остался).
Давай, Виктория, ещё чуть-чуть, поближе к танкам…
Последний рывок и она, бросив президента, без сил упала рядом…
- Вика! Не уходи! Останься!
Голос Андрея. Прости, любимый, прости! Не увидеться больше с тобой на этом свете. Не суждено прижать тебя к груди своей. Не коснутся более наши губы друг друга. Совсем нет сил, чтобы выжить.
«Я дам тебе силы. У тебя на шее бусы – мой подарок. Их так и не смогли с тебя снять. Пусть они будут твоим талисманом. В них – моя душа»…
И снова туман. Сквозь него проступают контуры Склифа... В больничном коридоре – мать, Сергей Петрович и Елизавета Григорьевна. У отчима на одном глазу повязка…
Реанимационная палата. Викино тело, бледное и обожжённое, лежит на койке, опутанное проводами. На экране вычерчиваются едва заметные волны, грозящие в любой момент перейти в прямую линию.
Андрей… он сидит рядом, держит её за руку…
- Я иду к тебе, любимый. Ползу, но иду, - Вике казалось, что эти слова она шепчет одними губами.
Она действительно ползла по какому-то тёмному тоннелю. Где-то вдалеке виднелся тусклый едва уловимый огонёк.
«Не оставляй, не отпускай. Я приду».
Чем ближе становился огонёк, тем труднее было ползти. Боль, прежде незаметная, начинала чувствоваться всё явственнее, становясь с каждым шагом просто нестерпимой. И тогда появлялась мысль: не лучше ли умереть, чем так мучиться?
Умереть, когда любимый зовёт? Ну уж нет!
«Борешься за жизнь, глупая? – фи, какой неприятный голос, на этот раз, похоже, из глубины недр. – Да у тебя вот-вот силы кончатся. Не доползёшь ведь».
«И всё-таки попробую, - ответила девушка мысленно невидимому собеседнику. – Зря меня, что ли, Победой назвали?»
Мысль об этом придала ей сил. Ещё быстрее поползла Вика вперёд. В памяти вдруг предстала одна из улиц старой Риги. Последний вечер. Палатки с многочисленными сувенирами и песенка:
«Веселья час и боль разлуки
Хочу делить с тобой всегда.
Давай пожмём друг другу руки –
И в добрый путь на долгие года».
Она уже не ползла – бежала со всех ног, снова и снова прокручивая в голове последние строфы:
«Давай дадим друг другу слово,
Что будем вместе – вместе навсегда».
Это было последним, что девушка помнила.
- Вика, открой глаза. Пожалуйста. Посмотри на меня…
В ответ девушкины пальцы сжали его ладонь.
- Ты здесь, любимая! Ты со мной!
- Ты меня позвал… И я пришла.
- Тебе больно?
- Немножко.
Впрочем, разве это важно? Разве существует на свете что-нибудь, чего нельзя было бы стерпеть, если рядом любимый?
- Я люблю тебя, Андрей.
- А я тебя, Викусь.
«Потом пришёл врач и выгнал Андрея. Это уже потом я стала удивляться: откуда он здесь, его же посадили. А тогда даже не думала об этом – просто была счастлива, что он со мной».
- Тебя освободили?
- Да. Как раз в среду. Тут, пока ты лежала, такое было…
- Что? Неужели государственный переворот?
- Ещё и какой! Хорошо, что без жертв обошлось. Почти без жертв.
Да, действительно, чудо.
- Галину Михайловну жалко. Замечательная была – и как человек, и как учительница.
- А что было-то?
- Полная жесть! Танки реально по Москве катались. И прикинь, что этот Кабан сделал…
«Когда он рассказал, у меня просто челюсть отвисла. Никогда не думала, что у нас такое вообще может быть.
Сейчас я чувствую себя нормально».
Да, нормально. Настолько, насколько это возможно с одним лёгким. Второе пришлось удалить, потому как оно почти полностью обуглилось.
«Сергей Петрович сначала очень переживал, что без глаза остался. Сейчас вроде смирился. Главное, живой. А вот дядю Пашу жалко – так и не откачали. Знали бы, что он будет курить в постели…»
- Вика, я хочу тебе сказать…
Какой-то он сегодня необычный. Вид слишком торжественный.
- Да, любимый.
- Я знаю, ты ждала меня… Очень долго. Целых десять лет. Когда я увидел на тебе эти бусы… Я знал, что ты ждёшь, но я не думал… Неужели ты вообще их не снимала?
- Только когда мылась.
- А я как увидел, у меня сразу безумная мысль возникла. Я надеялся, что эти бусы как часть моей души смогут вернуть тебя к жизни.
- Они и вернули. Хорошо, что их тогда не смогли снять. А теперь, когда их удалили вместе с кожей, так непривычно.
- Я тебя понимаю. Сам в тюряге носил носки, что ты мне присылала. И у меня было чувство, будто ты рядом. Эта мысль и заставляла меня держаться. Я знал, что вынесу любые мучения, когда ты меня любишь и ждёшь.
- Скажи спасибо своей маме. Ведь раньше я совсем не умела вязать.
- Слушай, Вик, - Андрей на мгновение замялся. – А давай я опять подарю тебе вещь, которую ты будешь носить (я надеюсь). На пальце.
- То есть, кольцо?
- Да, обручальное.
- Видишь ли, - ответила девушка, ненадолго задумавшись. – Теперь у меня не хватает одного лёгкого, считай, инвалид. Так что я ничего не слышала.
- Так я могу повторить.
- А если я отвечу «да»?
- Тогда я пожалуй, ущипну себя… Впрочем, нет, лучше не буду. Если это сон, просыпаться я не хочу.
- Я тоже… Надеюсь, я не проснусь, если ты меня поцелуешь?...
«Так что, Даш, скоро стану женой, а потом (надеюсь) и мамой.
Кстати, поздравляю твоего дядю – раз он теперь временно исполняющий обязанности».
В принципе, не так уж и плохо, что Грушевский. Того же мнения придерживались родные Маринки… Бедная девочка! Сейчас, наконец, спать стала нормально, а то первое время без конца кошмары снились. Ещё бы! Когда тебя выхватывают из школы и везут прямо под танки…
Правда, соседи жалели об одном – что Кабанов, по всей видимости, не понесёт того сурового наказания, которого заслуживает. К психически больному закон может проявить некоторое снисхождение. А что свергнутый президент тронулся умом, говорили по всем каналам. Ну, выбежит ли нормальный человек навстречу танкам в то время, как мог бы отсидеться в укрытии? И всё для того, чтобы потом с безумными глазами метаться по площади, ища, где бы спрятаться.
А уж когда после ареста он начал есть жуков, ползать на четвереньках и кричать, что его преследует бесовка… Да ещё и описал эту «бесовку». Молодая девушка, одетая в ночную рубашку, с жёлтыми бусами на шее… Стоит ли удивляться, что его объявили невменяемым?
«Кстати, ты уже закончила вышивку с ландышами? Сфоткаешь, покажешь? С тёплышком! Вика».
«Привет, Вика. Сочувствую, что с тобой случилось такое, но при этом рада, что вы с Андреем вместе. Как говорится, большого вам счастья, море поцелуев и океан любви. Да, ещё здоровых детишек (раз уж ты упомянула про маму).
Насчёт дяди Коли – за поздравление, конечно, спасибо, только было бы с чем поздравлять. Политика – это вообще дело грязное, я предпочла бы, чтобы дядя Коля
