***
Как и заверял Ивашка Рябов, капитан встретил меня радушно. Поинтересовался только, есть ли у меня рекомендации. Тут-то пригодилось письмо господина Мариуса.
– Гут, – сказал Роде, ознакомившись с документом. – Сейчас пойдем к стряпчему – в порту есть конторка, составим договор.
Елки-палки, и в 16 веке бюрократия!
Стряпчий, мэтр Йорден, тучный мужчина со склеротическим румянцем на шеках, долго скрипел пером, составляя документ по всем правилам. Закончив писать, присыпал песочком, стряхнул и прочел вслух. В договоре указывалось, что «Яков Демин (это моя настоящая фамилия), поступает лекарем на судно «Единорог» (порт приписки Копенгаген) под начало капитана Карстена. Жалование Якову Демину положить 31 крейцер в день, с полным довольствием». В конце имелась приписка: «В дележе добычи не участвует и свою долю в оной не имеет».
Что за добыча предполагается на судне? Они что, собираются рыбу ловить? А может, это китобойный корабль? Впрочем, мне-то какая разница – я же только лекарь, а в остальном не участвую (согласно договору). Что касается денег, мое жалование в половину серебряного гульдена (гульдинера) было чуть выше, чем у новых товарищей-моряков. Правда, в отличие от меня, те имели долю при дележе некой добычи.
В антверпенском порту жизнь кипела и била ключом. Корабли со всего Старого света и из Нового то и дело швартовались у его причалов, растянувшихся вдоль берега не на одну милю. Портовые грузчики и матросы день-деньской катали по талям какие-то бочки, таскали ящики и тюки, клетки с курами и бог знает что еще. В людской гомон вплетались мычание, ржание, блеяние, кудахтанье и хрюканье. Дурными голосами орали чайки, устраивающие в воздухе свары из-за лакомых кусков. Ароматы заморских пряностей смешивались с запахами кипящей смолы и вонью протухшей рыбы.
Наше судно (теперь я имела право говорить о нем так), трехмачтовый галеон «Единорог» готовился выйти в море.
Я, поначалу не могла понять, почему корабль считают трехмачтовым, когда на самом деле их было только две. Думала, может, третья просто сломалась. А когда спросила у новых товарищей, те меня на смех подняли.
– Сломалась, баишь? Ха-ха-ха! – как конь ржал Ивашка Рябов. – Оно и видно – не моряк ты, паря. Третья-то мачта, вона, на носу – бушприт прозывается.
Им смешно, а мне-то откуда знать такие тонкости, как наличие вертикальных и наклонных мачт. Оказывается, жердь, торчащая вперед на носу корабля, это и есть бушприт – наклонная мачта.
Присутствие «рога» и относительно узкий, вытянутый в длину корпус придавали кораблю сходство с одноименным морским животным – нарвалом (он же единорог). Порядком потрепанная посудина (борта сплошь в заплатах и «шрамах») вид имела горделивый, притягивала взор благородством линий корпуса и сохранившимся (несмотря на многочисленные повреждения) изяществом палубных надстроек. Оснастка корабля, все это хитросплетение канатов, тросов и веревочных лесенок, сухопутному человеку казалась неразрешимой головоломкой, заставляла испытывать некий священный трепет и уважение к морякам, способным разобраться, что тут к чему.
Однако, более всего поразил меня флаг, поднятый на грот-мачте (я уже начала, понемногу, разбираться в названиях) – он был красный! Кажется, именно такой вывесили взбунтовавшиеся матросы броненосца «Потемкина». Я не удержалась, спросила у Роде, что сие означает – какой державе принадлежит флаг. Ответ капитана поразил меня в самое сердце.
– Это мой личный флаг. Я всегда хожу под ним, – ответил капитан невозмутимо, и добавил. – Я на службе у царя Ивана, а русские своего флага не имеют.
***
Ну и дела! Кто бы мог подумать – капитан датчанин на службе у русского царя. У самого Ивана Грозного! Невероятно. Только и это еще не все. Роде сообщил мне (так, между прочим), что «Единорог» - каперское судно.
– Царь Иван воюет со шведами на суше, – пояснил капитан. – Мне же велено вести охоту на море: топить или захватывать шведские корабли со всем их грузом.
Так вот о какой добыче шла речь в договоре. Ё моё, я попала к пиратам! И то, что вместо «Веселого Роджера» на флагштоке полощется кумачовый большевистский стяг, ничего не меняет. Так сказать, лозунг «экспроприация экспроприаторов» в действии, с поправкой на 16 век, конечно. А костюмчик Джека Воробья, пирата Карибског моря, мне не только к лицу оказался, но и пророческим. И исправить, похоже, ничего уже нельзя – я повязана договором (то, что мне не удосужились рассказать, чем занимается Карстен и его команда, вряд ли может служить основанием для его расторжения), да и находились мы уже в открытом море.
«Единорог» сначала отбуксировали собственными шлюпками на внешний рейд, затем поставили паруса и двинулись на северо-восток.
Больше всего я боялась морской болезни – не знала, как поведет себя желудок, когда начнется качка. Не зря боялась: первый съеденный мною на судне завтрак тут же оказался за бортом. Хотя волнение было так себе – баллов пять, не больше. Сутки на еду и смотреть не хотела, потом притерпелась как-то, пообвыклась.
У меня была отдельная каюта – помещение чуть больше собачьей будки, но свое, индивидуальное. Из мебели имелись только стол и табурет, привинченные к полу. Вместо кровати – гамак. В углу стоял объемистый сундучок, доставшийся мне по наследству от лекаря Карла, ныне покойного. Замечательная вещь – из мореного дуба, окованный железом – именно так представляла я в детстве сундук, принадлежащий одному из любимых моих книжных героев, пирату Билли Бонсу. Только вместо оружия, вест-индийских раковин и карты Острова Сокровищ, здесь содержались медицинские инструменты и баночки с аптечными снадобьями (имущество предшественника). Здесь же хранила я свои сокровища: мыло, купленное еще в Штеттине мое «нижнее белье» и Ларискин мобильник.
Чтобы хоть как-то блюсти личную гигиену, я вытребовала себе таз, кувшин и ежедневную долю пресной воды, помимо питьевой. Заявила: все это необходимо мне, как лекарю. Они бы меня насмех подняли, если б сказала, что умываюсь по утрам, мою руки с мылом перед едой, а вечером,.. ну, тут вообще ничего не смогла бы объяснить мужикам, не имеющим понятия о потребностях женщины
Кроме того, имелась бутыль спирта в плетеной корзине – получила лично от капитана на медицинские нужды (и антисептик и обезболивающие). Перевязочных материалов не имелось вовсе. Пришлось самой щипать корпию из льняной пакли и резать на бинты старое полотно.
Любой хирург или травматолог со «скорой», где я когда-то трудилась, (боже мой, как давно это было, если, вообще, было, а не приснилось мне) пришел бы в ужас от таких условий работы. Лечить раны, не имея ни то что антибиотиков, но, даже, элементарного стрептоцида… Да, чего там – банальной зеленки, и той, днем с огнем не сыскать. Я холодела от мысли, что предстоит, если придется иметь дело с тяжелыми ранами. Утешала себя историями из военно-полевой медицины, когда в партизанских отрядах ампутировали конечности при помощи ножовки, или делали кесарево сечение наточенной крышкой от консервной банки.
Работы у меня пока было немного. Двое моих подопечных залечивали раны и еще трое мучились животами.
Эти, последние, вызывали особую озабоченность: как бы ни дизентерия, или того пуще – холера. Тут я абсолютно бессильна – начнется эпидемия и... страшно представить, что нас всех ждет. По счастью, опасения, вроде бы, не подтверждались. Во всяком случае, явных признаков смертельно опасной заразы не наблюдалось. Я все же настояла, чтобы молодцов отделили от остальных, и лично следила, чтобы ели они из отдельной посуды.
Моряки посмеивались, но не перечили: им-то хорошо известно, к чему приводит эпидемия на судне. Рассказывали жуткие истории о кораблях с мертвым экипажем, «летучих голландцах», носимых ветром и волнами по океанским просторам.
А «Единорог» шел в Нарву, где, оказывается, находилась база «флота» Роде.
Да, наш капитан командовал небольшим воинским соединением, куда кроме флагманского корабля входили четыре ладьи, построенные на Белом море русскими поморами, и доставленные по суше на Балтику.
– Ладьи, наши, поморские, дюже верткикие, – рассказывал Афоня Рябов, – куды ентим кораблям. Взять хоть «Единорог». Неуклюж, яко кит на мелкой воде, ишшо покамест развернется. Ладья, даром что не велика, зато кусать горазда…
Моряки-поморы не уставали расхваливать привычные им ладьи, словно специально созданные для абордажа, излюбленного приема пиратов всех времен и народов. Того же мнения придерживался и Роде, решив использовать преимущество легких увертливых суденышек в борьбе с мощными, но неповоротливыми кораблями шведов.
Сначала нам дул попутный ветер и «Единорог» шел резво, поглощая милю за милей. Натужно гудели снасти и мачты поскрипывали, удерживая натянутые паруса. На флагштоке развевался датский флаг – свой Роде спустил, не желая «светиться» раньше времени. В последнем рейде, я слышала, «Единорогу» сильно досталось – два «шведа» взяли его в клещи – корабль оказался под перекрестным огнем. «Нашим» удалось поджечь одного из нападавших брандкугелями и уйти – второй не стал преследовать «Дикого вепря» (так корабль Роде окрестили шведы). Они, должно быть, посчитали: датчанин не скоро осмелится выйти опять «на охоту». Роде, во всяком случае, сильно рассчитывал, что его появление будет для всех полной неожиданностью.
На корабле дисциплина поддерживалась почти военная: стояли вахты строго по часам, водку выдавали раз в сутки – каждому члену команды по чарке, грамм так, на шестьсот. Я от своей доли не отказывалась, но хлестать каждодневно такими дозами – это , как пить дашь, сопьешься. Потому, выпивала рюмку-другую, а остальное аккуратно сливала в свободную бутыль – пригодится.
Я постепенно осваивала судно – побывала во всех уголках. Корабль оказался вместительным, а с виду и не скажешь. Кроме верхней палубы имелась еще и нижняя, а под ней – трюм. Были еще палубные надстройки, а в носовой части, там где закреплен буршпит, место, которое хочешь не хочешь, а посещаешь по несколько раз в день – гальюн. Проще говоря, отхожее место. Сооружение для любителей экзотики и экстремалов. Когда, извиняюсь за подробность, сидишь со спущенными штанами прямо над водой, да еще в качку – непередаваемые ощущения. Тебя, то и дело, обдает солеными брызгами и свежий ветерок обдувает снизу.
Еще на корабле стояли двенадцать пушек – по шесть с каждого борта. Порох и боеприпасы держали в крюйт-камере.
Экипаж, вместе с капитаном: пятьдесят два человека. Отчаянные ребята. Проспиртованные и просоленные. Одно слово – пираты. В большинстве своем русские, соотечественники разных сословий: беглые крепостные, горожане, вольные казаки, и даже из захудалых дворян и священослужителей-расстриг. А еще немцы, ливонцы, голландцы и один англичанин.
Всеми железной рукой управлял капитан-датчанин. На берегу это спокойный, я бы даже сказала, флегматичный человек. Но на судне Роде преображался: деятельный, строгий, если не сказать, суровый, ни себе, ни другим не дающий поблажек, одним словом, настоящий кэп – второй после бога на корабле, как написано у англичан в морском уставе. В бою же, судя по рассказам братьев Рябовых, он и вовсе
