болезнь, архиерей ложится спать, проснувшись видит перед собой девочку Катю. Катя просит у него денег, потому что они «с мамашей несчастные»: у нее умер отец.
«– Хорошо, хорошо, девочка. Вот наступит светлое Христово воскресение, тогда потолкуем... Я помогу... помогу...» – говорит о. Петр, не зная, что до воскресения он не доживет.
В спальню тихо и робко заходит мать. Она замечает, что сын нездоров. Но полагает, что это от многочисленных предпраздничных служб. «...глядеть на вас и то тяжко. Ну, святая не за горами, отдохнете, бог даст, тогда и поговорим ... Пойдем, Катечка, пусть владыка поспит».
И вспомнилось архиерею, что в детстве мать «таким же шутливо-почтительным тоном» обращалась к нему. И казалось, рухнет стена отчуждения, когда благочинный замечает робкий озабоченный взгляд матери, «который она мельком бросила, уходя из комнаты» и «по необыкновенно добрым глазам» он понимает, что это была мать.
Материнское сердце чувствует беду. И еще раз она заходит в комнату и робко смотрит на сына.
Не придется им поговорить, открыть друг перед другом свои сердца, выказать свою любовь.
А через некоторое время заходит келейник и сообщает, что «лошади поданы, пора к страстям господним». И больной архиерей едет в собор и читает первое из двенадцати евангелий и всю службу стоит на ногах, боясь, что упадет. Непонятно, откуда берутся силы.
Вернувшись домой, он сразу лег, даже не помолившись: сил больше не оставалось. Ему хотелось, чтобы рядом был «хоть бы один человек, с которым можно было поговорить, отвести душу!»
К нему заходит иеромонах о.Сисой, малообразованный (путает японцев с черногорцами), кочующий по монастырям: ему везде «не ндравится» и люди тоже «не ндравятся». Лечит он архиерея народными средствами: сначала натирает грудь и спину свечным салом, а потом водкой с уксусом. Отец Петр пытается вызвать на откровенный разговор о.Сисоя.
«– Мне бы потолковать с вами... все никак не соберусь ... Я ведь тут никого и ничего не знаю».
Сисой не понимает его. Он думает, что преосвященный хочет задержать его в монастыре:
«– До воскресенья, извольте, останусь, так и быть уж, а больше не желаю. Ну их!»
Отец Петр открывает Сисою свои сокровенные мысли о том, что ему надо бы «быть деревенским священником, дьячком... или простым монахом». Сисой не понимает о чем говорит Петр: «– Что? Господи Иисусе Христе... Что уж там! Куда там!» Отец Сисой уходит, а преосвященный остается один и не спит всю ночь, мучимый болезнью и одиночеством.
Утром у него началось кровотечение из кишок. Вызвали монастырского доктора. Тот определил брюшной тиф. «От кровотечений преосвященный очень похудел, побледнел, осунулся, лицо сморщилось и ему уже казалось, что он худее и слабее, незначительнее всех ... – Как хорошо! – думал он. – Как хорошо!»
Почему же Чехов в мысли умирающего архиерея вложил эти слова – «Как хорошо!»?
Только умаляясь, как бы сняв с себя высокий церковный сан, поняв, что перед богом все равны и архиерей и простой дьячок, он почувствовал себя по настоящему свободным, обретя ту слепую веру, которая не требует доказательств и которая была у него в юности.
Пришла мать. «...она испугалась, упала на колени перед кроватью и стала целовать его лицо, плечи, руки, она уже не помнила, что он архиерей, и целовала его, как ребенка, очень близкого, родного.
– Павлуша, голубчик, – заговорила она, – родной мой!.. Сыночек мой!.. Отчего ты такой стал? Павлуша, отвечай же мне!»
Первый раз она называет его на ты. Только перед лицом смерти откроется жалостливое материнское сердце, падет завеса с глаз, мешающая за архиерейскими одеждами видеть любимого сына. Но Павлуша уже ничего не скажет ей.
«...и представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело ... и он свободен теперь, как птица, может идти, куда угодно!»
Приезжали три доктора и уходили, видя безнадежно больного архиерея.
«День был длинный, неимоверно длинный, потом наступила и долго-долго проходила ночь, а под утро, в субботу, к старухе, которая лежала в гостиной на диване, подошел келейник и попросил ее сходить в спальню: преосвященный приказал долго жить».
На другой день была пасха. Веселый колокольный звон, народное гуляние и катание на рысаках. «... было весело, все благополучно, точно также, как было в прошлом году, как будет, по всей вероятности и в будущем».
Жизнь продолжается,– но ни эту тривиальную мысль хотел утвердить Чехов в конце рассказа. Важнее другое: останется ли в памяти людей, поддавшийся искушению белой церковью и высокими палатами, ушедший из жизни о. Петр? Память людская – есть мерило человеческой любви. Потерянная на долгие годы связь с родиной, как прыжок в забвение. «Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем забыли», – так заканчивается рассказ.
Кроткого и добродушного отца Симеона, служившего всю жизнь в простой деревенской церкви родного села Лесополье помнят дольше, чем викарного архиерея. И только в материнском сердце он будет жить всегда.
