Голос далёкой любви

долго выбирала одежду, нужно было одеться так, чтобы в дороге было удобно и на прощании выглядеть прилично, хотя кому там будет до её внешнего вида…Наконец, был выбран синий брючный костюм из немнущейся ткани, строгая блузка и удобные туфли.

Мать уехала, они проводили её даже с некоторым облегчением, потому что трудно жить рядом, когда у близкого человека горе, а у тебя его нет, и ты не понимаешь, почему у него горе…

Потом по телевизору она увидела мать в длинной очереди к залу, где проходило прощание и в руках у неё были те самые гвоздики… У многих брали интервью, но у матери никто интервью не брал, она не плакала, но была грустная и задумчивая. Так ей показалось. Потом мать позвонила и сказала, что останется в Москве, побудет некоторое время у Вали с мужем, после девяти  дней приедет, а пока хочет сходить на могилу певца. «Каждый день будет ходить и Валю за собой таскать», – снисходительно  подумала она.

Ночь она спала спокойно, зная, что мать у Вали, а та не даст ей болеть  и рыдать. Валю она видела всего один раз, когда та была у них проездом на курорт. Валя заехала   к ним в их маленький городишко вместе с мужем, где они  тогда жили с матерью.. «Надо же, на курорт», - ахала мать, сама ни разу не бывавшая ни на каких курортах. Валя, большая, шумная, громкоголосая, заполнила собой всю маленькую квартиру, казалось, что она везде и ходить стало негде… Валя  долго тискала её, рассматривала, и говорила матери, хитро улыбаясь: « Похожа, ну, похожа, просто вылитая…» А мать смущалась и отводила глаза. Наверное, Валя уже тогда была посвящена в маленькую материнскую  тайну. Потом они  долго пили чай. Валя всё рассказывала что-то смешное и все смеялись, и было, правда, очень  смешно…А потом они с матерью уединились на кухне и долго шептались, а она с Валиным мужем, Сан Санычем, играла в шахматы  в комнате, и Сан Саныч, высокий седоватый полковник, хотя по случаю отпуска он был конечно  в штатском, проигрывал партию за партией ей, десятилетней девчонке, а она радовалась и прыгала, а он делал вид, что огорчался,  и только потом  она догадалась, что он просто ей поддавался.

Утром она опять подумала про мать, потому что никак не могла найти то ключи, то ежедневник, наорала на копуш-девчонок и те ушли обиженные. Подумала, что мать взвалила на себя весь их быт и как же им будет трудно, если, не дай бог, матери не станет…

После работы она побежала в магазин, вспомнив, что уже пришли голодные девчонки, а обеда у них нет, она забыла вчера. Побросав в корзину пакет пельменей, замороженные овощи и котлеты, она  подумала, что неплохо бы купить мясо и сварить какой-нибудь суп, но сил на мясо уже не оставалось, и она решила, что и так сойдёт.

Пока она жарила эти несчастные котлеты, изголодавшиеся девчонки таскали куски со стола. В школе, конечно же, не обедали, и обеденные деньги истратили, бог знает на что. «Лишь бы не на сигареты»,-  вдруг с беспокойством подумала она и еще подумала, что она совсем мало занимается ими и совсем-совсем их не знает, как не знает и свою мать. Вот про певца этого она конечно слышала, но что мать так отреагирует на его смерть, не думала… Кое-как накормив своё семейство, перемыв посуду, она взялась было за тетради, но тут же бросила, успеется. На антресолях стоял старый дерматиновый чемодан, там мать хранила какие-то старые вещи, которые она всё порывалась выбросить, а мать не давала, говорила, что там у неё всё нужное. Она вспомнила, что там были и какие-то старые грампластинки и, поставив стул, решительно полезла на эти самые антресоли…

Чемодан оказался неожиданно тяжелым, и она чуть не свалилась со стула, когда он вырвался из рук и тяжело шмякнулся на пол. На стук выглянула Дашка  и поинтересовалась, не нужно ли помочь? От помощи она отказалась, хотелось самой, одной посмотреть, что там, но она строгим  голосом спросила, чем они вообще заняты? Ах, смотрят ток-шоу… Этих ток-шоу развелось видимо- невидимо, и что-то их там привлекало…  Она  велела немедленно выключить телевизор и садиться за уроки, но они конечно же и не подумали выключать. «Просто совсем отбились от рук», - вяло подумала она.

Тяжеленный чемодан она принесла в комнату матери, там, в шкатулке лежал ключ,  и с трудом открыла это убогое чудище. Сверху лежали её дневники, ещё школьные, заботливо перевязанные лентой. Дневники она отложила в сторону и даже спрятала их под старую газету, потому что ничего хорошего и поучительного, насколько  она помнила, в них не было, а девчонки могут заглянуть в комнату  в любой момент.

Под дневниками двумя большими стопками лежали старые пластинки. Слева – Хиль, Кобзон, Пьеха, Мондрус, Ведищева, Кристалинская, был даже Вертинский и Шульженко, а справа пластинки только одного певца, того по которому  так рыдала её мать. Она стала перебирать пластинки и читать названия песен. Многие песни она знала, слышала в детстве, а некоторые не слышала никогда, по крайней мере, их название ни о чём ей не говорило. Захотелось послушать, и она снова полезла на стул. В глубине антресолей стоял старенький проигрыватель. Она извлекла его, стараясь производить как можно меньше шума. Снова вышла Дашка, спросила недовольно, что это она уборку вечером затеяла и нельзя ли им с Машкой погулять полчасика. Она без интереса спросила про уроки, всё равно скажут, что сделали, и разрешила только до девяти, и недалеко, и смотрите мне!

Проигрыватель не работал к её разочарованию. Видимо, потому и был упрятан матерью на антресоли вместе с пластинками - слушать их всё равно не на чем. Под пластинками лежали две толстые общие тетрадки в коричневых переплётах. У неё в школе были точно такие, это сейчас у девчонок все обложки тетрадей  в цветах, модных певцах или всякой ерунде. С ерундой они покупают охотнее, говорят что это «прикольно»…

Она наугад открыла одну из тетрадок и сразу поняла, что это тоже дневник – не школьный с оценками и замечаниями, а личный дневник матери. Только вот личного там ничего не было, в смысле никаких любовных переживаний и размышлений о смысле жизни… Она открыла первую страничку,  она начиналась 1964 годом. На первой страничке была приклеена газетная фотография певца, плохонького качества, но и по  ней было видно, как он молод, силён, успешен, как вдохновенно его лицо… Мать писала о том, как услышала нового певца, молодого и красивого, какой замечательный, изумительный, завораживающий у него голос, как он владеет им такой-то молоденький, даже моложе её! На каждой страничке стояла дата, название города, аккуратно подклеены билеты, программки. Коротко – где, когда. Коротко – где купила цветы, удалось ли подарить их самой, где пришлось ночевать…Коротко – где следующий концерт. И много-много слов любви, восхищения, словно записывая всё это, мать снова и снова переживала волшебные моменты концертов…

Последняя страничка датирована 1974-м  годом – годом её рождения. И запись – «Кажется, мои концерты закончились… Наверное, это важнее, а всё остальное просто глупость  и молодость…»

Она быстро перебрала пластинки - мать продолжала их покупать и после её рождения. Вот почему многое ей знакомо, она же слышала их с самого раннего детства, с ползункового возраста! А потом мать почему-то перестала покупать пластинки и вообще, словно забыла о своём певце.

Она дочитала последнюю страничку и долго сидела, уставившись в одну точку. За окном заметно посинело и девчонкам пора бы уже быть дома, но она словно не замечала ни этой синевы, ни того, что детей до сих пор нет.

«Мама, мамочка… Да ты же была влюблена в него… Не в певца, в человека… Ты была влюблена и поняла это только потом… В этом году он женился, ты сама об этом пишешь, и ты решила поставить точку… Только вот и в отцы ты мне выбрала похожего на него». Она ещё раз посмотрела на портрет певца, потом на своё отражение в зеркале шкафа, стоящего у матери в комнате. Такой же разлёт бровей,  такие же тёмные глаза, высокий лоб, упрямый подбородок, волнистая шапка тёмно-русых волос…

Когда пришли Машка с Дашкой, она не услышала, занятая своими мыслями.
-Ты чего полуночничаешь? -  спросила Машка, заглянув в комнату. Включила свет и сразу приземлила её, приблизила к действительности, где у девчонок наверняка ещё не готовы уроки, а у неё не проверены тетради и на обед завтра опять ничего нет…
- Так. У бабушки убирала, -  соврала она.
- В темноте? -  подивилась Машка.
Она положила на место тетради и взяла одну из пластинок.
- Девчонки! Где вот это можно послушать?
Дашка взяла пластинку, посмотрела на мать и спросила:
- А для чего тебе? Ой, ну прости… Бабушка тоже иногда слушала…
- Бабушка? А когда? …

Она никогда не видела, чтобы мать слушала пластинки, разве что в молодости, когда к ним приходили в гости подруги матери  с мужьями или кавалерами и устраивали танцы. Тогда ёе работой была смена пластинок, и она делала это с удовольствием и ставила, что хотела, что самой нравилось, и никто никогда не просил поставить именно эти пластинки, даже мать. Скрытная…
- Да давно уже, ещё когда проигрыватель работал… А потом он сгорел, оттуда дым такой шёл!

И об этом она ничего не знала, никто не говорил ей ни про пластинки, ни про сгоревший проигрыватель, ни о том, что мать слушала своего певца с девчонками… А почему с ней – никогда? Стеснялась? Боялась, что та догадается о её маленькой слабости, ведь мать для неё всегда была сильной…

Машка разглядывала проигрыватель и сказала:
-  Мам, его нигде не возьмут в ремонт… Таких запчастей уже нет. Сейчас это редкость, раритет… А давай мы тебе накачаем? Плейер мой возьмёшь, если хочешь, -  сказала великодушная Машка.
- Как? -  переспросила она.
- Да просто, с интернета. Мы  тебе всё найдём, хочешь?
- Сначала уроки, -  попыталась проявить она  родительскую твёрдость.
- Да сделаны уже, мам!

Тетради она проверяла до глубокой ночи, а девчонки разыскивали и записывали  на диск песни, которые смогли найти, а нашли они  всё или почти всё.

Утром они проспали все. Постели заправлять было некогда, а в ванную и  туалет всем оказалось нужно одновременно. Машка не могла найти учебник истории и обвиняла  Дашку, что это она куда-то сунула, а у Дашки потерялась вторая кроссовка и она возмущённо бурчала, что они вечно запихивают  её обувь под шкаф. Только под шкафом её тоже не было. Кроссовка нашлась в комнате, а учебник на кухне, завтракать не стали обе -  опаздывали.  Только Дашка откусила кусок от бутерброда, и с набитым ртом натягивала куртку в прихожей. Машка вспомнила, что их класс дежурит по школе, и она уже вообще опоздала, и что может лучше в школу сегодня  не ходить, пусть мама позвонит классной, что она заболела.

От всего этого у неё  действительно заболела голова, и выпихнув за порог обеих, она ещё посмотрела в окно, как они бегут через двор и только потом сообразила, что любимый голубой свитер надела Машка, а обе блузки в стирке… Надеть пришлось серый и колючий и у неё сразу зачесалась шея, а терпеть придётся весь день. Только втиснувшись  в автобус, она подумала, что очень хорошо, что она работает в другой школе, а  не в той, в которой учатся девчонки, а то бы все сказали, что яблоко от яблони…

Ещё несколько дней в их доме стоял сумбур и беготня, и наспех разогретые полуфабрикаты на обед, а   потом всё