СЕМЬ ИСТОРИЙ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Над строкой бился целую вечность. Брал её мощные стены приступом, рыл сапы, подкладывал динамит из жуткой смеси существительных и глаголов. Бросался на неё в атаку с превосходящими силами; объявлял перемирие; шёл на попятную. Строка оставалась неприступной. Строка оставалась свободной.
Переломав сотню карандашей и скомкав не один десяток листов, я, наконец, сдался. Всё: выдохся. Сил нет. Отбросил вон и карандаш и бумагу. Я – капитулирую.
Утром, прекрасно отдохнув и хорошо выспавшись за ночь, сажусь, полон свежего и здорового творческого оптимизма к столу и вижу Госпожу Строку в её девственной красоте и простоте, свободной и готовой к моим литературным экзерсисам.
ДВА МЕСЯЦА
Происходящее напоминает дешёвую постановку начинающего режиссёра. Сижу на диване, внимательно, с усмешкой, наблюдаю за ней. Она в какой-то игриво-деланной спешке собирает свои вещи; дорогие аккуратно складывает в атласное нутро чемодана, мелочь бросает в неприятно-серый зев раскрытой спортивной сумки.
- Эля, послушай, - пытаюсь завести разговор в который раз.
Неприязненно искривив рот, наклонив голову, она категорично отрубает:
- Даже ничего не говори, - идёт по комнате, резко останавливается в раздумье посреди зала, сложив красивые прозрачно-фарфоровые руки на груди; восклицает, что-то вспомнив, - О! – бросается в спальню. Оттуда возвращается с пачкой «Мальборо».
- Элеонора, - повышенным тоном пытаюсь привлечь её внимание, - тебе придётся меня выслушать!
Она снова прекращает суетиться, останавливается возле меня, сигарета в левом углу рта небрежно зажата, выглядит Эля комично.
- Вот в этом ты весь, Явор, - не вынимая сигареты изо рта, с плохо скрытым цинизмом заявляет она. – Всё внимание только на тебя; вокруг тебя должен вертеться мир! – она, наконец, вспоминает о сигарете, комкает нервно и бросает небрежно на пол – ей здесь больше не жить, можно. – А ты хотя бы раз подумал, что нужно мне, простой эмансипированной женщине!
Восторгаюсь её игрой.
- Ты – эмансипированная? – в моём вопросе проскальзывают нотки ехидства.
- Да, да, да! – остервенело клокочет она, грязной тенью хищного орла над нежным агнцем склоняется надо мной. – Тысячу раз да! – круто распрямляется, разводит широко руки. – Господитыбожемой, - скороговоркой произносит она, - ты даже не можешь заработать достаточно денег, чтобы я могла поддерживать свой имидж эмансипированной женщины.
С чем, чем, а с упрёками у Эли всегда хорошо получалось: все вокруг негодяи в роскоши, одна я – целка, в куче дерьма.
Встаю с дивана, разминаю ноги, у окна закуриваю, пускаю дым в форточку.
С неряшливым пренебрежением она бросает слова.
- Не кури свой вонючий «Беломор», меня тошнит. Уважай хоть в этом!
- От поведения…
- Что?! – вскидывается она.
- Тебя тошнит от твоего поведения…
Стою лицом к окну, разглядываю своё отражение, удивляюсь спокойствию. Очень хочется зарядить ей в сопатку – рука зудит! – пару раз. Никогда не бил, сейчас не унять желание. Сдерживаюсь. Она в нерешительности застыла за спиной.
- Всегда думал, Эля, эмансипация – полная свобода, независимость от мужчин. Финансовая – в первую очередь.
Собравшись с мыслями, она выбрасывает упрёк.
- Ну, что я говорила! – руки в бока, чисто тёщины повадки, затем хватается рукой за лоб. – Ого! У меня подскочила температура. – Плевок в спину. – Явор, по твоей вине!
- Эля…
- Не смей даже начинать! – с нотками нарастающей истерики, намеренно развязно произносит она. – Я ухожу. Решено! Я полюбила другого мужчину. Думаю, он в состоянии обеспечить мне…
Протягиваю лист.
- Что это? – удивляется она.
- Заключение комиссии. Ты же врач, прочитай. Поймёшь.
Пару раз она внимательно перечитывает короткий текст за подписями видных врачей-светил нашего города.
- И в этом тоже ты весь… - вяло плюхается в кресло, откидывается на спинку. – Уйти, спрятаться за бумажкой, - закрывает в утомлённости глаза, - и когда? В самый ответственный момент.
Минуту погодя вскакивает с кресла, плача, кидает в лицо слова-обвинения:
- Это… это… - хочет сказать, но не может найти нужного слова, - просто бесчеловечно! – топает ногой, выбегает в коридор, - за вещами приду завтра…
Дверь громко хлопает. Поднимаю с пола брошенный лист. Вчитываюсь в короткие строки медицинского приговора.
- Что могу вам, батенька, сказать, - доктор, годами за сорок, в пенсне в серебряной оправе, говорит, как и все, равноудалённые от метрополии, в манере, вошедшей в медицинские круги дореволюционной моде. – Хирургическое вмешательство только ускорит ход болезни. Девяносто из ста, самостоятельно не встанете с операционного стола. – Он смотрит с сочувствием, каким наполнен процедурный кабинет, облицованный белой плиткой, впитавшей в себя запахи лекарств и ароматы болезней. Снимает пенсне, явно изготовлено на заказ. Не удивлюсь, дома читает с лорнетом. Мода! Протирает стёкла платочком. – Заболевание запущено. Сильные боли беспокоят ночью, днём? Нет? Замечательно.
- Не красна девица, - говорю ему. – В обморок не грохнусь, чувствительность не та. – Смотрю прямо в его глаза, очки носит для солидности. – Скажите прямо, сколько осталось?
Доктор, молча, продолжает натирать стёкла, уводит взгляд.
- Доктор, давайте договоримся, без слащавых и ненужных «держитесь» и «мужайтесь». Терять, понимаю, кроме цепей нечего.
Он прекращает полировать стёкла, возвращает пенсне на лицо.
- Два месяца…
КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ
Так отвечаю водителю-дальнобойщику. Он остановился на моё голосование.
- Это по-нашему! – радостно воскликнул он, делает жест рукой – чё ждёшь, полезай!
Быстро вскарабкался в высокую кабину «Рено».
Водитель иронично окинул меня и небольшую черно-серую пропылённую временем дорожную сумку коротким взглядом.
- Не богат скарб-то…
Улыбаюсь и отвечаю непринуждённо.
- Всё своё ношу с собой.
Водитель снова радостно восклицает, при этом приходит в движение двойной, заросший щетиной подбородок и округлый пивной живот, обтянутый выцветшей майкой:
- Эт-то по-нашему! – нажимает на педаль газа.
Спросив, не против, включает радио. Находит постоянно ускользающую волну «Дальнобойная». Ведущий весело щебечет, несёт чушь, сыплет шутками, передаёт поздравления, освещает новости, ставит музыку.
- А всё же? – вдруг он обращается ко мне.
- Что? – переспрашиваю его.
- Куда глаза глядят-то?
- Вперёд! – торжественно заявляю, указываю рукой по направлению движения.
- Ай, молодца! – с лица водителя не сходит улыбка. – Кто бы сомневался!
По радио Таня Овсиенко поёт «Дальнобойщик».
- Люблю, - не уточняя, певицу, песню, погрустнев, заявляет водитель. И крутит баранку.
В сакраментальном молчании слушаем песню до конца. Только тогда он нарушает тишину. Говорит, что его глаза глядят в городок Нерест. Это, уточняет по навигатору, больше трёхсот километров. И смотрит пытливо в мою сторону. Молчу.
Дорога пуста. Изредка борзые иномарки, обдав веером прозрачно-мутных брызг, радужных брызг из-под резвых колёс, всю ночь бушевала гроза, лил дождь, пролетают вперёд и быстро исчезают в мерцающем мареве горизонта.
Хорошо, отвечаю, Нерест, так Нерест. Там, что, рыба нерестится. Водитель увлечён дорогой, пропускает вопрос мимо ушей. Повторяю, повысив голос. Он нехотя отрывается от дороги, отвечает, первое название дали ему первопроходцы-строители БАМа – Norest. Прибыли, а жить негде, огромная делянка, вырубленная зеками посреди тайги. Поставили палатки, вагончики. Очень скоро Норест перекрестили Нерест, для удобства. А отдохнуть там сейчас – хитро мигает глазом – есть где; и девочки, что надо, на нерест заплывают, отдохнуть от пап и мам, и цены не кусачие. Ладно, пренебрежительно бросаю, на месте разберёмся.
Кэмпинг дальнобойщиков – город на колёсах. Закусочная «Гвоздь» с вполне приличной и вкусной едой; бар «Заправка» с богатым выбором пойла от водки-виски до пива с колой. Мотель «Ночуйка» - два десятка комфортабельных вагончиков с туалетом и душем, свежим постельным и полным мини-баром, плюс спутниковое ТВ и wi-fi. Очень даже не кусачие цены услуг пришедших на нерестовьё дев, ищущих приключений на упругий зад и силиконовые титьки.
Подруга незаметно слиняла рано утром, прихватив и без того не толстый лопатник.
Мой водила растревожил птиц моего сна в восемь утра: - Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало! Заспанное, потное, довольное лицо сластолюбца лоснится жирной тенью ночного прелюбодеяния, засаленный пьяный взгляд, изо рта возбуждающий свежий перегар.
- Короче, перетёр с пацанами, в натуре, они согласны взять тебя: Красноярск, Иркутск, Блага, Владик, - если, конечно, - ук-ка! – по пути.
Благодарю его за заботу. Желаю, гвоздь в колесо и жезл в зад; он шумно срыгивает газы через рот, безобидно смеётся, хлопает меня по плечу – бывай, паря!
В третьем часу пополудни, после сытного обеда, когда солнце в зените космической славы беспощадно к своим неразумным чадам, расплатился за номер и еду заначкой, благоразумно зашитой в разных местах одежды. Перекинув ремень сумки через плечо, «выхожу один я на дорогу».
От услуг дальнобойщиков отказываюсь. С бутылкой пива «Dub» иду по обочине. Глотаю сухую пыль, прочищаю горло пивом.
Куда? слышалось из каждой фуры. Неопределённо машу рукой, давая понять – проезжай. Сигналят, желая удачи. Подымаю вверх руку. Удачи!
Вечереет. Сгущаются золотисто-ультрамариновые летние сумерки. Таинственно блестят пурпурно-бензиновой пылью, щедро сеющей из-под колёс автофургонов.
Иду. Полон дум. Отчаянный свист тормозов, как сигнал бедствия SOS, возвращает с горних высей в мутно-праздничный мир неуравновешенно-спокойной реальности.
Запыленный. Болотно-ржавый «Runner». Через опущенное боковое стекло меня пристально изучает хозяйка авто, водрузив очки-хамелеоны на лоб. Рыже-медные волосы в тон тонко-кремовому загару кожи; чуть раскосые нагло-васильковые азиатские глаза на удлинённо-утончённом смугло-молочном лице. Заметны нервные подрагивания ноздрей. Припухлые бледно-алые губы сложены в милую улыбку.
- Далеко собрался? – на откровенное «ты» не обращаю внимания, но аберрация голоса в волнующую хрипотцу до невероятности сексуально-притягательна.
Шмыгаю носом.
- Увы, мэм, - имитирую ларингит, - смутные сомнения, - тут я беззастенчиво умничаю, - говорят, нам не по пути…
Она рывком открывает дверцу. Не понтуйся, садись! Подчиняюсь приказу и проваливаюсь в бездонную скрипучесть кожи кресла.
- Так, куда? – боже, как эротичен этот голос!
Размещаюсь с комфортом на пассажирском сидении.
Отвечаю, тут я не оригинален.
- Куда глаза глядят…
Она уже не смотрит на меня своим бесовским, обескураживающе-беззастенчивым глазом. Выруливает на дорогу. Прибавляет газ.
Искоса осматриваю ладную фигурку, вытертые джинсовые шорты мягко контрастируют с кремовым тоном округлых аппетитных бёдер и сильных стройных ног. Упругая грудь острыми сосками едва не рвёт ткань этнической футболки. Ветер из окна
