Опоры моста - единственное, что помнит о реке, текущей здесь десятки лет назад. Сейчас они видят только широкую смрадную лужу, в которой уныло отражаются старые, в морщинах от жестоких ветров и времени, камни…
В ста метрах, за поворотом, - старенький указатель. Долгожданная надпись, почерканная поперченными ржавыми потеками: «Петровка».
То самое село, где находится старый замок. В глазах поселяются любопытные огоньки – с дороги уже виднеется купол...
***
Ни души. Только петухи кричат да тюльпаны алеют под окнами за сетчатыми заборами. Старенькие окна с любопытством глазеют на очередных зевак, приехавших посмотреть местную достопримечательность… Бабушки, сидящие вдалеке на лавочке, даже перестали лузгать семечки и пристально следят за нами. Чуть позже отзываются:
- И что вы здесь нашли? Ничего интересного. Вон, только труп чей-то там недавно нашли. Смотрите, говорят, по замку приведение шатается теперь.
Поняв, что страха в наши души не вселили, потеряли к нам интерес, и разочаровано вернулись к семечкам и злободневным вопросам.
***
На небольшом пригорке возвышается замок. Построенный еще во времена русско-турецких войн, помнит не только своего родителя, Куриса Ивана Онуфриевича, начальника канцелярии полководца Суворова, но и его наследников, достраивавших к нему многочисленные башни, балконы и минареты. Повидала степь турецкую архитектуру, но молчит своим потомкам о том, что автор этого строения – российский генерал, впечатленный стройностью и ажурностью турецких крепостей и мечетей.
Желтые стены тоскуют пустыми глазницами по далекому прошлому. Сгоревшие балки царапают своей угольной чернотой небо, напоминая ему о той страстной пощечине, что отстегнуло оно ему молнией несколько лет назад. Остатки лепнины влекут ласточек свить свои гнезда, а темные помещения – местную молодежь бросить мусор или оставить на стенах свою «наскальную живопись». Везде – надписи краской: «Панки хой», «Петровка рулит», «Выпуск 2005» - шрамы на лице больного оспой…
Смотрю на него снизу вверх, на жесть купола. Каштан молодыми сочно-зелеными ладонями прикрывает беззащитное старое сооружение. Маленький балкон на верхушке сохранившейся башни с обрушенными ступенями - вверх не подняться. Когда-то с него открывался замечательный вид: сад, фонтаны, статуи… Счастье новоиспеченной дворянской семьи, гордость за ее главу – он знал и это.
Внезапно слышу голос:
- Вы откуда будете? Из Одессы? Здесь часто всякие туристы приезжают, многие из Одессы.
Из-за плеча вдруг неловко появляется женщина. Ее волосы, белые на концах и каштановые у корней, небрежно собраны в растрепанный пучок. Она нетвердо держится на ногах, глаза ее лихорадочно блестят. Хватает меня за рукав и кричит хрипло в сторону балкона:
- Я приехала сюда из Одессы жить. Все бабы к мужикам едут, а я к нему приехала. Всю жизнь мечтала, что взойду на него и спрыгну вниз, когда вконец осточертеет все. Говорят, что здесь владелец замка держал свою наложницу, в башне этой. Так она не выдержала, и сбросилась с этого самого балкона. Теперь вот ночами ее призрак по замку ходит и плачет. Жалеет, что умерла молодой. А я вот нет, я жалеть не стану. Только вот одного жалко – невысоко здесь. Убиться не убьюсь, а кости себе все переломаю, кто тогда за мной смотреть будет?
Глаза ее наполняются жалостью к самой себе, а я просто молчу. Ни слова о том, что вовсе это не турецкий замок, а дача дворянина-генерала, и что не было у него никаких наложниц… Жаль разрушать мечту, ниткой продетую через всю жизнь. Пусть даже эта мечта - о смерти.
Она, видимо, воодушевилась моим внимательным молчанием, и, подавшись вперед, продолжила свой монолог:
- Ты видела гнездо аиста на третьем этаже?
Хватает меня за рукав и тащит за собой за угол.
- Вон там гнездо. Каждый год здесь вьет. И до того, как молнией ударило в замок, тоже вил. Вот в прошлые выходные одна малолетка обкололась, решила полезть наверх и забрать птенца. Видите ли вы, захотелось ей домашнего аиста иметь. Так сорвалась вниз, у самого гнезда уже была. На скорой забрали. Теперь вот в Коминтерново в районной больнице умирает! А до замка никому дела нет. Прошлым летом американцы приезжали, обещали денег дать, если им позволят здесь какую-то дискотеку на территории сделать. Отреставрировать хотели, в порядок его привести. Так нет же, эти там совсем зажирели. Сами деньги своровали, и чужим не позволили ничего сделать!
Она энергично трясет кулаком в сторону воображаемых, но очень злобных представителей местного самоуправления. Из незакрытой поллитровой пластиковой бутылки, которую она сжимает в руке, на землю выплескивается какая-то мутноватая жидкость. Женщина спохватывается:
- Ах, да, мне надо идти!
И еще несколько минут я за спиной слышу утихающие вдали звуки ее негодующе–горького бормотания.
***
Брожу по комнатам замка. То в одной, то в другой натыкаюсь на кого-то из членов группы. Задаем друг другу один и тот же вопрос: «А где все остальные?», и каждый раз разводим руками, охватывая все пространство вокруг: «Где-то здесь».
В остатках сада буйствует весна. Деревья растут уже беспорядочно, воздух приторно-тяжелый, влажный, сковывает грудь и затрудняет дыхание. Под ногами иногда чавкает грязь, кое-где прогибаясь и намекая на то, что совсем неподалеку болото. Беззаботно жужжат шмели, кутаются в яблоневых цветах. В озерце, некогда пруду, синеет небо. Козы беззаботно лежат в траве и обласкивают козлят, на прохожих лает собака из двора, что неподалеку… Жизнь продолжается. Кто-то только начинает по ней идти, кто-то мечтает о смерти, выдумывая красивые истории, а старый замок устало сутулит свои полуразрушенные стены под ветром и вслушивается в свое постепенно замедляющееся каменное дыхание…
