что там-то избили того-то, не упоминая, КТО избил!..
Триумф прекраснодушного лицемерия. Охрана светлых иллюзий. Общество самоликвидации.
Обманула мои ожидания одурманенная Германия... Но к тебе никогда не вернусь, криминальная хамская Русь!
...Путь к Озеру очень долог. Надо пройти длинные долины. Обогнуть лохматые холмы. Пересечь шуршащие рощи. Плестись устало по лугам у излучины узкой реки, где-то далеко впадающей куда-то... Впереди громадные горы. Их не обойдёшь. Если хочешь прийти к Озеру, карабкайся наверх. Кара. Кайся. Карабкайся. Ползи. Надрывайся. Задыхайся.
Не знаю, достигну ли я вершины, за которой начнётся блаженный спуск к Озеру. Заметьте, вершина мне не нужна, мне нужно Озеро. Вершина - тяжёлый перевалочный этап.
Не знаю, достигну ли я вершины, но забрался я уже довольно высоко. Мне не хочется смотреть вниз, но всё же смотрю. Вон оно, там, внизу - гудящее колышущееся человечество. Вид его печален, малопривлекателен. Отворачиваюсь и ползу дальше. Задыхаюсь.
По ночам слышно, как вскрикивает лиса. Или лис. Именно вскрикивает. Это не лай, и не вой, и не крик. А вскрик. Пронзительный, короткий, с интервалами - ещё и ещё. Лисий вскрик. Странный, печально-резкий, зовущий. Кого? Слышно, как блуждает вокруг по округе этот звуколис. Лисозвук. Мотается, маячит на подступах к нашему городку. Тут лес - лисий лес - начинается сразу за околицей. Нет, сперва начинаются поля и луга с перелесками. На всхолмленной местности. А потом уже сам этот лисий лес. Н-да. Природа. Косуль я несколько раз издали примечал. А может, оленей. Нет, косуль. Или этих... как их... Тоже с рогами и копытами. Да нет, не чертей. С короткими хвостами. Может, и оленей. Нет, всё-таки, пожалуй, косуль.
Тут и волки водятся. Люди говорят. Они всегда чего-то говорят. А лис вскрикивает. Причём как будто от боли. Да ну, чего у него там болит...
Если ночью поглядеть в окно, то при свете молочно-мутных, сдержанных фонарей можно наблюдать, как гуляют меж домами и палисадниками различные коты. А также, вероятно, кошки, которым некому промурлыкать колыбельную. Впрочем, есть кому. Коту.
У моего знакомого грузина было уже два полудомашних кота. Полудиких. Днём они отсыпались и питались дома у моего знакомого. Он их чесал за ушками и под брюшком, они чуть-чуть рычали и похрипывали от удовольствия. А по вечерам они убегали на природу, ловить каких-то фантастических мышей и ещё, наверное, для того, чтобы трахаться. Интересное это занятие, особенно на сытый желудок. Вот только жаль, что оба этих кота пропали. Сгинули. Знакомый печалится и сетует на близкую дикую природу - уверяет, что котов сожрали лисы. Мне это грустно слышать и слушать - я питаю симпатию к котам. А лисы их жрут в нашей дикой немецкой природе. Может, котов грузина съел тот самый лис, что пронзительно вскрикивает неподалёку от моего дома. Вообще-то мне немного жаль того лиса, но когда я вспоминаю о погибших грузинских котах, которых, возможно, сожрал именно этот коварно-унылый лис, то я сразу перестаю жалеть лиса и грустно вздыхаю: зачем же так нехорошо поступать! это просто подло!.. Тем более что котов я жалею больше, чем лис. Лисы мне, честно говоря, чужды. А вот коты - создания свойские, приятные, цивилизованные, благодушные, интеллигентные. Жаль их, погибших в страшных лисьих зубах.
Я даже пытался возразить знакомому моему грузину: мол, коты могут за себя постоять и способны дать отпор любому лису... Но знакомый машет рукой и настаивает: н-нэт, бэспалэзна! Лысыца внызапна н-нападаэт и р-разрываэт ката на часты! Ана гаразда крупнээ и силнээ! Бэспалэзна!
После его безнадёжно-трагического камэнтариа мы оба печалимся, наши лица подёргиваются пеленой беспомощности. Вслед за тем мы пьём дешёвое красное вино, а в нашем вабраженыи проплывают жуткие сцены гибели минимум двух славных котов. За что?!
Допив вино, я позволяю себе очень глубокомысленное замэчаныэ: до чего же, мол, скверно устроен сей мир; столько в нём, дескать, жестокости и несправедливости... Мой грузин грустно киваэт в знак согласия. Ему искренно жаль котов. За это я его уважаю. Он вообще хороший человек... Правда, у него слабость к отцу народов, но я стараюсь об этом забывать. Забывать нэ палучаэца, но я очень стараюсь...
А котов действительно жаль.
Возвращаюсь вечером домой. У автомобильной стоянки - группа людей, коих мы по инерции обозначаем словом «наши». Их узнаёшь издалека по угрюмо-«блатному» виду и по особым интонациям, даже когда не разобрать слов. Курят в сумерках. Раздражённые голоса: «Ну, стояла у них наша армия, ну и ш-што?! Чё, разве им плохо было?! Чё им, бл..., не хватало?! Мы их кормили! Мы их, бл..., защищали!.. Какая им на х... нужна была свобода?! Если б не пид... меченый, и щас бы наши части тут стояли!.. Предали, бл...! Продали, с...!.. Развалили союз – и гэдээр сразу в ман... К америкашкам ё...ным всё перешло, бл..., на х...!»
Я от них удалялся, удивлялся: непонятные понятные слова. Странное чувство: несовместимость этих людей, их речей и - времени и места действия. Они стоят и курят в двадцать первом веке, в Европе, в западной части Германии, почему-то принявшей их... Зачем они тут? Что они несут?
Для чего эти существа? Какие силы их породили? Как они вообще могут быть?
Телеканал arte: кондовые мужики в бане. Распаренные, завёрнутые в простыни, пьют исконно кондовый (хе-хе) напиток - пиво, и рассуждают: «А чё вообще западная Европа! Чё она права качает?! Ведь это... мужики!.. ведь это, если взять, окраина! Конечно, ёлки-палки, окраина! Посмотри на Европу! Сбоку припёка! Рядом с Россией и не видать её, гы-гы!.. А ещё чё-то пыжатся, жить нас учат, ха-ха!.. Да они по сравнению с нами вообще ничего, клочок земли, бля! Окраина!..
Фантастические создания. У них один критерий - размеры. Они не желают признать, что всегда отстают от этой «окраины». Они не могут вспомнить, что пользуются достижениями этой «окраины». Они даже не задумываются над тем, что людей в этой незаметной «окраине» - в три раза больше, чем в России. Они мыслят категорией территории, но не людей. Ну, понятно: с каких это пор люди там представляли какую-то ценность?! Вот размеры - это да!
Совет редактора: завести диктофон и носить его всюду с собой. Иначе теряется великое множество жемчужин. Среди них - даже настоящие. Пока отложишь, пока доберёшься до бумаги или компьютера, почти всё растеряешь, а то, что удержишь - выльется совсем иначе, без инспирации. Чешешься в досаде и думаешь: ну, что опять такое накатал? Ну, ведь совсем другие были ХОДЫ!
Диктофон так и не заведу. Он почему-то не заводится.
Некто вышел ночью на пустынную театральную площадь, окаймлённую феерическими фонарями, молочный свет которых, ради сочности сочинения, сочился. Петляющим по площади некто овладело нечто. Он обнаружил, что выхода с площади нет. Всюду натыкаешься на величественные закрытые здания и глухие высокие стены. Он смутно помнил, как шёл, но не знал, как пришёл на площадь. Шёл, задумался, оказался на площади... Мрачная громада театра. Везде вокруг тёмные окна. Ни души. Лишь феерические фонари сочат свой расплывчатый потусторонний свет. Для кого?
Упование на Бога - признак слабости. Религия - выражение человеческой немощи. Недостаток духовного мужества признать, что ПОСЛЕ ничего не будет. ДЛЯ ТЕБЯ.
Упование на Бога принесло людям непоправимый вред. Зло ненаказуемо именно потому, что жертвы верят в наказуемость злодеев ГДЕ-ТО ТАМ, ПОСЛЕ ЖИЗНИ... Но ЭТОЙ жизни уже нет. Есть ДРУГАЯ жизнь.
Злодеи уходят наравне с жертвами. Первые - ненаказанными. Вторые - неотмщёнными.
Зло - самое сильное первоначало природы. Сама его возможность. Само его допущение. Само тяготение к нему. Сама безнадёжность преодоления зла.
Все виды ЖИВОГО склонны ко злу. Так или иначе.
Сколько вам нужно ещё подтверждений? - животной природы людей... Стоп!.. Люди хуже природы. Люди хуже животных. Ибо. Осознанно. Творят. Зло.
Преграды слишком высоки. Путь к Озеру для меня закрыт. Для вас - тоже. Ну и ладно. На кой оно нам сдалось...
В начале было Слово. И Слово было убого.
В конце - то же самое.
Теперь отодвиньте-ка ваш стакан. Хватит на восьмёрку глазеть. Не будем беречь эту влагу. Опорожним без сожаления. Всё равно нет надежды.
P.S. Ненавижу восьмёрку. Особенно положенную на бок. Символ смерти и бесконечности. Бесконечности мучений.
Унылыми осенними днями года две тысячи ВОСЬМОГО.
Санкт-Вендель
